Мария Галина - Курортная зона
— Как вам не стыдно, Лена! — говорит профессор Урицкий. — Вы же знаете, как я жду электронной почты. Куда вы ее дели?
— Я все отнесла к вам на кафедру, — объясняет Ленка. Вчера она засиделась у Сонечки Чеховой, и голова у нее слегка трещит. — Три дня назад.
— На кафедре у нас уже неделю никого нет. Может, лаборантка случайно забежала. А вы дали ей такой ценный материал, вместо того чтобы передать его лично мне в руки. Я в деканат буду жаловаться.
— Да что вы, профессор, — любезно говорит доцент Нарбут. — Ну при чем тут она! Это я ей велел. Занеси, говорю, на кафедру, профессор там волнуется, что его мальчик в Бостоне двух слов связать не может. Она и побежала.
— Причем тут мальчик? — говорит профессор Урицкий смущенно. — Это деловая переписка. Ну, пойду узнаю, может, лаборантка пришла.
— Неглупый все-таки мужик был этот Макиавелли, — говорит преподаватель Нарбут, обращаясь уже к Ленке. — Может, сходишь со мной в деканат? И чего он пугает, там сплошь мои люди сидят…
* * *— Скажите, это под гжель? — спрашивает Августа, глядя на синие с белым глазированные колокольчики.
— Это надгжель, — высокомерно отвечает художница. — Уникальное изделие. Только в Штаты у меня несколько тысяч ушло.
— Может, поищем что-то без древнерусской символики, — сомневается Августа. Они проходят дальше. Мимо прислоненных к парапету картин, изображающих почему-то отдельные части тела, и мимо прислоненных к мокрому платану чудовищных морских пейзажей.
— Ничего я тут не вижу, ну ничего! — драматическим шепотом говорит Августа.
— Да ладно, — отвечает Ленка. — Может, пойдем кофе выпьем?
Голова кружится от всех этих разноцветных полотен, с которых глядят лица без глаз или глаза без лиц. Гораздо приятнее смотреть в перспективу, на серый мерцающий порт, на маяк, где работает один Ленкин знакомый поэт (меряет температуру воздуха) и один знакомый философ (меряет температуру воды). Белый теплоход медленно отваливает от причала.
— На Хайфу пошел, — объясняет Августа. — Я на Пасху хочу. В Иерусалим. Там, знаешь, есть такая церковь, и раз в году — как раз на Пасху — у священника в руке сама собой свеча зажигается. Я по телевизору видела.
— Что вдруг? — рассеянно спрашивает Ленка.
— Ну, они все, конечно, говорят, что это чудо, — с превосходством в голосе объясняет Августа. — Что Бог раз в году снисходит и насылает небесный огонь. Ну, это вряд ли. Всему должно быть свое научное объяснение. Ты понимаешь, там просто очень намолено.
— Чего?
— Намолено. Там уже знаешь какая энергетика! Все так и трещит.
— Слушай, — говорит Ленка, — и это, по-твоему, научное объяснение? Ну ее, свечу. Пойдем лучше в «Зосю».
Около «Зоси» они натыкаются на поэта Добролюбова.
— Слушай, — говорит он Ленке жалобно, — ты мне можешь вынести чашку кофе?
— А у тебя что, денег нет? — мрачно спрашивает Ленка.
— Деньги есть. Но я не могу туда ходить. Мне тяжело. Я туда ходил с Вероникой Ромуальдовной. Ну, ты ее знаешь, она нам лекции читала. Замечательная была женщина, девяносто ей должно было вот-вот стукнуть, а ум такой ясный… А с тех пор, как она умерла, я как иду мимо «Зоси», у меня сердце так схватывает… Она-то от сердца умерла. А кофе здорово хочется.
— Ну постой у двери, я тебе вынесу, — лояльно говорит Ленка.
— Слушай, — шепчет Августа, — у тебя все знакомые ненормальные?
Ленка смотрит на ее стоптанные мужские туфли, на криво застегнутую кофту, на очки с цепочкой.
— Все, — честно отвечает она.
* * *— Вот хорошо, что ты зашла, — говорит старший преподаватель Нарбут. А то я все сижу и сижу один, даже этот дурачок Урицкий куда-то делся со своей электронной почтой. Ты чего такая синяя?
— Басанца смотрела, — уныло объясняет Ленка.
— Нашла что смотреть. У нас тут тоже сплошной басанец. Не топят уже третий день. Давай согреемся, а?
— Я — чаем, — говорит Ленка, вожделенно глядя на замызганную бурую колбу на раскаленной плитке. — Холодно что-то очень.
— Да я тебе в чай плесну. Коктейль знаешь какой получится? «Чайная роза».
— Ну плесни, — соглашается Ленка, потому что от старшего преподавателя Нарбута так просто не отделаешься. Он человек коммуникабельный. Старший преподаватель Нарбут извлек из сейфа темную склянку с притертой пробкой и щедрой рукой плеснул Ленке в чашку. Себе он тоже налил в чашку, но без чая решил обойтись. Усевшись на заваленный бумагами стол, он задумчиво сказал:
— Рассказ я твой читал. Хороший рассказ. «Он открыл газету, и его глаза упали на заголовок». Ты что в виду имела?
