Юлия Морозова - Сад корней
Героиня хваталась за него. Она могла себе это позволить. Рыдала: «Тебя ведь не убьют??? Тебя не убьют!». Она верила в заклинания. Я чувствовала себя в этой ситуации прегнусно, потому что не могла решить — следует убивать героя или не следует. Я никак не могла cообразить, нравится он мне или нет. Я думала над ним, а он пока уверенно и ухватисто действовал: собирал каких-то своих друзей, ваял баррикаду на площади, учил прыщеватого юнца натягивать противогаз… Чем он занимался, я в упор не понимала, но вдруг в его команде обнаружился рыжий в цветной жилетке — и рыжего приняли в команду.
Но героиня этого не знала. Она тоже думала — над своим романом. Она думала вот о чем — герой ее романа нарвался наконец, спасая свою любовь из гнусных полупрозрачных лап. На его глазах готовились пытать возлюбленную, и он мучительно сплетал и расплетал тонкие, но сильные пальцы, бледнел лицом и скрипел извилинами в поисках выхода. Ей не хотелось придумывать выхода, а хотелось запытать героиню насмерть. Но она боялась, что если убьет героиню — то умрет Он. Потому что зло карается, а добро вознаграждается.
Я смотрела на это дело с тоской и больше всего мне было жалко дерево. Оно умирало с начала рассказа — и это зависело не от меня. Мир вокруг него трещал и разламывался на кусочки, а оно стояло и смотрело. Вокруг кричали «Долой!». И «Свободу!» кричали. И «Мочить их всех!» — тоже кричали. И мент из Семилистника обнимался с рыжим, а потом рыжий упал, заливаясь зеленоватой кровью, а мент начал кричать что-то совсем неразличимое и бранное, и выкрики эти были для дерева, как шум листьев. И пахло смертью, ужасно пахло смертью с юга…
— Девушка, мне не был доставлен этот счет! Почему я должен по нему платить?!!!
Непроницаемое старческое лицо. Дорогой костюм. Уверенные и привычные истерические нотки.
— Ваши курьеры не доставляют счета! Я требую компенсации.
Вглядываюсь и делаю вежливую улыбку:
— Вы не возражаете, если я уточню, какую информацию оставил курьер, прежде чем регистрировать вашу претензию?
Звоню в курьерскую. «Миш, ты сегодня? Тут мужик с претензией, счет і 10000078549, чего не доставлен?» — «Ларик, ща гляну… Нефиг, доставлен. Вручен. Лично» — «Да? А на склерозника не похож… Документ принесете?»
Ехидно вожу документом перед носом: «Вот же, тут ваша подпись стоит. Тот самый счет».
Багровеет.
Трясет подбородком.
«Вы… вы… я на вас в суд подам!»
Выбегает.
Послушай, парень, инструкцию: твой клиент будет строг и учен. Среди темных венецианских улиц проплывет твой украшенный логотипами фирмы челн, Среди пещер и дебрей полуострова Индостан, мимо улыбок каменных тихих Будд Будешь идти так же, как сотни собратьев твоих идут.
Через пластиковое окошечко на конверте ты будешь видеть название города, в который идешь. И если ты не доставишь пакет и соврешь — мы увидим любую ложь, И если клиент останется недоволен работой твоей и твоих друзей — Ты вылетишь из нашей замечательной фирмы. Да-да. Сей минут. Взашей.
Иди аккуратно. Запомни — любой попутчик опасен, любой может быть врагом. Но если ты не дойдешь, не бойся. Вдову утешим. Могилу снабдим венком.
Ворвался опять, грязный и всклокоченный.
«Авария на заводе. Уходим, быстро».
Метнулась, собираясь. Схватила рукопись, запихнула в дамскую сумку. «Быстрее. Ничего не нужно, давай же». Схватил за руку, потащил.
Снаружи отвратительно пахло, она сразу закашлялась и услышала, как он выругался такими словами, которых обычно при ней стеснялся. Пока гнал к машине, и пока машина медленно-медленно заводилась, продолжала представлять героиню и героя. Как лежит героиня, эротично растянутая на цепях и постанывает. И тут врывается он — сильный и смелый…
Потом ударило радостью — мать в Дивногорье, а не в Столице, далеко, не заденет. Потом ударило ужасом — подружка-соавторша. Соседка. Сын соседки, оболтус и байкер. Тот рыженький, с песней про грязь. Дворовый пес, лохматый и веселый. (Ударило болью — вон он пес, тихо-тихо сидит под стеной, и из открытой пасти на пыль стекают потоки слюны… Плохо псу. Совсем плохо.)
