Хуан Хосе Арреола - Выдумки на любой вкус
Однажды Пабло оказался на грани разоблачения. Он чуть было не выпрямился во весь свой истинный рост в глазах другого, едва не пренебрег основным условием Божьего откровения, и на мгновение ощутил неподдельный страх.
Был чудесный день; Пабло, утоляя свою вселенскую жажду, прогуливался по одной из улиц где-то в центре города, когда какой-то человек вдруг остановился посреди тротуара, пристально вглядываясь в него. Пабло почувствовал: его осеняет некий луч. Удивленный, он замер в полном молчании. Сердце учащенно забилось и тотчас наполнилось нежностью. Он сделал шаг навстречу, раскрыл объятия, выказывая покровительство, призывая опознать, выдать и распять.
Это длилось всего несколько мгновений, но они показались Пабло вечностью. Незнакомец, в последний момент смутившись, бормоча извинения, что он, мол, ошибся, пошел своей дорогой дальше.
Несколько минут Пабло стоял, не зная куда идти, обеспокоенный, опустошенный и уязвленный одновременно. Он осознал: лицо стало выдавать его и удвоил меры предосторожности. С тех пор Пабло предпочитал прогуливаться только в сумерках, по дорожкам парков, что в первые вечерние часы тихи и тенисты.
Пабло приходилось бдительно следить за тем, что он делает, и прилагать все усилия, чтобы отказаться от любого своего желания. Он решил ни на йоту не изменять путь своей жизни, не мешать ее свободному течению. Это означало: он утратил волю. Он пытался не делать ничего, что могло бы открыть, даже для себя самого, его истинную природу, всемогущество тяжелым бременем легло на душу, подавляя ее.
Но все было тщетно. Вселенная вливалась в сердце Пабло бурным потоком, воскресая в нем и с ним — так широкая река отдает все изобилие вод своих природным источникам. Он был бессилен сопротивляться, душа раскрывалась, подобно равнине, и сущность мироздания изливалась на нее дождем.
С излишней щедростью осыпанный богатствами, Пабло страдал, видя с вершины своего дара нищий мир, — мир пустотелых существ, утративший все свои краски, остановившийся в развитии. Безмерные скорбь и жалость переполнили его, сделавшись невыносимыми.
Пабло испытывал страдания ото всего: от загубленной жизни детей — он не встречал их ни в садах ни в школах, от бесцельности человеческого бытия, от тщетной надежды беременных — они не могли дать жизнь своим детям, от юных парочек — они расходились, на полуслове оборвав бессмысленную болтовню, не назначая при прощании встреч на завтра. Он боялся за птиц, которые позабыли свои гнезда и летали безо всякой цели, едва взмахивая крыльями в неподвижном воздухе. Листья на деревьях пожелтели и стали опадать. Пабло вздрагивал при мысли, что для них новая весна не наступит, так как он отнимал жизнь у тех, кто смертен. Он чувствовал, что не в силах пережить видение умирающего мира, и глаза его наполнялись слезами.
Доброе отзывчивое сердце Пабло не выдерживало такого испытания. Он уже не мог быть никому судьей. Пабло решил, что мир выживет, если вернуть ему все, отнятое у него. Он попытался вспомнить: а не было ли в прошлом какого-либо другого Пабло, который спустился с высот своего одиночества для того, чтобы просто прожить в мирском океане очередной цикл бесцельной и мимолетной жизни.
Однажды туманным утром, когда мир утратил почти все свои краски, и они сверкали только в душе Пабло, что была подобна кофру, набитому сокровищами, он решился на жертвоприношение. Ветер разрушения гулял по миру, некий черный архангел крылами из ледяного ветра и мелкого дождя пытался стереть очертания реальности; это было прелюдией к финальной сцене. Пабло почувствовал себя всесильным, он мог вырвать с корнем деревья и опрокинуть статуи, разрушить дворцы и храмы, унести в своих сумрачных кры-лах все оставшиеся краски мира. Трепещущий, не в силах более ни мгновение созерцать спектакль о всеобщей гибели, Пабло заперся в комнате и приготовился к смерти. И словно самый ничтожный самоубийца, прежде чем не стало слишком поздно, он покончил с днями своей жизни и распахнул настежь двери своей души.
Похоронив очередную несостоявшуюся надежду, человечество продолжает свои настойчивые искания. Со вчерашнего дня Пабло — вновь с нами, в нас, в поисках себя и единства.
Сегодня утром солнце светит на удивление ярко.
1947
ПРИТЧА О БАРТЕРЕ
— Старых жен меняю на новых! — выкрикивал торговец, а за ним по сельским улицам тащился целый караван разноцветных экипажей.
