Андрей Белозеров - Наташин день
С такими мыслями и спать лёг — лейтенантом стану, броню куплю модифицированную в статы… Вот он — замглавы клана, начальник боевого отдела, злостный фрагоруб со звёздочкой на погоне. Но снилось ему иное.
Ему снилась комната. Побелённая, но давно — в голубизну извёстки въелась чернота, и сами стены были неровными, да и побелка была никудышная — по всей плоскости выпуклые мазки и комочки. На стене висел осколок зеркала — весь в каплях извёстки. Сергей Викторович заглянул в него и увидел своё отражение, и что обильно течёт двумя ручейками у него кровь из носа. Плохой сон, подумал Сергей Викторович и резко, с усилием воли, проснулся. Сразу метнулся к Наташе — она ведь где-то там, наверное, в зале.
Щёлкнул выключателем да вспомнил, что лампочка сгорела. Но всё и так видно — фонари меж распахнутых штор. Она лежала на паркете возле двери, вытянувшись. Вдоль дивана лежала. Лицом в пол. Сергей Викторович даже не испугался — должна быть живая, не зря я проснулся.
Но что было с ней. Он склонился. И не сразу увидел, что тянется от её шеи к дверной ручке что-то. Это был её любимый домашний лифчик, когда-то розового, а теперь застиранный, грязно-сизого цвета, как та пуповина. Он довольно долго не мог понять, что с Наташей, ибо лифчик вонзился в кожу на шее, спрятался под скулами, а дальше — под волосами, как будто и не было ничего. А когда заметил из-под гривы волос тянущуюся эту зловещую пуповину, холод прострелил по позвоночнику Сергея Викторовича, и опять возгудела в нём утраченная сила, он схватился за дверную ручку, скрутил её и снял петлю, и потом уж стал расслаблять погрузившуюся в плоть лямку.
— Наташенька, милая, как же ты посмела.
Он перевернул её лицом вверх. И замер на миг, задохнулся от её красоты, благородного её лежания, словно во хрустальном гробу. Потом шлепки по щекам. Она ожила, закашлялась, прямо как в фильмах это бывает с повешенными.
— Зачем ты проснулся… — просипела она, — не могу говорить.
А потом долго сглатывала громко хрустящей, словно испорченный механизм, гортанью и кашляла.
— Как ты могла. я ведь не смогу без тебя.
Слёзы безболезненно легко излились широкими струями из Сергея Викторовича. Наташа даже слабо улыбнулась, ибо на неё эти струи и пролились. Из мёртвой принцессы она медленно оживала в беззащитного, замученного болезнью ребёнка.
— Ты плачешь.
Впереди Сергея Викторовича, через пару-тройку часов уже, ждал полный вёрсткой и круговертью менеджеров рабочий день.
Меж содроганий своих и всхлипов он поймал себя на этой мысли, на том, что новый день уже переминается нетерпеливо за спиной и ждёт от Сергея Викторовича обыденного его претворения, словно ничего не произошло, а, в общем-то, в итоге ничего и не произошло — жизнь не прервалась, и Сергей Викторович, конечно, перешагнёт через это «ничего» и войдёт в новый день доверстывать программу, ведь программа для телевидения существует и в будни, и в праздники, и в горе, и в радости. И слёзы эти, котята и лифчики в новом дне никакого продолжения не найдут и смысла не имеют. Он обречённо наблюдал, как иссякли и высохли его слёзы. Глубоко вздохнул. Наташа попробовала приподняться — он помог ей.
г. Абакан