Машина медленно продвигалась сквозь толпу. Хотела спросить «Куда мы?», но увидев напряженное лицо и играющие желваки, не решилась. Ударило еще раз — теперь ненавистью. Это чужаки виноваты. Все они. Не будь этой глупой политики, не будь этих баррикад, не будь этого всего… Один из них жил в подъезде. Она несколько раз видела его по вечерам — рыжеватую тень на фоне стены, блеск влажных глаз. Она оставляла для него молоко в блюдце за дверью, когда вдруг начинала барахлить сантехника. В детстве боялась его мягких вкрадчивых движений. Потом наоборот радовалась тому, что он есть — дом был по-настоящему живым, только если в нем жили такие чужаки. В домах, где не жили, она бывала: кислый капустный запах, грязные потеки на стенах, непристойные надписи, неработающие лифты и кучки дерьма по углам. Тоска. Умирающими домами они не занимались — только живыми и уж окончательно мертвыми.
С другой стороны, в домах, где они обитали, было слишком неуютно ночами…
…Машина неуклонно продвигалась куда-то к северным мостам. Заметно потемнело. Небо перерезали яркие зарницы. Она устала кашлять, ее несколько раз стошнило на пол, и она уже перестала соображать хоть что-то, кроме сюжета, который бешено крутился в голове. Наконец был найден выход для героя и героини — кристально ясный и безупречно логичный. Красивый. Она все пыталась рассказать о нем что-то, но слышала только жесткое: «Не спи, сейчас все будет хорошо. Не спи. Не спи».
Небо полыхало красным. Поднялся ветер. На площади не осталось почти никого и ничего — только плотной стеной стояли на шоссе живые машины. Им было все равно. Им нравилось красное небо и всполохи. Им нравился невнятный подземный гул. Дивны и люты они были и священная ярость гудела в их моторах.
Дерево вдыхало яд всеми листьями. Дерево впитывало яд мелкими корешками под землей. Оно завидовало обрубку тополя — тот обрубок разнесло в щепки при взрыве, который снес заодно и мэрию.
Дереву было очень страшно.
…И был третий разговор, все на том проклятом месте. Уже под снегом, и ноги мерзли, и кружились вокруг фонаря пушистые снежинки.
«Неприятно, когда те, кого считал друзьями оказываются — дерьмом.» — «Да уж, кому такое приятно». «Она сама меня предала. Этим (и передергивается от отвращения)… Она перестала мне верить». «Да, конечно. Она перестала верить…» — «Ты-то мне еще веришь?» «Куда я от тебя денусь?». Ответное тепло — как от печки. «Писать всетаки надо. Стихи нам нужны» — «А я тут опять наслушался Высоцкого… Ну что я могу по сравнению с ним? Даже желание писать отшибло…»
Из окон несет вечерней унылой попсой.
«Ну куда я без тебя? Не пропадай.»
«Не пропаду. Как там твое дерево?»
«Ойй…. там у меня заваруха. Завод там был какой-то ядовитый, так его снесло…»
«А мне снится город… серый. Готический. Не видала такого?»
«Неа. (Так, срочно развеять обстановку, иначе меня задавит его тоской). Снился готический. Но такой: синий весь и оранжевый. Стены из синего камня, прозрачного и блестючего, а мостовая — оранжевая. Крапивинский такой город, в нем хорошо».
Улыбается: «Везет тебе. А мне пора, вот. Дома ждут».
«Привет передавай домашним. Пса погладь».
«Хорошо. До встречи».
Куда делось все тепло? Был человек — и нет человека. Закрылся, замуровался. Снег в спину метет.
Ты дерево.
Твое место — в аду.
…И от древесной тоски и боли раскалывается голова. И тошнит тошнотой несчастной героини, отравленной этой гадостью, и болят корни волос, и ноет висок, и вообще кажется, температура. Звонит явный коллега. Больным и бесцветным голосом: «Девушка… у меня со счетом плохо…». У меня тоже. Раз-два-три-четыре-пять. Вышел кто-то. Погулять. Вышел месяц из тумана. Будет звезды убивать.
Хватит.
Дерево продержится и без меня. Оно сильное, дерево. Это я не продержусь.
Кому-то плохо.
Я даже знаю почему — потому что я убила дерево. И пса. Потому что хочу убить и героев — я не вижу, как им перебраться через тонкий металлический мост над широкой серой рекой в масляных потеках… Я не вижу, почему не расколется купол, и не хлынет смерть через расщелину в небе — ведь именно этого так хочет стройный хор Машин. Не вижу…
Ночной приват, в полусне после работы. «Я днем посылала тебе письмо! Почему ты не ответил? — Я не получал письма. Ты меня с кемто путаешь. — Прислушиваюсь. — Кто ты? — А ты уверена, что хочешь это узнать? — Хм… (холодок и озноб). Настойчиво: Уверена? — (жар) Пошел ты!»