— О Господи! — в ужасе застонала Ленка.
Она нервно уткнула нос в чашку и замерла. Разогретый спирт возгонялся как положено, но запах был резкий, непривычный. Не такой какой-то запах.
— Ты что мне налил? — закричала она. — Ты что налил, террорист проклятый?
Старший преподаватель Нарбут поглядел на пузырек, заглянул в сейф и заорал:
— Поставь! Поставь скорее!
— Так что же это было? — говорит Ленка.
— Пропилен. Изопропиловый спирт. Дисковод я им чистил.
Пропилен, надо сказать, тот еще яд. Ленка выплеснула чашку в раковину, а вслед за ней Нарбут нервно вытряхнул содержимое своего сосуда.
— А я бы его выпил, — сокрушенно бормотал Нарбут. — Раз — и выпил. Ну и нюх же у тебя!
— Глаза у него упали, — пробурчала Ленка, успокоившись. — Подумаешь… У нас в студии один еще лучше написал: «Собака заметила факт появления ружья»…
* * *— Да чего ты ревешь? — спрашивает Ленка. — Ты же в Америку едешь. Там знаешь как хорошо!
— Наверное, хорошо, — растерянно говорит Эдита.
Она привыкнет. Через неделю она опять научится говорить по-английски и вспомнит про свой любимый китайский ресторанчик, где ее знают и не спрашивая подают на стол то, что ей нравится. Она повесит картину над камином, а из подстаканников сделает какую-нибудь инсталляцию. В Америке теперь в ходу инсталляции. У нее даже почти ничего не украдут в Шереметьево на обратном пути…
Рядом, у соседнего вагона, кого-то провожают эрудиты. Они набились такой толпой, что даже непонятно, кто из них уезжает.
Поезд медленно трогается. Он идет в холодную Москву, но на самом деле дальше, гораздо дальше, куда никакие поезда не ходят. Эдита все машет и машет за треснувшим стеклом.
— Ну пошли, что ли… — говорит Августа. Они доходят до троллейбусной остановки. Толпа облепила троллейбус, и кто-то уже повис на тросах.
— Раз я не еду, никто не поедет! — орет он.
— Мужчина, умоляю, сойдите с колеса, — говорит водитель еще одному боевику.
— Не сойду, — отвечает растерзанный пассажир. — Я устал. Я хочу умереть. Если мы не можем ездить как люди, лучше смерть. Поезжайте!
— Знаешь что? — говорит Ленка. — Пойдем-ка мы пешком.
И они идут пешком.
ДИЕТА ЛИДОЧКИ МУНТЯН
— Нет, ты посмотри, — Лидочка стиснула зубы, втянула живот, но, вдохнув, расслабившись, и поглядев на деления портновского метра, сокрушенно сказала:
— Еще полтора.
— Два, — сказала беспощадная Ленка, у которой была хорошая память.
— О, Господи! — Лидочка завела глаза к небу, потом опять опустила их, одним махом озирая талию и бедра, — какая разница, полтора или два. Главное, они уже есть.
— Ты Софочкину диету пробовала? — деловито спрашивает Ленка.
— Это какой? Софки Кнобель, что ли? Жидкий суп и после пяти не есть? Еще зимой. Фигня.
— Да нет. Не Кнобель. Ротару.
— Пробовала. Эта тоже не пошла.
— Еще бы ей пойти, — ехидно говорит Ленка, — ты же когда на Привозе творог искала, весь молочный ряд по щепотке объела.
— Творог, — сухо сказал Лидочка, — должен соответствовать определенным требованиям. Во-первых, он должен быть свежим. Во-вторых — рассыпчатым. В третьих — не кислым. И главное — кувшинным.
— Ты же у каждой торговки пробовала. Подряд. И кислый и не кислый. Вот тебе твои сантиметры!
— Ладно, — говорит Лидочка, — оставим эту тему.
— Погляди, — примирительно говорит Ленка, — может это подойдет? Я со столба отклеила.
Она сосредоточенно роется в сумочке.
— Это? «Заработал деньги — спрячь их!» Нет, это не то. Это реклама коммерческого банка. А это — распродажа со скидкой. Это для Мулярчик, она просила. «Молодому серебристому пуделю требуется консультация психоаналитика»… Это я просто так отклеила, ради интереса. Ага, вот!
В руках у нее шуршит потрепанная бумажка, на которой крупными буквами написано: ВСЕМ ХУДЕТЬ! и ниже: «Коррекция фигуры в любую сторону».
— А, — со знанием дела кивает Лидочка. — Этих я знаю. Шарлатаны. Тут я недавно встречаю Лошадь, выступает этак гордо по направлению к морвокзалу, а у нее на груди значок «Хочешь похудеть, спроси меня как». А Лошадь, стервоза, сколько ни жрет, все свои шестьдесят имеет.