Аскольд Якубовский - Страстная седмица
Тут все и кончилось для парня — встречей с одним из тех железных столбов, что в виде громадной буквы «Л» расставлены в таких вот старых переулках.
Мотоцикл же (что поразило милиционеров) пролетел, врезался в палисадник, сломал его трухлые рейки, врезался в сугроб и таки уцелел.
Глава вторая
1
В два часа ночи Нифонт Зыкин все еще сидел в своем огромном директорском кабинете и думал большие директорские думы. Он вздыхал, он ворочался, он чесался за столом. Иногда он вставал (сидя за столом, громадным, длинным, он казался много выше, этаким матерым мужиком) и уходил к окну. И видел отсюда, при своем росте, панораму ночного города. С одной стороны его вздымались терриконы, и далее шла горная тайга, а другая, западная сторона города, подходила к реке и к плоским болотистым равнинам. Далее к северу — красный бор, а затем северная трухлявая тайга, вначале сосново-березово-осиновая, а далее еловая. В стороне болотистой и низкой дымил, как разворошенная куча горевшего угля, химкомбинат, и там, Нифонт знал это, план был выполнен и все спокойны. Невдалеке от него развалился громадный металлургический комбинат, но и там с планом все благополучно.
А они! Нифонт схватил себя за волосатые заросшие уши (был и бородат, и усат, и с громадной шевелюрой). Из-за нехватки рабочих не выполнен план февраля, а ведь обещали к празднику Армии, гнали, и все же не хватило трех дней. Общих, целозаводских! А сейчас надвигалось восьмое марта, женский праздник, который с таким звоном отмечают мужчины. Они уже начали — прогулы, срывы заданий. В литейном цехе острая нехватка кадров, пришлось даже, моля Христом Богом, привлекать стариков. Да и сам цех — старик. А попробуй, реконструируй его, когда металла нужно не десятки, а сотни тысяч тонн. Под такую реконструкцию денег не выколотить.
О-ох, беда… Нифонт хмурился. Чтобы работала голова, он решил заварить кофе и стал искать кипятильник, из тех, одностаканных. Нашел и вставил в стакан широкую толстую спираль, и уже причмокивал губами, предвкушая кофе, чувствуя его жгучесть небом и языком. О-а, вкусно…
И тут зазвонил телефон. Нифонт всполошился. Из обкома?… Жена?… Если обком, то будут задавать неприятные вопросы, а жена — ревнивые подозрения выскажет, придется уверять, он же грешен… Как говорил мудрый Альберт Самойлович, их фотограф и кинооператор: «Немножко люблю, немножко боюсь, немножко хочу другую». Умен, на оклад меньше, чем в 500 рублей, не соглашался… Нифонт снял телефонную трубку и прокашлялся:
— Что? Какой Герасимов? Он в литейке, и при чем тут… «скорая помощь»? Я же его сам… Ах, его сын. Пропуск в кармане. Ну, ну, ну. Ладно, я все понял.
Закачал головой… Вот так всегда! Одно несчастье к другому. Потерять на месяц («Что! Так плох?») или даже на три наладчика станков! Это же… Да и отец сойдет с винта, и уж по меньшей мере неделя его рабочего времени пропадет.
— Ладно, — сказал он. — Я пришлю к вам отца. Спасибо, что разыскали и позвонили.
Нифонт положил трубку и уже забыл о кофе. Потянулся к телефонной трубке и вдруг решил сам сходить в литейный цех. В приемной Нифонт увидел своего шофера. Чудак, тоже не шел домой, хотя директор и сам водит машину. Но шофер, Сергей Вилков, не доверял шефу и предпочитал торчать здесь, благо холостой. Сейчас он сам с собой играл в шахматы и как раз дал себе мат.
— Готовь машину. Герасимова в Четвертую больницу отвезешь.
— Есть, — ответил шофер и смешал фигурки с треском, особенно сильным ночью, ссыпал деревяшки с доски на стол и стал сгребать их в коробку.
Директор спустился по лесенке и прошел полупустыми цехами. Он остановился только раз, и то на минуту, перед литейным автоматом. Эта смесь штанг, профилированных укосов, стержней, электромоторов непрерывно-медлительно отливала из дюраля пробную партию мотоциклетных картеров. Для этой цели станок-автомат и был заказан их заводу. Робот черпал металл в емкости, подносил ложку, заливал форму. «Мне так надо работать, не спеша и не останавливаясь», — позавидовал Нифонт и прошел в литейку, косясь на громадный П-образный портальный кран. Тот, только что неподвижный, вдруг с неуместной легкостью побежал по рельсам прямо на директора. Нес кран стопку железных листов. Директор отошел в сторону, затем открыл дверь в литейный цех. Его ворвавшийся гул перекрывал тихие шумы полупустого цеха, где стоял автомат. Директор сморщился (литейный цех он считал позором завода) и вошел в железную дверь. И на него дохнуло жаром, дымом и почти твердым столбом холодного воздуха от вентиляторов. Директор даже отшатнулся и увидел пробегавший портальный кран и лицо девушки, смотревшей сверху на него. Он вошел и захлопнул дверь.
