Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

Во время войны, когда маленькая будущая моя мама с семьей были в оккупации, она пропустила один год учёбы, кажется, третий класс. Когда Украину освободили от фашистов, мама легко сдала всю программу пропущенного года и сразу пошла в четвёртый. Это же потрясающе! Я воспринимала мамочку как светоч ума и интеллекта, восхищалась и не понимала, как могут помещаться столь великий ум, такие дары и таланты в женщине, которая родила... всего лишь меня. (То есть, конечно, существовал ещё и брат, и, как я понимала, он был значительно ближе к небесам, с которых к нам, ничтожным, спустилась моя прекрасная мамочка). Но получить в качестве дочери МЕНЯ, меня, не способную и на сотую долю её достижений... Ай-ай-ай! А ведь до настоящей мамочкиной славы, до понимания всеми без исключения, кто есть эта женщина, ещё было далеко.

Мамочка не ходила на работу, она была дома, но всё время работала: писáла, писáла, писáла... Я не знала, что именно, но ни секунды не сомневалась, что нечто особенное, необыкновенное. Я видела: мама — труженица великая, а уж ум и дарование её проявлялись во всем, в каждой мелочи. Именно во всём — в быту, в общении, в воспитании — она была абсолютной противоположностью всем виденным мною мамам подруг. Подруг я жалела, их мам слегка презирала, а про себя считала, что вытянула у судьбы самый счастливый билет на свете.

Для меня до сих пор загадка, отчего мой брат закончил английскую школу, а меня отдали в самую обычную, даже, можно сказать, паршивую? Аргумент насчет того, что «пожалели дочку» не очень убедителен, ибо музыкальная школа в параллели с обычной — та ещё нагрузочка. А, главное, зачем всё это было? Иностранный язык нужен всем и всегда и, кстати, много позже выяснилось, что у меня есть способности к изучению языков. Правда, поздновато выяснилось. Зато вполне вовремя стало ясно, что ни музыканта, ни певицы, ни композитора из меня выйти ну никак не может. Зачем аж до восьмого класса я чуть ли не ежедневно таскалась в совершенно ненужную мне музыкалку? Что это мне дало? Хорошее знание музыки и музыкальной культуры? Дудки. Музыкалки не на это «заточены». В общем, «сказка о потерянном времени» получилась. Какое-то провинциальное мамочкино представление о том, что девочка должна «на фортепианах играть». Привет от родителей Прони Прокоповны (помните замечательный фильм «За двумя зайцами»?).

До четвёртого класса никаких проблем с учёбой у меня не было: я была отличницей в общеобразовалке, я вполне справлялась с программой музыкальной школы. А вот в четвёртом классе случилась беда: у нас появился урок труда, на котором мы, девочки, шили. Мамочка моя никогда не шила, она только, как бы сейчас сказали, дизайнерстовала, прикрепляла всякие «штучки» к перелицованным вещам. И швейной машинки у нас в доме не было. И шьющей бабушки у меня не было... Поэтому совершенно естественно, что на этом самом швейном деле я оказалась хуже всех: девчонки весело строчили на машинках (домашний опыт у них имелся), а я никак не могла освоить науку вдевания нитки в этого швейного «кракозавра». А потом у меня никак не получалось ровно пристрочить тесьму к фартучку.

Помню, как я с ужасом смотрела на свои крепкие, сильные, «музыкальные» руки и не могла понять: отчего же они такие неловкие и бездарные? На фиг уметь играть все эти гаммы и арпеджио, если я не способна элементарно ровно пристрочить тесьму?

Короче говоря, в моем дневнике за полугодие появилась первая и, признаюсь, последняя в жизни «тройка» — по труду. Ну, там еще парочка четверок затесалась, но это ерунда, а вот эта «троечка»...

Перед Новым годом папа пошел на родительское собрание. Буря разразилась после его возвращения... Он что-то сказал маме, она вошла ко мне в комнату, и я сразу испугалась её лица: оно было темным, как будто почерневшим, огромные глаза полны гнева и слез, тонкие губы стиснуты в ниточку.

— На собрании зачитывали классную статистику, — чужим каким-то, страшным, я бы сказала, неживым голосом проговорила мама. — Столько-то процентов отличников, столько-то хорошистов, столько-то троечников... Ни в отличники, ни даже в хорошисты ты не попала. Потому что умудрилась получить тройку. Моя дочь — троечница, в списке троечников! Какой позор... Я не хочу с тобой больше разговаривать, — повернулась и ушла.

