Вячеслав Пьецух - Суть дела
— Have you ever been to Goa? They say it is a real paradise on Earth…[9]
Почтальон молча пожал плечами и вышел вон. Иван Ефимович отправился следом, в свою очередь звякнув веселым колокольчиком, который на этот раз издал какой-то прощальный звук.
Оказавшись на затхлом солнцепеке, отзывавшемся нашими Сандунами, он свернул направо по Очард-роуд и, пройдя несколько шагов, огляделся по сторонам. Метрах в пятидесяти впереди себя он заприметил своего дружка Карла в обнимку с какой-то девушкой, скорее, скандинавской наружности, и у него сердце оборвалось. Подумалось: «Ах, Карлуша, Карлуша, иудино семя, выследил-таки старого товарища, сукин сын! Однако нужно отдать должное профессионализму: классно работают наши ясеневские,[10] ничего не скажешь, пять с плюсом за пилотаж!»
9. Карл с Вероникой, вооружась американскими паспортами, которые виртуозно фабриковал в конторе знаменитый Паша Громушкин, прилетели в Сингапур одним рейсом, но разъезжались они порознь, как и прошлым разом в Париже, хотя остановились опять же вместе, в четырехзвездочном «Swiss Нotel». Устроившись, они перекусили на скорую руку какой-то малайской дрянью, от которой у них сделалось нехорошо в животах, и отправились на прогулку в предвкушении свежих экзотических впечатлений, поскольку никто из них прежде на этом острове не бывал.
Попутно Карл купил себе смеха ради фальшивый «Ролекс» китайского дела, а Вероника приобрела бутылку вьетнамской водки, настоянной на кобре, дамскую сумочку из кожи аллигатора, кривой яванский нож, черепаховый гребень, шелковый отрез на сари нежно-голубого цвета, путеводитель, газету «Фигаро», колье из зубов акулы и массивное серебряное кольцо.
Далеко они не ушли: хотя уже вечерело, было настолько знойно, душно, вообще противно, что они укрылись в первом попавшемся ресторанчике с кондиционером и решили хорошенько напиться согласно рекомендации Карла, который утверждал, будто ничто так не спасает от зноя, как алкоголь. Из съестного, памятуя о давешнем малайском опыте, они заказали только пустую рисовую лапшу.
Говорили они на хорошем американском, и поэтому их не смущали косые взгляды соседей, неодобрительно провожавшие каждую пару стаканов ирландского виски on the rocks,[11] которую подносил нашим расторопный официант.
Слегка захмелев, Карл Леопольд сказал:
— Не вздумайте кормить голубей. За это баловство в Сингапуре можно попасть в тюрьму.
Вероника сказала:
— Дикая страна.
— Это немного есть.
— А вы, в свою очередь, не вздумайте плеваться на улице, а то вас так оштрафуют, что останетесь без штанов.
Карл не отозвался на это распоряжение, а только замычал что-то себе под нос — быть может, ему вдруг захотелось спеть.
По всей видимости, здешние кондиционеры не брали сингапурскую раскаленную влажность, так как после шестого стакана виски оказалось, что Карл промок насквозь, словно искупался, и тогда он выругался, оттопырив рубашку двумя пальцами на груди:
— Ну ни ё… твою мать! — сказал он по-русски, демонстрируя Веронике свою беду.
Какой-то китаец, сидевший по соседству, а может быть, и не китаец вовсе, по-русски ему сказал:
— Молодой человек, держите себя в руках.
Карл с Вероникой испуганно переглянулись, расплатились и утекли.
В гостинице они еще выпили по бутылке шампанского, немного повспоминали о катании на коньках под Новодевичьим монастырем, и в конце концов их так разморило, что они завалились в одну постель. Через полчаса Карл спросил Веронику:
— В контору сообщать будем?[12]
— Про что?
— Да про это самое!
— Еще чего!
Утром они перешли на «ты».
10. На другой день Карл с Вероникой поднялись рано, выкупались в бассейне, привели себя в порядок, выпили по чашке крепкого кофе, купили свои газеты и разошлись: Вероника отправилась на фабрику Бегемота наводить справки, а Карл поехал (точно ему нюх подсказал) именно на East Coast в слабой надежде найти там Ивана Ефимовича и так или иначе закрыть вопрос.
Обнаружить резиденцию старого товарища долго не удавалось, пока Вероника не позвонила ему по сотовому телефону и не сообщила, где именно арендует жилье Жан-Поль Люпэн, он же Иван Ефимович Середа.
