Зуфар Гареев - Пластилин
– Дело говоришь! Чтоб знали наших!
Посадили Петровича на слона, звезду прикрепили и отправился Петрович вроде как домой.
Едет он, а дома нету и нету, вроде как и не домой едет, а к намеку какому-то. Люди его в дороге корят, словно в нем много вины, словно не по указке он сверху действует.
– Указка, – говорят, – указкой, а сам должен разумение в голове держать. Вот дали тебе слона, а ты и и рад. Ты распорядиться им не хочешь, как того дело требует…
– Так ведь слон намек имеет, а вы как думали? Кто ж его за просто так даст?
– А намек какой?
– Пока не разобрал. Пока вижу кругом беспредметность.
– Употреби для пользы народной…
– А как?
– Не… Не знаем. – И всякий раз шарахались от него люди в селениях. – Это мы просто корим, на всякий случай. Вдруг продашь слона, а без пользы…
– И где ж ту пользу взять? – не может разобраться Петрович.
Тут и вовсе люди молчат, глазами моргают, а кто-то крикнул:
– На тебе водки пьяной, может интересный станешь! – и наливают.
– Ну и… – снова не может понять Петрович.
– Эх, дурья башка! – Люди дружно подхватили острый поворот мысли – Значит, пьяный на слоне и поедешь! Может учудишь чего!
– Дельно! – загорелся Петрович. – Давай водки! А звезду не отымете, как пьянай стану? Мне она самому нужна сильно, случись чего! Вот китайца, к примеру, рядом с собой сфотографирую, письмо пошлет китаец, если грамоту знает, а нет – просто в ящичке будет хранить фотографию знатную…
– Не, не отымем! – закричали снизу понятливо. – Правильно, со звездой ехай, мало ли чего в дороге…
Налили Петровичу водки, ехает он пьяный, и, как водится в кинематографе, то песню поет, а то о текущем моменте размышляет опять же радостно.
Тут председатель колхоза взялся: дай слона, бревно надо везти. Слон, как в Африке, так и в Америке, бревна возит.
– А чего тебе от бревна будет? – усомнился Петрович в дельности мысли.
– Жизнь будет лучше, хоть и малыми делами, – ответил председатель вразумительно, а далее сдрейфил, вздохнул. – Только нет у меня бревна-то…
– А и где оно?
– Инфляция, понимаешь, выкрала. Лежало сто лет неоспоримым капиталом, а подкралась инфляция и счет предъявила: вместо бревна – ноль-нолешенек…
– А зачем тебе слон тогда, – возликовал с понятным логицизмом Петрович, – если бревна у тебя нету?
И китаец здесь глазом косит, тоже в сомнении:
– Инвестицию, значит, нечем гарантировать?
– Может случится еще… – с надеждой проговорил председатель.
– Не могу, под реальный бы дал капитал… А вот рядышком можешь посидеть, небось давно не величался?
– Давно! – обрадовался председатель, становясь с Петровичем рядом, а китаец их сфотографировал, улыбаясь:
– Велися… Велися…
Председатель снова вздохнул, побыв под звездой:
– Хороший ты мужик, Петрович, свез бы я тебя в деревню нашу, где чаек пропустить, а где и покруче… Район бы наш показал им. Ленина. Да одна беда – нету деревни, ворюга случился, подчистую все унес, словно носильные вещи… А третьего дня еще и пожаром спалило, хотя два года назад случилось и того хуже: сгнило все на корню, даже намека не осталось. С тех пор стали мы жить хорошо, ничего у нас не стало, ни об чем не тужили, как снова случился вор и опять все унес…
– Непорядок это, – задумался Петрович. – Ну и где вор, подать его сюда, сейчас слоном подавлю поганца!
– И вора нету, – развел руками председатель, – сбежал, не откликается…
– Ну, бля! – окончательно впал в свирепость Петрович и догадался. – Паспорт тоже спер?!
– А как же! – повеселел председатель догадливости Петровича. – Паспорт спер, прописку в паспорте стер, фотографию изничтожил, а жена сгорела да еще погнила…
– Отдать тебе, что ли, слона, – откликнулся сердцем Петрович и стал погружен в размышление.
А когда голову поднял, придя к решению, то не обнаружил на голове шляпы габардиновой. Вместе с ней исчез и председатель.
– Во, подлый! – закипятился на слоне Петрович. – Теперь и председателя спер, и шляпу мою прихватил нечистой рукой…
Китаец подтвердил:
– И меня хотел спереть проклятый, только закричал я – не видишь, я поганый, жабу ем – не видишь? Жабу в рот положил, он от меня и отскочил…
– Так ведь запасная есть у меня на случай неотложный и между прочим!
Точно!
Достал Петрович из кармана шляпу резервную и водрузил на голову, пожалев лишь о том, что пока суд-пересуд, хмель весь вышел. В следующей деревеньке пришлось с людьми поделиться грустинкой:
– Ехал пьян на слоне да трезву сделалось…
– Наливай ему снова водки! – закричали везде и тотчас все исполнили, и огурчик даже поднесли ядрененький.
