Наталья Гвелесиани - Уходящие тихо
— Да ты что, Ксена, не надо так! У тебя еще все впереди. И потом, по-моему, в твоих словах противоречие. А вообще, в нынешнее время дети стали такими циничными — лучше их не иметь.
— А ты бы хотела мальчика? — Я же сказала: лучше их не иметь.
— Я бы его убила. Я бы мстила ему за то, что меня били.
— Господи, да что ты такое говоришь! Опять противоречие.
— Знаю. Я вообще ошибка природы.
— Да что ты наговариваешь на себя?
— Должен был родиться мальчик, но осечка вышла. Ошибка природы. Эх, Машка, кончится все это тем, что я однажды приду в церковь, схвачу отца Николая за рясу и заору: "А ну, отвечать мне на мои вопросы!"
— Да какие такие вопросы? Противоречивые?
— Вопросы следующие: Что делать? Почему когда сделаешь хорошее, получишь плохое и наоборот? Почему я крест для своих родителей? Почему родители — мой крест? Почему я негодная? Почему все негодные? Вот и отвечайте, кто может.
— У тебя что, претензии к жизни?
— Ко всей жизни в целом и к каждому в отдельности.
— Так ведь мир во зле лежит. Но не судите, да не судимы будете.
— Представь себе, я не сужу.
Наши взгляды встретились и задержались, как ладони. Я всегда вру правду, если разговор намечается серьезный. И мне за свое, чем дальше, тем больше становится неловко, между тем как собеседник только-только начинает разогреваться. Маша, набравшись моего взгляда, пришла в тихую задумчивость, оттаяла и засияла простыми понимающими глазами. Мне же понадобилась добавка. Мимо проходил парень, и я шагнула к нему из подъезда.
— Вы не подскажете, где здесь можно кофе выпить?
Хотите, считайте меня аферисткой, хотите — простой душой, а только расчет был обычный и маленький: какой же грузин откажет женщине в просьбе? Тем более в Тбилиси. Надо только объяснить ему, что ты к тому же здешняя, все у тебя на месте: мама с папой, соседи, товарищи. Разумеется, я сразу представилась и объяснила, кто мой отец.
И пяти минут не прошло, как оказались мы с Машей в салатовых "Жигулях" с Гиви, Гурамом, Мамукой и Софико. Маша сразу посерьезнела, напряглась. Сидим мы, значит, на заднем сидении между Гурамом и Гиви, и я веду разговор за двоих — за себя и за Машку, потому как спутница моя не виновата, что вляпалась в приключение.
— А далеко мы едем?
— В маленький уютный бар.
— Понятно. Хорошо все-таки устроен наш город: иногда можно обратиться за помощью к незнакомцам. Вы не подумайте, что такое случается часто, просто у нас неприятность. Понимаете, жизнь такая.
— Все будет в порядке, ты не переживай. Можно с тобой на "ты"? Мы, наверное, ровесники. Тебе сколько, если не секрет?
— Тридцать.
— ???
— Чего глядишь? Никогда не видел девушку в тридцать лет?
— Я думал, тебе восемнадцать.
— А обычно думают, что двадцать.
Машина попетляла-попетляла, видимо, ребята были не из нашего района, и выехала к бару у метро, в пятистах метрах от моего дома. Это было на руку — родители, кинувшись искать, нипочем не догадаются, что я могу угодить в злачное место у них под носом.
Вошли мы, значит, всем эскортом, наметили столик в приземистой глубине и, рассевшись, продолжили наш разговор. Только теперь в него вплетались тосты. Машка — бледная, оцепеневшая — была теперь напротив, рядом с Гурамом. Софико с Мамукой расположились по бокам. Обе пары помалкивали, и разговор мало-помалу сосредоточился на нашей с Гиви территории.
— Жизнь нелегкая, — сказал Гиви перед тем, как дружески обнять меня за плечи. До того он обволакивал меня теплотой голоса. — Я не буду лезть в душу, но знай: сейчас ты в окружении друзей, а значит, можно расслабиться и вкусить немного радости. Если хочешь, сядем в машину, отправимся в дом моего названного брата и будем жить и веселиться там столько, сколько нам будет нужно. Если только хочешь… Я не настаиваю. Все мы тбилисцы, все умеем поддерживать друг друга в беде…
— Нам домой надо, — сказала вдруг Маша. Гурам учтиво изготовился задать ей очередной безответный вопрос, но я как обычно быстренько меж ними встряла.
— Моя подруга понервничала за меня. Вы не обращайте внимания: мы с ней обе немного не в себе.
— Ну, все, мне пора.
— Сейчас вместе уйдем. Неужели ты бросишь меня, Маша? Ведь ты моя поддержка — я люблю тебя.
— Не подливайте ей больше, пожалуйста!
— Подруга очень за меня перенервничала.
— Все мы люди, понимаем.