Дом был заперт, окна занавешены, но, правда, на небольшом пластиковом столике, стоявшем посредине открытой веранды, были кем-то оставлены две пустые бутылки из-под бельгийского пива и недоеденный ананас. Карл потоптался-потоптался возле дома Бегемота и уже собрался было в обратный путь, как к нему неслышно подошел Вася, голый по пояс, с сигарой во рту и в широкополой австралийской шляпе, украшенной по тулье зубами молодого крокодила размером с дюймовый гвоздь.
— Интересуетесь недвижимостью? — вкрадчиво спросил он на таком диком английском, на каком, наверное, даже туареги не говорят.
— Недвижимостью я тоже интересуюсь, — на хорошем американском ответил Карл. — А скажите, чья это собственность на сегодняшний день?
— Моя. Еще недавно здесь жил один господин из Парижа, русский эмигрант. Хороший был, чувствительный человек.
— А почему был?
— Потому что он пропал. Продал мне свое предприятие и пропал.
— Куда же он делся?
— Я думаю, утонул.
— Позвольте, как это утонул?
— Он последнее время странный был, задумчивый, бессловесный, как монумент. А чуть выпьет, все про самоубийство говорит. Говорит: «Хорошо бы выйти в открытое море на надувном матраце и дрейфовать, пока какая-нибудь акула не откусит тебе башку».
— А больше он ничего такого не говорил?
Вася призадумался и сказал:
— Еще он собирался купить себе гроб из листового золота, а что останется — перевести футбольному клубу «Локомотив». Я думаю, старик умом тронулся от жары…
Незадолго до наступления темноты, которая в тропиках обрушивается мгновенно, как электричество вырубается, когда на подстанции случается неполадка, Карл с Вероникой встретились в ресторанчике на Риверсайд, где по столикам горели свечи в виде надкушенного яблока и подавали европейскую, человеческую еду. Только они выпили по двойной порции виски, как воздух за окнами вдруг погас и на улице вспыхнули нестерпимо яркие фонари.
Вероника сказала, задув свечу:
— Фабрика продана, кто новый хозяин, понять нельзя.
— Да знаю я этого хозяина, — сказал Карл, — русский охламон, по всей видимости, из братвы.
— Счета ликвидированы, — продолжала Вероника, — нашего Бегемота не видели на фабрике с прошлого декабря. Но вот что интересно: из Центра сообщают, что Почтальон встречался с ним в условленном месте на Очард-роуд дня три, что ли, тому назад.
— Какие-то детали будут?
— Детали есть. Бегемот передал Почтальону очередную посылку для конторы и все что-то спрашивал про Гоа (это запад Индостана), а чего спрашивал, не понять.
— Боюсь, это он так… для отвода глаз. Боюсь, что наш Бегемот руки на себя наложил.
— Я не знаю этой идиомы.
— Ну, покончил жизнь самоубийством, committed suicide, как это у русских случается через раз.
— Основания?
— И никаких не нужно особенных оснований! Писатель Горький стрелялся из-за Гейне, который выдумал «зубную боль в сердце».
— Ненормальный народ!
— Это немного есть.
— Правда, душевный.
— И это есть. Самое интересное, что и страна, в сущности, ужасная, и народ ужасный, а есть в них что-то такое… что-то неотразимо обаятельное, что непременно проймет культурного чужака.
— Ладно, что дальше-то будем делать?
— Понаведаемся в это самое Гоа для очистки совести, а там скорее всего домой. В конторе отчитаемся: так, мол, и так, подполковника Середу акула сожрала, с которой никакой разведке не совладать.
В Гоа они отправились морем ради приятного препровождения времени, как бы в зачет пропущенных выходных. Когда пароход компании «Raffles» отваливал от пассажирского пирса, Вероника обратила внимание на какого-то европейца, стоявшего особняком, который загадочно улыбался и помахивал им вслед фетровой шляпой, дорогой, благородного серого цвета, отдававшего в серебро. Прежде она этого господина точно не встречала, и тем не менее ее растревожило подозрение, что ей не раз доводилось видеть его уголками глаз.
11. На третий день плавания пароход компании «Raffles», на борту которого прохлаждались Карл с Вероникой, вошел в Аравийское море и на пути в Бомбей сделал остановку в Панаджи, столице Гоа. Сравнительно с Сингапуром, утыканным небоскребами, как портняжная подушечка иголками, город выглядел бедновато, даже несколько захудало, похоже на Ялту или наш Новороссийск, если их увидеть издалека.
Это было непонятно, слишком подозрительно, даже страшно, но на пирсе, среди пестрой публики, встречавшей пароход, Вероника опять углядела того самого европейца в серой фетровой шляпе, что накануне провожал их в сингапурском морском порту. Она прильнула к Карлу, поднесла губы к самому его уху и прошептала:
