Николае Есиненку - Алло, Тео!
– Ты слышишь? – повторяет она.
– Что? – спрашивает он и переворачивается лицом вверх.
– Мне очень жаль, – говорит она и глубоко вздыхает.
– Чего тебе жаль? – удивляется он.
– Всего, – отвечает она.
– Ерунда, – говорит он. – Ты б лучше спала, до утра еще долго. А то и сама не спишь, и мне голову морочишь. Чего тебе не лежится? – И тут же: – А, ты снова об этом… Опять начинаешь? Сколько раз тебе повторять: хватит! Смотри, ты меня доведешь, я ему все выложу… Ишь, жалельщица нашлась! Калека? Осколок в сердце? А ты его видела?… Да он здоровее меня!
– Ох, молчи! – Жена начальника почты отворачивается и засыпает.
4
Сколько он еще продержится на ногах? Сколько раз он обошел вокруг почты? Наверно, больше тысячи. Он ходил, постукивая ногами о землю, налево, направо, по часовой стрелке, против часовой стрелки, и все вокруг, вокруг, вокруг постылого почтового отделения, которое за последнее время стало ему таким родным, таким близким, что порой ему кажется, что это его собственный дом. Еще бы! Столько раз бывать здесь! Поначалу он стеснялся, пришел раз, другой, третий… сколько можно, спрашивал он себя. Он однажды попробовал объясниться с телефонисткой и, словно оправдываясь, стал говорить ей, что значат для него разговоры с Тео, голос Тео, слова Тео. Как часто он ждал утра, чтобы услышать Тео, сколько бессонных ночей провел и – какая смелость! – он даже мечтал повидаться с ним. Тео, кричал он в трубку, дорогой Тео, я обязательно приеду к тебе! Но шли дни, а он повторял все то же: Тео, дорогой Тео, мы скоро увидимся!.. Сил не хватало, да, по правде говоря, и денег. Все, что у него было, он тратил на телефон и еду. Ну, еще на книги. Стоп, говаривал он себе, все, с первого числа начну откладывать каждую копейку, буду звонить реже, говорить короче, только разговор поддерживать буду – вот как мы теперь заведем!.. Но из этого ничего не вышло, да и не могло выйти. Он попробовал звонить через день, а не ежедневно, но чуть не заболел от нетерпения. Ночами и в те дни, когда он решался обойтись без звонка, покоя ему не было. Стоило только представить, как там, в далеком Н., его друг ждет разговора с ним, которого он не видел тысячу лет, которого считал пропавшим без вести – в последней атаке он сам был крепко ранен, а Тео… – словом, он потерял его след, – и вот Тео ждет его звонка, а он здесь день и ночь, ночь и день мучит своим молчанием и его, и себя… нет, этого нельзя вынести! Тогда ему в голову втемяшилась другая идея: наговаривать за раз не более чем на полтинник. Но и эта затея провалилась. Он довольно хладнокровно заказывал разговор, сжимая в руке заготовленные монеты, но когда клал трубку, неизменно оказывалось, что он говорил минут десять. Тогда он попытался устроиться на работу ночным сторожем: ночами он все равно не спит, и ничего с ним не случится, если он посидит где-нибудь в сторожке семь-восемь часов в сутки. Но и здесь ему не повезло. На этот раз подвел осколок в сердце. Если днем, развлеченный движением, он не чувствовал, что носит в груди железо, то долгими ночами, одиноко сидя в сырой будке, он ощущал, как осколок пригибает его к земле. А когда директор магазина, куда он нанялся, узнал, что ни один, даже самый мастеровитый врач не брался извлечь эту железку из сердца старика, – он его попросту уволил, не желая брать грех на душу… И в конце концов старику пришлось отказаться от мысли побывать у Тео. Ничего не поделаешь. Он, как и прежде, ежедневно звонил в Н., но саму надежду на поездку мужественно отбросил. Правда, в запасе оставался еще один вариант: можно было, если уж на то пошло, пригласить Тео к себе. Было бы просто здорово, если бы Тео сам догадался однажды приехать к нему в гости. Какое это было бы счастье! Но Тео никогда не заговаривал об этом, да и вообще, надо сказать, был довольно-таки сдержан. Впрочем, он и На фронте был такой: сам отмалчивался, больше слушал… Да, так вот, он молчал, а старику было как-то нескладно заговаривать об этом первому. Иногда