Стал Петрович опять пьян-весел, принялся размышлять:
– Кого б нам слоном подавить для причуды, а, китаец?
– Вора жалко упустили, – вздохнул китаец и прищурился. – Деревенька впереди опять маячит, пристегнем слона хлыстом, вскачем бешено в улицу, да давай дома с людьми давить… Как на это смотришь?
– Хороший план, удалой, – загорелся Петрович. – А хватятся, так мы и смоемся, а?
Китаец одобрительно кивнул и пристегнул Петрович слона, нацелившись на деревеньку. А пока слон мчался, пыль столбом поднимая, стал философствовать:
– Скажи, китаец, а намек в тебе какой? Очень мне любопытно…
Китаец развалился раскованно и с удовольствием стал говорить:
– Намек всякий и повсеместный. Пьяный сделаюсь или просто помолчу, патрон ли уголовный заимею, на голову ли прыгну, или просто усну – все есть намек и повсюду, все есть отгадка с причудкой…
– Во как тебе! – с восторгом проговорил Петрович – Я тоже так хочу!
– Не, тебе нельзя. Государь должен добро дать, начальник другой бумагу подписать…
Новую жабу вытащил китаец из сумки и с удовольствием стал есть, отрывая лапки и отдельно их обсасывая. Тут скрыпуха-Кенька принялась стучать споднизу:
– Дурень ты, кривой! Сбег что ли? Я тебя к чему посылала?
– Не сбег я никуда! – откликнулся Петрович, приструнивая слона в двух шагах от деревеньки.
– Ну так спускайся, чего там понявишь? Буду тебя обратно собирать к Макаровне – не взволновалась бы…
– Видишь, – обиделся Петрович. – Все говорит люблю, а сама работать заставляет… Какая ж это эротика?
– Ну и спускайся, – не без таинства молвил китаец и как бы даже без сочувствия. Дуреха стала просить:
– Дал бы китаезу позабавиться… сроду не видывала.
– К бабе не хочу, – всполошился китаец, – погубит она меня, и минуты не пройдет…
– Слышь, чего китаец говорит, – буркнул Петрович. – Бестолочь, говорит, ты…
– А он умнай? – возмутилась Кеня. – Вот к просу не пущу за слово такое противное…
«Поди объясни такой, что китаец жабу ест да ужом закусывает», – подумал Петрович, отправляясь руки помыть после возвращения.
Тут Кенька стала палкой в китайца тыкать, китаец захныкал, прячась в уголок.
– Ой, забавный какой, жабу ест, а глазенки узкие… А ну по палке влезь, бабезьян кривоногий!
Ткунала китайца в грудь, потом стала в пах больно ширять палкой, хихикая:
– А тут чего есть? Тут колбаска водится?
Китаец заверещал:
– Петровиса… Петровиса… Кеня тронет…
И дрожит весь китаец, махонький, скрюченный, в желтой ручке жабу зажал.
– Не трогай! – дал приказ Петрович.
– Чего это? – заспорила было Кеня, но отступилась. – Оставил бы мне китаезу… жуть как хочу пофулюганить…
– Господи… – захныкал и зашелестел Баунти. – Господи…
– Давай, собирай меня, – строг стал Петрович, выходя и вытирая руки. – Засиделся я здесь, голос у тебя больно громкий… Опять к Макаровне хочу да к своей…
– Будет тебе Макаровна, – светло улыбнулась Кеня. – Ишь, мужик грубай, а тоже чувство деликатное имеет…
Петрович был озабочен, стал перед дорогой хмур:
– Подарок приготовила?
– Возьми беленькую, что с Кащеем этим пить не стал, денег дам доллар целай; и письмецо возьми для ей сердечное от меня, с приветом…
– Положи… – кивнул Петрович. – И китайцу дай подарок…
Заботливо стала Кенька собирать «балетку» Петровича. Радостный китаец скачет рядом, то к балетке скакнет, а то снова на шею Петровичу, опасливо на Кеньку из-за шляпы габардиновой поглядывает, шепчет в ухо Петровичу:
– Повели, чтоб петушка красного положила на палочке и леденец большой-зеленый…
– Слон у вас где? – зазаботилась Кеня, точно кладя в «балетку» и петушка на палочке, и леденец большой-зеленый.
– Слон у нас в запасе, – отрезал Петрович. – Как надо будет, поедем – тебя не спросим.
– А что и ехать пора? – встрепенулся художник. – Плати мне лимон колониальный за полет континентальный!
– Дорого, – усомнился Петрович, беря в одну руку весло, а в другую «балетку», полную подарков, и садясь в самолет.
– За такую биксу и чего круче не жалко, – стал увещевать художник. – Иначе убит будешь.
И направил пистолет Стечкина на Петровича.