Я очутилась в аду. В самом страшном аду, который только может быть — куда там Данте с его кругами! Мне показалось тогда, что где-то ниже колен мне налили тонну свинца, и я уже никогда не смогу больше двигаться. Мне показалось, что откуда-то из нутра организма вытащили все внутренности, и там теперь очень больно и очень пусто. Странный шум появился в ушах, как будто десятки людей вокруг меня одновременно стали тихонько говорить «Ш-ш-ш-ш-ш-ш...» Я не знала, как и зачем мне теперь жить. Я не знала, как живут в аду, что там делают, что говорят, как двигаются. А ещё в тот момент я понятия не имела, что теперь этот ад будет местом моей постоянной прописки, и учиться в нём жить таки придется. Как всякий ребёнок я была уверена, что «всё пройдет». Хотя в тот момент, как оказалось, произошел «контрольный выстрел». В упор. В меня. Мне было десять лет.

Бедная моя мамочка! Она, наверное, думала, что делает лучше для меня, она так понимала правильное воспитание. Или... или... Может, она и не любила меня вовсе? Может, на самом деле эта чёртова статистика была для неё, а вернее, для её самолюбия важнее всего на свете, важнее той испуганной девочки, что осталась стоять столбом в комнате, не понимая ничего на свете: ни где право, ни где лево, а главное — что же теперь делать?

Как что делать? Ребёночий инстинкт взял свое:

— Мамочка, прости меня, пожалуйста, я больше так не буду! — отчаянно закричала я, не в силах, правда, двинуться с места (свинцовые ноги!).

— Отстань. Не хочу даже видеть тебя, — ответил мне всё тот же мёртвый голос.

Через пару дней был Новый год. Мама была честна и ни разу не заговорила со мной за эти дни. Она ходила бледная и хваталась то за голову, то за сердце. Я знала, что и то, и другое у неё часто «побаливает» и чувствовала себя монстром, убийцей мамы, самым ужасным чудовищем на свете. Мне казалось, что мама всё время заплаканная из-за того, ЧТО Я НАДЕЛАЛА, что только об этом и думает, что я — отвратительная, и лучше бы меня не было вообще (я думала, что именно так мыслила и чувствовала мама). Она смотрела сквозь меня и как будто даже не замечала моего присутствия. С каждым днём мир вокруг меня всё больше терял краски, звуки и запахи. Он становился плоским и серым, как асфальт.

Но в новогоднюю ночь за столом, который впервые в жизни ни капельки меня не радовал, мама, изрядно выпив шампанского, вдруг притянула меня к себе, обняла:

— Силибоночка моя родная, ты обещаешь, что больше так не будешь огорчать маму?

Накопившиеся за эти дни слезы ужаса и отчаяния хлынули из меня жгучим потоком. Я вцепилась в мамулю, прижалась к ней что было сил и на всхлипе, почти стоне, закричала:

— Да, мамулечка, да, никогда больше так не буду, прости, прости!!!

На следующее утро, только проснувшись, я вскочила и побежала к маме — обнимать и целовать. Холодным жестом я была отстранена протрезвевшей и беспамятной мамой:

— Ты, кажется, забыла, что я с тобой не разговариваю.

«Да нет же, мамочка, нет, это ты забыла, что уже простила меня!» — но это я крикнула мысленно. Помню, что у меня как-то разом кончились силы. Больше я не боролась.

Сколько времени продлился тот бойкот, не помню. Конечно, со временем он как-то сам собой «рассосался». Но жизнь моя разделилась на «до бойкота» и «после». Как бы смешно это ни выглядело со стороны.

Миллион лет спустя, совсем уже недавно я рассказала эту историю своему врачу, убеждённая в том, что именно тогда я по-настоящему сломалась, навсегда испугалась, зажалась, свихнулась и всё такое. Доктор покачала головой:

— Что-то уж больно сильная реакция у вас получилась... Конечно, ваша мама — кошмарный родитель да и человек весьма неумный, но ваша реакция, вот такая — на всю жизнь — это уж слишком...

Я спросила у врача: могло ли быть так, что подобная реакция была связана с тем, что у меня началась гормональная перестройка организма, и как раз примерно в то же время начались месячные?

— А вот это меняет дело! — воскликнула доктор. — Конечно. Вот и причина глубочайшей травмы на всю жизнь. Теперь всё понятно...

Как говорится, суду всё ясно. А легче ли мне теперь от этого знания? С какой же, собственно, стати...

Недоинтеллигентность

Первый эпизод с детским садом, с которого я начала своё печальное повествование, когда меня хвалили, и мамочка радовалась, — ба-а-альшое исключение из правила. Мама посетила мой детский сад. Где-то бегемот издох. Ведь правило было таково: всегда и везде, на все собрания и на все мероприятия, в театры и в кино, на ёлки и «отвести в гости» со мной ходил только папа. Мама — никогда. Я тогда воспринимала это как нечто само собой разумеющееся. Мама всегда была занята (и это правда!). У мамы часто было очень плохое самочувствие (и это тоже правда). А с папой ходить, к примеру, в театр, было весело. Мы никогда ни о чём серьёзном не говорили, сплошные шуточки да баечки, обсуждение увиденного и просто пустой треп. А мама нас ждала дома с обедом. В общем, было здорово...