Обмен шел быстро, на основе твердых цен. Желающие могли ознакомиться с сертификатом качества, но выбирать товар не разрешалось. По словам торговца все женщины — в двадцать четыре карата. Все нездешние и все блондинки. И не просто белокурые, а вызолоченные, словно канделябры.
Увидев приобретенное соседом, каждый во всю прыть устремлялся за торговцем. Многие менялись с приплатой. Только один молодожен сумел произвести равноценный обмен. Его супруга была свежа и ни в чем не уступала ни одной из иностранок, хотя и не была блондинкой.
Трепещущий, я стоял у закрытого окна, когда мимо моего дома проехала роскошная колесница. Под балдахином, на подушках возлежала женщина, похожая на леопарда, она ослепила меня взглядом огромных топазовых глаз. Поддавшись всеобщему безумию, я уже совсем был готов выскочить на улицу через окно. Но устыдившись этого, повернулся к Софии.
Она была само спокойствие и вышивала на новой скатерти инициалы. Не обращая внимания на уличную суматоху, уверенно делала стежок за стежком. Никто, кроме меня, не смог бы заметить, что она слегка побледнела. В конце улицы торговец в последний раз бросил волнующий клич:
— Старых жен меняю на новых!
Но я стоял как вкопанный и таким образом лишил себя последнего шанса.
Народ на улице пребывал в возбужденном состоянии.
Ужинали мы с Софией в полном молчании, не в силах проронить ни слова.
— Почему ты не обменял меня? — наконец спросила она, унося посуду.
Что я мог ответить? И мы еще больше погрузились в бездну безмолвия. Рано легли, но не могли уснуть. Отчужденные и молчащие, мы провели ночь, словно два каменных гостя.
С тех пор мы с Софией жили на крохотном пустынном островке, затерянном в океане бурного счастья. Деревня напоминала курятник, захваченный павлинами. Ленивые и сладострастные, женщины проводили в постели целый день. Они выходили на улицу по вечерам и в лучах заката были похожи на желтые шелковые знамена.
Мужья, услужливые и покорные, не разлучались с ними ни на минуту. Предавшись сладострастию, мужчины забросили все дела и думать забыли о завтрашнем дне.
Я упрекал односельчан в безрассудстве и вскоре лишился немногочисленных друзей. Все решили, что примером нелепой верности я хочу преподать им урок. На меня показывали пальцем, мне улюлюкали вслед из роскошных затемненных альковов. Меня награждали обидными прозвищами, и в конце концов я в этом сладостном раю почувствовал себя евнухом.
София, со своей стороны, становилась все более замкнутой и молчаливой. Чтобы лишить меня возможности сравнивать ее с другими, она отказывалась выходить со мной на улицу. И что хуже всего — с большой неохотой выполняла свои прямые супружеские обязанности. По правде говоря, наша скромная узаконенная любовь стала нам обоим в тягость.
Больше всего меня угнетал ее виноватый вид. София чувствовала себя ответственной за то, что я, подобно другим, не поменял ее на новую жену. С самого начала она вбила себе в голову, что ее заурядная внешность не сможет избавить меня от соблазна, мысль о котором бередила мне душу.
София сразилась с красотой-захватчицей в неравном бою и отступила на самые дальние рубежи безмолвной досады. Напрасно я тратил свои скромные сбережения, покупая ей безделушки, духи, украшения и наряды.
— Не жалей меня!
И отворачивалась от всех подарков. А если я пытался заглянуть ей в глаза-заливалась слезами:
— Никогда не прощу, что не обменял меня!
И обвиняла во всех смертных грехах. Я терял терпение. И вспоминая ту, что походила на леопарда, всем сердцем желал, чтобы торговец пришел опять.
Но однажды блондинки начали окисляться. Крошечный островок нашего жилища превратился в оазис посреди пустыни. Пустыни враждебной, оглашаемой первобытными криками возмущения. С первого же взгляда ослепленные красотой новых жен, мужчины больше ни на что не обращали внимания. Они не разглядели своих подруг как следует, им даже в голову не пришло проверить качество металла. Жены оказались подержанными, не из вторых, не из третьих, а Бог знает из каких по счету рук. Торговец кое-как подновил их и покрыл очень тонким слоем золота такой низкой пробы, что оно стало облезать при первом же дожде.
Тот, кто первым заметил что-то неладное, пришел в недоумение. Второй тоже. Но третий был аптекарем и различил в аромате жены явный запах сульфата меди. Встревоженный, он произвел самый тщательный осмотр и, обнаружив на теле супруги немало потемневших участков, издал душераздирающий вопль.
