Светлана Чулкова - Стеклянный человек
Тома лежала на спине, в зеленом махровом халате до пят, крепко, до белых костяшек, сцепив руки на животе. Она видела, как они въехали в отделение: вдоль бесконечной череды раздвижных дверей были высажены небольшие пятачки из травы, цветов и кустарников. В лицо дохнул сладкий ветерок. Мимо пролетела вишневая бабочка.
«Ну да. Что ж не предупредили — сачок бы захватила», ехидно подумала Тома.
Каталка остановилась у одной из дверей, на которой электронной строкой уже светились Томины имя и фамилия.
…Томе было всего двадцать, и это был ее первый «женский» опыт. Вот, собственно, и все, что нам позволено знать о Томе. Кроме того, что она была темноволосой, волосы прямые до плеч, зачесаны назад. Аккуратный носик, упрямый подбородок, нежная кожа, карие глаза с легким прищуром — явный признак еще не осознанной близорукости. Руки красивые, плавные и — в рыжих веснушках. И длинные ноги — тоже в веснушках. Тома любила сдобные булочки и была очень несовременна: она мечтала пополнеть, но у нее это никак не получалось.
…Босиком она прошлепала к комоду и с любопытством оглядела часы: два бронзовых ангела держали в маленьких пухлых ручках круглый эектронный циферблат, на котором зеленело время: 22.47. Потом Тома удивленно опустила голову, заметив, что подошвы ее босых ног ничуть не озябли — пол из синей керамической плитки был тёплым. Девушка пересекла комнату и присела на зеленую шелковую постель. Нашарила ногами пушистые шлепанцы. Резкая боль снова пронзила низ живота. Застонав, Тома сцепила руки на паху и свернулась эмбриончиком на кровати. Очень хотелось курить, но Тома знала, что правилами больницы это запрещено. «Ну почему?» проговорила вслух девушка. — «Как так можно? Потому что ведь, может, я даже завтра умру». Потрясенная сообщенной ею самой новостью, она затихла, вперившись взглядом в стеклянный прозрачный потолок. Прямо на нее летел летний дождь, и где-то над ним, словно тусклый пульсирующий прожектор, маячила луна. Весь город был там, внизу. «Тополиные Ангелы» — самое высокое здание в городе.
…Когда Тома открыла глаза, на белом лике циферблата светилось время: 02:45. «Ну вот, сегодня операция», промелькнуло в Томином мозгу. Девушка встала с кровати, запахнула халат поглубже и направилась к дверям.
* * *Она тихонько вышла и присела на банкетку. В огромном бесконечном коридоре было уже темно: горели лишь тусклые ночники, вмонтированные в стену. Мимо, шаркая шлепанцами, прошло скорченное беременное «привидение» — оно направлялось куда-то в самый дальний конец коридора, где светился маячок постовой медсестры. В коридоре было свежо и пахло листвой. Тома смешно пошевелила носом: да, и еще пахло травой. Но и лекарствами тоже. Она откинулась к стене и закрыла глаза. А потом стала напевать что-то себе под нос: пальцы ее тихонько шевелились, выводя мелодию на невидимом пианино.
И в этот самый момент в ногу ей что-то уперлось.
«Ну-ка, ангел, ноги-то подыми», — вдруг раздался над нею ворчливый голос.
Тома открыла глаза. Перед ней стояла высокая плотная бабка. Старый рабочий зеленый халат, рукава закатаны до локтей. Бабка стояла, зажав меж грубых дерматиновых тапок старую добрую патриархальную швабру, обмотанную мокрым куском мешковины. Правда, поблизости никакого ведра с водой не наблюдалось. Но пол вокруг Томы был мокрый. Бабка стояла и молча смотрела на девушку. От нее пахло чем-то незнакомым — запахами, о которых Тома и знать не могла. Потому что в ее время эти запахи уже давно вымерли. То были запахи самодельного хлеба, мешка с мукой, стоящего в кладовке, свежеподоенного молока: был в этом бабкином букете "ароматов" и запах «коровьей лепешки», слегка подсушенной на летнем ветерке. Тома беспокойно зашевелила носом. Ее воображение явно застали врасплох.
«Слышь-ко, ангел, говорю, ноги-то подыми», — нетерпеливо повторила бабка и пристукнула по полу шваброй. — «Пыль», продолжила она, «скатывается в комочки, и от нее домовые заводятся. И девки беременеть перестають». — Она пробурчала еще что-то и, пока Тома удивленно приподняла ноги, ловко протерла пол под банкеткой.
«Ну вот. Нахорошо помыла», — вздохнула бабка и грузно опустилась рядом с Томой. — «Эй, ты ноги-то опусти», — с укоризной произнесла она. — «Что это ты, яко сумасшедшая какая».
Тома загипнотизированно опустила ноги:
«А вы кто?»
«Да бабка Саня я. Техничка. А ты, ангел, гляжу, кровью исходишь?»
Тома, молча глотая вдруг навернувшиеся слезы, судорожно закивала головой, потом прохрипела ангинным голосом: «Ага. Завтра, то есть сегодня уже — операция».
Бабка Саня глубоко вздохнула и, сдернув с себя старенькую полинялую косынку в цветочек, отерла ею потный лоб.