— Маша, я от всего сердца уважаю вас — хороший друг всегда видит настоящего друга, — обронил Гиви, мягко блеснув глазами, после чего долго говорил о городских традициях, уверяя в чем-то Машу.
Очень они меня сбили с курса своими нестройными репликами. А курс был таков: в баре танцевали под какую-то попсу, и меня становилось все меньше. Другие люди тоже исчезали, превращаясь в сгустки электрического света. Частица меня, оторвавшись от беседы за столиком, блуждала среди них светлячком-невидимкой. Когда же Маша подняла переполох, светлячок некстати проявился и стал похож на забредшего на свет щеночка, который снует, восторженно принюхиваясь, меж танцующих ног. И вдруг этот щеночек замер, потому что кое-кто заметил ее. Я же насупилась и уронила в тарелку нос. Но Гиви не дал промах: ухватил ритм попсы, не сходя со стула, т. к. придерживал меня за плечи и подсыпал мне, словно перец, в самое нутро. Мы нырнули в поток пульсирующих теней и поплыли, как две селедки. Слипшись, мы болтали о чем-то. Потом Гиви сменил Гурам, который спросил, массируя изящными губами пространство возле уха, да так, что оно стало похоже на танцплощадку, да, так вот, он спросил, не жила ли я раньше в Сабуртало[1]. Я сказала, что нет. С легкой досадой я уточнила, что прожила всю жизнь в Глдани[2], в семье отца своего, электрика. На что Гурам миролюбиво заметил, что спросил он только потому, что сам он сабурталинский, а в Глдани перебрался в прошлом месяце, так как пришлось продать квартиру в центре, чтобы оплатить лечение матери. Потом он заметил вскользь, что Гиви — замечательный товарищ, они знают друг друга с детства, и Гиви всегда был примером отзывчивости. Эти слова его потонули в шуме переполоха за нашим столиком, с которым я не теряла внутренней связи, помня о том, что там Маша. Маша же и Гиви стояли друг против друга как два повздоривших картежника. Другой же парочки — молчаливого Мамуки и странной девушки Софико, глядевшей всю дорогу в мой профиль немигающими глазами — нигде поблизости не было.
Я вернулась к столику, и Маша выдала, сердито вцепившись в меня взглядом:
— Отойдем на минуточку, нужно поговорить. А вы, Гиви, пожалуйста, не вмешивайтесь.
— Я и не думаю. Уверяю вас, она ни при чем. Но как знаете.
Мы нашли дамский туалет, так как в остальных местах было яблоку негде упасть, заперлись и на мое удивленное: "О чем базар?" Маша сказала, как одернула, закипая все сильнее:
— Это правда — то, что говорит этот Гиви?
— Что — правда?
— Вы сговорились с ним, да? Ты знаешь, о чем он меня просил? Чтобы я позвонила сейчас твоим родителям и сказала, будто ты у меня дома и останешься там ночевать, потому что у тебя проблемы. Выходит, ты заманила меня сюда, чтобы использовать?
— Да что с тобой, Маша? Неужто ты поверила мужикам, — они же просто удочку закидывают. Да я за тебя, Машка ты моя!.. Знаешь что, бежим отсюда.
— Послушай, Ксена, а вдруг…
— Ничего не вдруг — я тебе с самого начала обещала.
Ребята, конечно, заметили, как нас сносит к выходу. Гиви кинулся следом, тоже попросил разговорчик тет-а-тет, и я ему честно оставила свой телефон — пусть себе названивает в квартиру Бори Кузнецова. Потом мы с Машей перешли, держась за руки, дорогу и пристроились на автобусной остановке. И Маша, придвинувшись вплотную, выдохнула прямо в лицо своим безалкогольным дыханьем: "Ну что, пошли домой?" А меня некстати покачнуло. И мужик, стоявший рядом, ухмыльнулся. И я, быстро взглянув в его поганую рожу, выругалась. Маша же, не видя тонкостей, знай себе несет разные слова и среди них некстати такое:
— Хватит всех обманывать — родителей, меня, этих несносных парней. Закруглились? А теперь уходим.
— А что, если нам правда пойти к тебе, а моим позвонить и сказать…
— Нет, я не буду никого обманывать. Не могу и не буду.
— Не можешь обманывать? — подумала я мрачно, стараясь изо всех сил отодвинуться от своей спутницы, чтобы не задеть ее при возможном падении. — Ну и флаг тебе в руки. Отвернись душой в сторону, а я чего-нибудь придумаю.
— Маша, а вон и отец…
— Где?
Тормознув маршрутку, я влетела в нее пулей и — мое вам почтение! Расчет оказался верный: Маша не стала поднимать шум.
4
Стремят свои ветви платаны. Висят светляками окна. Влажный ветер наносит на стекла капли. Капли растекаются дорожками. Сквозь дорожки окрестность видится кривой и веселой. Из радиоприемника — голос Земфиры. Я хочу организовать клуб фанов. Все, кто когда-то обидел Земфиру, будут иметь дело со мной. Вот так!
