Марианна Гейде - Энтропия
– Расскажите, что еще хорошего с вами произошло, кроме трупов на дороге.
– Так, ничего. Ходила на выставку перегородчатых эмалей. Они были прелестны. Такие нежные, как раковины. Мне захотелось научиться их делать. Вы не знаете, где это можно?
Общаться с Тамарой просто. Нужно отвечать на ее вопросы уверенно и сразу. Если не знаешь, что отвечать, – придумай, потому что она не станет проверять.
– Конечно, знаю, Тамара, в моей последней школе этим занималась одна учительница, хотя нет, она делала не перегородчатую эмаль, она, собственно, вообще не эмаль делала, а брала цветное стекло, заворачивала в мешок, как следует колотила молотком по этому мешку, потом высыпала на лист простого стекла в каком-нибудь порядке и отправляла в печку для обжига, получалось хорошо. А вот в художественной школе моя учительница делала настоящую перегородчатую эмаль, она приносила показать – всякие браслеты и брошки, очень красивые. Она любила Муху, знаете ли, работала немножко в его стиле.
Могу телефон дать. Да, пожалуйста, дайте. Все равно забудет.
Телефона Катерины у меня нет. Нежные, как раковины. Шуршат на берегу, сиреневые, прозрачные. Скелеты. Почему-то их любят держать дома, а скелет не всякий притащит в квартиру. Хотя в одном доме видел череп, по легенде человеческий. Скелет, по их мнению, – это то, что внутри. Совершенно не боятся скелетов, которые снаружи.
Всякие рога и копыта на стенах. В квартире моего дяди их был целый лес на одной стене – в наследство. Откуда бы это выражение -
“наставить рога”? Отвлекаюсь.
– Тамара, вы устали или хотите, может быть, гулять? Пока не стемнело. Конечно, она хочет гулять. А куда она хочет? В город или к озеру? К озеру хочет.
Оно отсюда вытянутое, как селедка. Помнится, Катерина заставляла нас вертеть эллипсы – горло, дно, бока невидимого сосуда, и когда эти эллипсы у нас не выходили, всегда спрашивала: ну что это за селедка?
Вот такая вот селедка тут лежит, широкопузая. Тоже сосуд. Изнутри как чаша с плоскими краями и глубоким дном. Очень условная чаша.
Господь Бог лепил сосуды ленточным способом, не прибегая к гончарному кругу. Впрочем, эллипсы он тоже вертел, в другом месте.
Самое странное, что пустоты действительно нет. Прав упрямый Декарт.
Есть вакуум, в котором содержится ноль частиц. А если частиц ноль, то напряжение поля больше нуля. Принцип неопределенности. А если напряжение больше нуля, то, стало быть, есть частицы. Принцип дополнительности. Обо всем этом я молчу Тамаре. Хотя можно и сказать, она поймет не хуже, чем я, а поскольку я этого не понимаю, то поймет лучше меня, а раз она поймет лучше меня, значит, я тоже что-нибудь пойму. Познакомились по поводу проблемы filioque. Что значит: “и от Сына”. Интересовалась, в чем существенное отличие католицизма от православия. Смертный, откуда у тебя Тамара? От Бога
Отца – и от Сына. Она любознательная, Тамара. Но не очень. Начнет и бросит. Так вот со всем, наверное, со мной тоже. Однако приехала.
Это удивительно, потому что уже не ждал. Так раньше с трамваями: ждешь-ждешь, потом сделаешь вид, что уходишь. А он все равно не придет. Вот когда уйдешь, придет. Люди от этого ужасно глупеют, начинают пользоваться примитивными средствами. Например, перестают мыть полы. Умываться. Высыпаться. В надежде на то, что если будешь делать все так, как не надо, то будет наоборот. Магия бывает симпатическая и – какая? Антипатическая? Тамара, вы не помните, какая бывает еще магия, не симпатическая – а…? – Антипатическая? -
Конгениально. Ах да, бывает еще контагиозная магия.
Знаете ли, Тамара, это очень неправильно – любить женщину. Им всегда нужно, чтобы делали все наоборот. Какая-то вечная колесница, колесит и колесит по кругу. Это называется единство и борьба противоположностей. Ужасно скучно. Другое дело – Платон, подражание, восхождение по ступеням совершенства. Вот и любите мужчин. Не могу,
Тамара, душа не лежит. Я понимаю, на что вы намекаете. Вы, Тамара, очень умная, вы всегда понимаете, на что я намекаю, даже если я ни на что не намекаю. Да нет, все вы прекрасно понимаете. Что же именно я прекрасно понимаю? Да ладно. Ей-богу, Тамара, перестали бы вы говорить этим вашим эзоповым языком. Язык дан нам для того, чтобы сообщать другому свои мысли, а не для того, чтобы их скрывать, хотя имеется и противоположное мнение. Вы имеете в виду, что я должна восходить по ступеням совершенства, разумеется, за вами, потому что вы уже где-то на два пролета выше. Ничего подобного я не говорил.
Нет, именно это вы и сказали. Я вообще не про вас говорил. Я вообще говорил.