«Откуда?..» вдруг подумалось Томе. — «Откуда эта бабка? Тут же — кругом компьютеры. Вон — кусты прямо из пластика растут. Полы наверняка моют автоматы. А тут — эта палка старомодная…»
Но при этом девушка почувствовала себя как-то по-особенному спокойно. И встретилась взглядом с бабой Саней. Серые, с косинкой глаза. Седые, убранные в пучок, волосы. — Словно посыпанные мукой, почему-то подумала Тома.
«А ты, девка, не бойся», проговорила баба Саня. — «Тебе сколько лет будет?»
«Мне? Двадцать», — выдохнула Тома и крепко сцепила руки на коленках. Потом она вдруг хлюпнула носом и сама не заметила, как уткнулась в грудь бабы Сани. Девушка горько плакала, а пуговица бабы Саниного замусоленного халата впилась ей в лоб.
«Ах ты, ягодка ж моя», низким басовитым голосом проговорила баба Саня и отстранила Томино лицо от своей груди и заглянула ей в глаза.
«Ах ты, яко припечаталась-то», — произнесла баба Саня и поцеловала Тому в лоб, натертый пуговицей. А потом погладила по голове. Ладонь была теплая и шершавая, словно в варежке.
«На-ко тебе…», баба Саня пошарила в кармане халата. И вложила в Томину руку что-то маленькое и круглое. Тома прошлась ногтем по ребру предмета, почувствовала мелкие зубчики и поняла, что это монета.
«Монета эта ме-едная», словно вторя мыслям девушки, певуче подтвердила Баба Саня. — «От всех болезней женских за этот пятак вылечишься. Прилепишь ее. И уйдешь отсюда. И вылечишься. И больше не вернешься».
Тут бабка засуетилась:
«Ой, ангел мой, пойду я. Помни, девка, ты сама себе дохтор…» — сказала она и… растворилась в больничном воздухе. Ни бабки. Ни швабры. Лишь — вокруг Томы — пятачок свежевымытого пола. Девушка встала с банкетки и поднесла монету к ночнику. «1862 год», бесшумно шевеля губами, прочитала она. Старая, с прозеленью, медная монетка с зубчиками, словно шестеренка, выпавшая из каких-то древних часов. Зажав монету в руках, Тома тихонько прошла к себе в палату. Только на одно мгновение ее фигурка мелькнула в столпе лунного света, проникающего через стеклянный потолок. Тома натянула на себя одеяло и, убаюканная, почувствовала приближение сна. След от бабы Саниной пуговицы еще горел на лбу…
…Пока Тома спала — где-то на лестничной клетке, затерянной в недрах этой огромной больницы, две молоденькие медсестры — два «тополиных ангела» — прихватив с собой пульты срочного вызова, сидели на подоконнике и курили, болтая ногами и мягко постукивая по батарее тряпичными туфельками-балетками. Одна из девушек, с рыжими смешными кудряшками, то и дело поправляя на волосах фирменную зеленую диадемку, многозначительно вытаращив глаза, рассказывала своей подруге местную страшилку, легенду про тополиных ангелов. Которая звучала примерно так:
Давным-давно тут был провинциальный городишко, а на месте «Тополиных Ангелов» стояла изба-больница. И однажды — это было летом — привезли сюда на телеге бабку — она истекала женской кровью. Бабку на каталку — и в операционную. Говорят, та уже чуть ли не умирала, но все равно не давалась, чтобы ее раздевали. Врачи же, не выполнив волю умирающей, бабку раздели, прооперировали и спасли. Привезли потом в палату, уложили, укол сделали. Наступила ночь. Потом утро. Бабка исчезла. Может, грохнулась где в обморок? Обыскали всё. Даже вызывали полицмейстера. Но бабки словно след простыл.
Дальше — чуднее. К обеду, в ту самую палату, где еще вчера лежала исчезнувшая бабка, вошла красивая молодая дородная женщина. С лицом круглым как луна, с озорными глазами — серыми враскосинку. Женщина была в исподнем, простоволосая: густые словно сноп волосы, казалось, оттягивали голову своей тяжестью. Женщина легла на бабкину кровать — поверх одеяла — и заснула-задышала всей своей роскошною горою тела. Прибежали медсестры и доктор, разбудили красавицу и потребовали объяснений. Женщина проснулась и назвалась именем исчезнувшей бабки. Она утверждала, что встала ночью с кровати и кое-как доползла до храма и там простояла всю ночь на коленях, где и молилась.
…Говорят, призрак той чудесной бабки изредка возникает в недрах больницы «Тополиные Ангелы». И кому она привидится — в старом ли или молодом облике — тот будет счастлив и здоров. А почему современная больница так называется? Опять же — есть и дополнение к легенде. Ведь когда случилась с той бабкой — вроде ее Саней звали — когда случилась с ней эта предсмертная ситуация и когда очнулась она после операции одна в палате, то посмотрела в открытое окно: прямо к ней тянулась ветка старого тополя. То ли тому причина причудливая игра лунного света на листве, то ли посленаркозное воображение, но бабе Сане почудилось, будто сидят на ветвях два маленьких тополино-пуховых ангела с трепещущими крылышками-листочками за спиной и манят: «Иди! Иди к нам! Не бойся! Церковь недалеко!..» Вот отсюда и пошло название больницы — «Тополиные Ангелы»…