он еще надеялся что-нибудь придумать, чтобы встретиться с Тео, но потом велел себе быть счастливым и этими бесчисленными разговорами: алло, Тео, это ты? – и когда на другом конце тысячекилометрового провода знакомый голос подтверждал, что да, это он, Тео, радость старика не имела границ. Он почти не давал ему слова сказать. Сначала он осыпал его вопросами: как ты себя чувствуешь? что ты вчера ел? не повредило ли это тебе? и пр. А потом он начинал предаваться воспоминаниям о том, как они вместе выходили из окружения и как лежали навзничь в снегу, притворяясь мертвыми, а фрицы прочесывали поле из конца в конец, и они атаковали их с тыла, отвоевывая кровью собственное спасение Было о чем вспомянуть… Но особенно часто старик спрашивал: а что же было дальше, Тео, дорогой? Он хотел знать, что было дальше, после того, как они снова залегли, а потом его ранило и он был отправлен в тыловом госпиталь, а Тео, его друг… что было с ним? Тео терпеливо рассказывал, как умел, и в эти минуты старик казался спокойнее и терпеливее, чем обычно, но все равно притопывал и приплясывал возле аппарата, время от времени прерывая друга восклицаниями: только подумать, Тео! И ты остался жив! Какое счастье!.. И так далее, в том же духе И хотя он уже сотни раз выслушал историю фронтовых приключений Тео, он возвращался к ней снова и снова: Тео, дорогой…
Ах, если бы и сегодня они смогли поговорить!.. Что же это за мука такая, время остановилось! Никак не рассветает по-настоящему. А если бы рассвело, то, наверно, и окна зажглись бы… А вдруг она заболела, а? Что тогда будет? Не дай бог ей заболеть, не дай бог: он так давно мерзнет здесь, так долго ждет! Конечно, почта не останется закрытой. Если она заболеет, муж заменит ее, но тогда уж, ясное дело, разговора не будет. Так уже случилось однажды. С телефонисткой он обычно находил общий язык. И если в какой-нибудь из дней она не соединяла его с Тео, то уж назавтра обязательно давала связь Она всегда для него старалась. Она добрее и любезнее своего мужа, иногда она даже улыбается старику. Но этот человек, ее муж, почему-то плохо с ним обращается Непонятно, отчего он так груб. Когда старик приходит на почту, он чаще всего сразу показывает спину и уходит к себе в кабинет. Скажите на милость, большой начальник! В конце концов, если телефонистка не выйдет сегодня на работу, то… нет, в прошлый раз, когда она заболела, он тоже не соединил его с Тео. Это раз. Во-вторых, разговор на сегодня обещала она, а ее мужу какое дело?… Но зачем себя заранее мучить? Девушка хорошая, здоровая, кровь с молоком – с какой стати она будет болеть? Пусть только рассветет, и тогда… Отчего так дует в спину? Не надо было так много ходить, он устал. Но и останавливаться нельзя: его могут заметить из окна и что подумают? Рыскает вокруг дома, как бродячий пес! Нехорошо! Лучше отойти подальше. Время еще есть, можно и погулять немножко. Направо, налево… когда двигаешься, чувствуешь себя совсем по-другому, да и минуты бегут быстрей. Да, так будет лучше. Он будет ходить и представлять себе, как начнет разговор с Тео. На чем, бишь, они остановились в прошлый раз?… Так, во-первых, надо будет извиниться за то, что он вчера не позвонил. Чем он это объяснит? Нельзя ведь говорить, что… А почему нельзя? Он скажет чистую правду: связи не давали, линия была перегружена, он ждал весь день. Что же в этом такого? Почему Тео бывает таким чужим? Он ведь извинится! Он скажет: Тео, прости меня и… и… Что это так ползет у него по ноге? Муравьи? Откуда муравьи? А, вспомнил! Под окном телефонистки есть такой бугорок, наверно, муравейник, и он наступил на него. Как же он сразу не почувствовал? Еще легко отделался: муравьи могли бы все тело облепить, с ними шутки плохи. Только тронь – они тебе зададут жару! Надо потопать ногами и стряхнуть их с себя. Ну вот, теперь он их как будто не чувствует. Наверно, отвязались. Нужно поскорее убираться с этого места, а то они снова пристанут к нему. Вот, так и есть, опять ползут по левой ноге!..