Не вовремя пришел: как раз металл, брызгаясь, выливался из мартена. Все смотрели на него в синие стеклышки и видели то, что хорошо знал директор: малинового цвета толстую ленивую струю. На Нифонта просыпалась графитовая пыль, и, смахивая ее, он смотрел, как около печи возились рабочие с длинными кочережками. Срам! Но мечтать о переходе на плавку в электропечи еще не приходилось, рано.
— На что это походит? — спросил директор незнакомого какого-то рабочего в брезенте.
И тот оскалился, блеснул ровными зубами. Сказал:
— На атомный взрыв.
— Остряк, — пробормотал Нифонт, ища глазами Семена Герасимова. И увидел его там, где Семену, по его квалификации, быть не положено. Семен заменял чернорабочего и длинным крюком перетаскивал пустые металлические ящики.
Нифонт встретился с Семеном взглядом и помахал рукой. Герасимов отложил крюк и пошел к нему, на ходу вытирая руки о штанины. Он подошел и смутился, и улыбнулся, пожав плечами, как бы извиняясь за свое смущение. Его толстое, круглое, доброе лицо было потное и усталое. И Нифонт тоже смутился и удивился этому. Он мог выступать в обкоме, говорить, что очень непросто. Но что сказать Семену? Ведь он же связан, и крепко, с ним, его семьей. Он знал его мать, работал с нею, она его тащила в директора.
— Грохот у вас, — сказал он недовольно. — Слышь, твой сын в больнице. «Скорая помощь»…
— Мотоцикл, конечно? — сказал Семен. — На повороте занесло?
— Словом, шофера тебе дал.
— Спасибо, — сказал Семен.
— Да за что же? — воскликнул директор.
И тут подошел начальник цеха Чернов Юрий, глазастый и тоже в саже.
— Иди! — Нифонт толкнул Семена в плечо. — Я Юрке все растолкую.
2
Семен не был рад машине, совсем наоборот. Он нашел «Волгу» у ворот.
— Расшибет он меня к черту, — бормотал Семен и подошел к машине.
Она стояла, черная и долговязая, мотор вкрадчиво рокотал. Отличный мотор, ухоженная машина. Слов нет, шофер любил ее и холил, но (это знал Семен) был готов рискнуть на обгон и даже разбить ее в любую минуту.
Семен остановился и постучал пальцем в окно.
— Так и поедешь? — спросил шофер, откидывая дверцу.
— Так.
— Не пущу, все перепачкаешь. Все же в больницу едем.
— Что, переодеться?
— Сюда ты не вернешься. Это сечешь?
Семен ушел и через пять минут вернулся переодетым, даже умылся. И они умчались в больницу. Делать Семену было нечего. Эта даровая поездка не радовала Семена, но огорчала во всех отношениях. Ну, выходит прогул. С сыном там что, не спросил Нифонта. Но главное, шофер любил быструю езду. Директор в задумчивости ничего не замечал. Того-то и нужно было Сергею. Он гнал. Где мог, прошмыгивал в запретных местах, если улавливал, что милиционер отвернулся. Он мог так обогнать любую машину (это он называл «полировать кузов»), что бедняга шофер сворачивал на обочину, гасил скорость и долго сидел, приходил в себя, воображая себя в гробе с нарумяненными краской щеками и рыдающее семейство.
Сейчас Сергей полагал, что улицы пусты, и можно гнать машину, как вздумается. Он и гнал. Семен вцепился обеими руками в сиденье. Он негодовал, но молча. Он думал примерно такое: «Паразит! Тебя бы поставить к печи, не погнал бы. Это в тебе жир бродит». О сыне он не думал. Зачем сейчас ломать голову? Во-первых, неизвестно, доедет или нет. А второе — на месте все точно узнает. «Ежели этот черт поцелуется со столбом, в больницу мы с Витькой ляжем рядом. Интересно, на чем он попался?»
Но Сергей машину не разбил, а завернул к больнице так, что лед затрещал, и приторможенные колеса завизжали, как собака, угодившая под машину. Герасимов вышел, хлопнув дверцей, и шофер засмеялся и рванул с места. Исчез. Герасимов прошел в приемный покой и сел.
В коридоре были поставлены стулья, приколоченные к общей доске. «Чтобы их не сперли?» — удивился не бывавший здесь Семен. Снял шапку и держал в руках. Теперь он мог осмотреться. И собраться с духом, чтобы спросить о сыне.
Коридор был длинен и высок. Четыре двери, в них входили под руки люди. Там мелькали медсестры в халатах. У крайних дверей на стуле дремал широколицый милиционер, а на другом, поодаль, расслабленно сидел пьяный мужчина лет шестидесяти, в черном плаще и зеленой шляпе. Он тоже дремал, и лицо его было скрыто тенью шляпы, ноги вытянуты так, что из брюк выставились голые лодыжки. И ботиночки легкие. «Морозоустойчив же ты», — подумал Семен, как все литейщики, очень любивший тепло.