Почему-то мы идем в сторону кладбища. Вечно меня тянет на кладбище, а может, ее тянет. К своим родным на могилы никогда не ходил, даже когда не переехал еще. К чужим – сколько угодно. Здесь всегда много разных растений, больше – только в дендрарии. А вы, Тамара, почему сюда хотите? Здесь спокойно. А там что, беспокойно? Я устала. Нужно было остаться, вы ведь не отдохнули с дороги. А что дорога, я всю дорогу преспокойно сидела, спала даже. Все равно от нее устаешь.
Трясет и мотает. Трупы на дорогах. Два с половиной часа. Ну, если хотите – только не сюда, здесь слишком импозантное надгробие. Вот как смотрит. Лучше куда-нибудь, где крест простой. А я вот знаете что сейчас подумала? Я вот так много знаю всего, что это другие, что это невозможность более любить, что это ewige Wiederkehr, а вдруг окажется, что там просто черти с крючьями? Ну, чтобы черти – это вряд ли. А вот что боль вроде зубной, только везде, – это может быть. Я больше всего на свете боли боюсь, самой обыкновенной. Кто из нас это сказал? В любом случае могу подписаться. Действительно, больше всего. Больше всяких приступов хандры и
“не-знаю-больше-для-чего-жить”. Ангел в белом халате. Благословенное кресло, где, сквозь муки очищенный, я выйду, сплюнув в белый сосуд остатки своих грехов. Рай, Тамара, – это новокаин. От новокаина у меня музыка в голове. А каждую ночь, то есть каждое утро, перед тем как проснуться, я познаю истину, лежащую в основе всего. Жалко, что я не умею этого описать. Лучше всего удалось де Куинси – про тиранию лица. Хотя это был совсем не рай. Интересно, почему это описывать неприятные ощущения всегда получается лучше, чем приятные? Могу вам на это ответить: приятные так прекрасны, что не нуждаются в трансформации и фиксации. А какая-нибудь дрянь всегда наилучший материал, чтобы преобразовать в нечто замечательное. Дрянь так и просится на холст. На бумагу. Хотя не в музыку. Ужасных звуков не бывает, или нет, бывают, но с ними уже ничего не поделаешь. Квартет для четырех кирпичей о стекло. Квинтет для четырех собак и младенца.
Впрочем, кому-то и сие может понравиться. Отчего вы так не любите детей? Лучше я вам объясню, почему я не люблю собак, вам тогда сразу станет ясно, почему я не люблю детей. Собак я не люблю потому, что они меня не любят. Большие и маленькие, все равно – всегда норовят меня укусить. Вот видите, трижды прокусили руку, заметьте, без малейшего с моей стороны повода. У меня у самого была собака, такса.
Ой, я их люблю. Я их тоже люблю. Ее смешно было мучить: дразнишь, дразнишь, а она не сердится, клацает зубами для вида, и вдруг в какой-то момент у нее становятся очень мягкие губы и стеклянные глаза, и вот тогда она как цапнет. И никогда не знаешь, когда настанет этот момент. Вам не надо было ее дразнить. Ничего, других я не дразнил, они сами подходили и кусали без звука. Но какое отношение к этому имеют дети? А они еще хуже.
Этого Тамаре говорить не стоит. Тамара любит детей. Тамара знает, что они у нее обязательно будут. По крайней мере один. Дочь. Мария.
Нет, лучше Анна-Мария. Тамара, назовите ее сразу Дездемона, пусть мучается. Вы, Тамара, ее все равно не доносите. Вы свою собачку выкинули, японскую вишню выкинули, пластинки Перголези выкинули. Вы вашу Анну-Марию непременно выкинете тоже, когда у вас будет плохое настроение. Зря вы так. Пластинки были от него. Ну и что. Анна-Мария тоже от какого-нибудь него. Не берите пример с моих родителей, они тоже все делали абы как. Погодите, но если бы не они, вы бы сейчас со мной не разговаривали. Только по этой причине я их прощаю.
Галантность – не только поэтому. Ну, согласен, в моей жизни имелись и другие положительные моменты. Но, знаете, не много. Чуть ли не каждую ночь, например, мне снится, что он размахивается и меня бьет, а она смотрит. И я не чувствую боли, вообще редко снится боль, хотя иногда бывает. Но обычно я ее не чувствую, только пытаюсь крикнуть, а крикнуть не получается, вместо крика я сам выхожу из своей глотки и понимаю: это был сон, и чтобы проверить, пытаюсь закричать, но у меня опять ничего не выходит, так несколько раз кряду. В конце концов мне удается проснуться от собственного крика, но нет никакой гарантии, что так будет всегда. Стойте, вы ведь говорили, что каждую ночь постигаете главную истину, лежащую в основе всего? Ну да, просыпаюсь в холодном поту, курю, засыпаю, а к утру мне является главная истина, только я никогда не могу ее запомнить, а этот кошмар, как видите, помню прекрасно. О, я знаю, как сделать так, чтобы вы меня никогда не забывали. Я вам буду делать много гадостей.