А свет в окне все не зажигается! Как знать, может быть, он вышел из дому гораздо раньше, чем ему кажется? Да нет, чепуха. Когда он спускался по лестнице, было… Все правильно. Сейчас примерно восемь пятнадцать, а что темно, так это неважно. Еще и в девять часов не совсем светло… До чего же дурацкое положение! И не рассветет никак, и телефонистка не думает просыпаться, Да еще эти муравьи никак не отцепятся. Надо было сильнее топать. Теперь они будут ползать по всему телу, пока он не вернется домой и не разденется догола… Ишь, какие быстрые! Одного на самое бедро занесло. Ну, с этим просто, он его прихлопнет ладонью – и точка… Холодно, однако! Он даже не может пошевелить рукой. Да не съедят же его муравьи в самом-то деле! Они ведь даже Не кусаются, только ползают. Лучше сказать им спасибо за это и не злить понапрасну: пусть их ползают. Покрутятся взад-вперед – вот один уже двинулся к левому плечу, – а потом увидят, что их муравейник совсем не в той стороне, и уберутся восвояси. Да, лучше их оставить в покое. Если бы только он не мерз так сильно, а то ведь кости звенят от холода. Удивительно только, что осколок в сердце совсем не тревожит его. Обычно, когда наступают холода, то первое, что он ощущает, – это осколок. Стоит ему чуточку озябнуть, и в сердце что-то начинает щемить, и дыхание перехватывает. А сегодня – даже смешно! – он дрожит как лист, а сердце хоть бы хны!.. Вот уже целый взвод муравьев взял курс на левое плечо, да как странно ползут… точно и не муравьи. Словно нити холодной воды тянутся вверх по его телу. Странно, но он почти не чувствует своей кожи. Нет, нельзя больше ждать, надо вернуться домой. Вернуться или нет? Собственно говоря, почему бы и нет? Он поднимется по лестнице, отопрет дверь, зажжет свет – а он потушил его, когда уходил? – ну, неважно… зажжет свет, разденется, внимательно осмотрит себя… Что ему мешает вернуться? Суеверие? В конце концов это чепуха! Но ему действительно никогда не везло, если он возвращался с дороги. Будь у него здесь в городе друзья, он бы завернул к ним в гости, выпил бы чаю, покалякал о том о сем, а так… знакомых-то много, но тревожить людей стыдно. Куда ни пойди, йоги сами приведут домой… Интересно, что муравьи уже как будто убрались с ног и на бедре их нет. Только где-то возле плеча… сколько их там? Любопытно, куда они дойдут, если будут ползти вверх и вверх, не сворачивая? Они начнут подниматься на шею, а потом по шее еще вверх, и тут-то он их переловит по одному и отпустит… Но тогда можно не спешить домой! Вот он присядет на тумбу у забора и подождет, пока они выберутся из-за воротника… Где же они? Вот безобразие, лезут под мышку! Это хуже, там их не взять… Да что это такое, он и присесть не может! Он не может согнуться! И нога. Нога занемела, надо же! Словно он отсидел всю левую половину тела – она как чужая… А муравьи ползают где-то на лопатках… Может, это не муравьи, а? Может, он просто замерз? Он уже давно мерзнет, с первой же минуты, как вышел из дому, и… Что же он стоит, как пугало? Двигаться, двигаться! Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре… Вот чертовщина, левая нога словно каменная… Забавно он, должно быть, выглядит со стороны… Раз, два, три, четыре, раз, два, раз… И левая рука тоже… Это уж совсем никуда не годится! Двигаться, двигаться! Когда двигаешься кровь быстрее бежит по жилам и тело согревается, раз два, три, четы… раз… Что-то не выходит… А оказывается, он ухватился правой рукой за штакетник! Ну, старик, ну, Мюнхаузен! Как же ему двигаться, если он сам себя держит? Раз, два, три, четыре… Хорошенькое дельце! Выходит, он только считал вслух, а с места даже не тронулся! Он только воображал, что бежит…
