Сергей Антонов - Разорванный рубль
Судья была до того озадачена речью бригадира, что взяла эскиз и долго смотрела на него. Потом спросила:
— Подсудимый, понимаете ли вы, что вы совершили преступление по отношению к Пашковой?
— Понимаю, — сказал Пастухов.
— Почему вы так поступили?
— Никакого сладу с ней не стало. Измучился. — Он подумал. — Понимаю, что совершил преступление. Трезвый бы поступил мягше. А был выпимши.
— Состояние опьянения не смягчает вины.
— Правильно, — сказал Пастухов. — Пьяницу надо, по-моему, еще крепче греть, чтобы почувствовал.
Судья покачала головой, а мать испуганно оглядывалась, когда ее сынок говорил по-деревенски: «Никакого сладу нет», «Был выпимши…»
Чем дольше шел суд, тем больше народа становилось на сторону Пастухова. К тому же оказалось правдой, что вслед за Таисией из окна выскочил участковый без портупеи.
И вдруг для всех неожиданно прокурор спросил Пастухова, в каких отношениях он находился с почтальоном Груней Офицеровой.
4
Чтобы посторонним людям было понятно, почему суд заинтересовался Груней Офицеровой, надо кое-что пояснить.
Нашему председателю колхоза Ивану Степановичу в глубине души очень хотелось внедрить предложение Пастухова, и он еще с осени потихоньку стал выведывать у механиков и районных руководителей, какого они придерживаются мнения. Все говорили разное: одни советовали рискнуть, другие пугали, третьи сулили орден, четвертые — тюрьму. Так в конце концов задурили голову человеку, что он отмел в сторону все советы и сделал запрос в Москву, в Министерство сельского хозяйства.
Писал он туда два раза — прошлой осенью и зимой. Но ответа не получил.
То ли прокурор копнул эту деталь, то ли еще кто, но оказалось, что бумажки из министерства в адрес председателя колхоза «Светлый путь» были посланы своевременно, на печатных бланках и под исходящими номерами. В обоих документах было сказано, что указанная тема внесена в перспективный план научного института и впредь до решения ученых менять установленный режим механизмов запрещается.
И вот оба эти письма министерства до адресата не дошли.
А почту в то время носила Груня Офицерова.
И, выспрашивая про Офицерову, прокурор хотел дознаться, не перехватывал ли Пастухов с ее помощью вредную для него корреспонденцию.
Конечно, лучше всего осветила бы этот вопрос сама Груня, но ее на суде не было. Еще в феврале месяце она попала под поезд.
Хотя с той поры минуло больше трех месяцев, стоит перед моими глазами веселая наша письмоноска. Гордая была, статная, что талия, что ножки — все при ней. Недаром ей в хору поручали объявлять номера. И пела хорошо. Голос у нее был богатый, полевой голос. Не будь Груни Офицеровой, вряд ли добился бы хор первого места.
Существовали, конечно, и у Груни недочеты. Во внутреннем положении она ориентировалась неплохо, а как понимать события за рубежом, ей, как правило, было неизвестно. Об ее кругозоре можно составить понятие на таком факте: грома она боялась, а молнии — нет.
Летошний год сровнялось ей восемнадцать лет.
До того времени ребята не обращали на закусихинскую письмоноску особого внимания. Была она такая же, как все. А к осени словно вспыхнула вся, словно обновилась. Глаза стали черней, губки налились румянцем. Еще милее зазвучала чуть заметная шепелявинка в ее голосе — будто у ней леденец на языке.
Что касается до отношений между Пастуховым и Груней — то никаких отношений вроде бы и не было.
Помню, через неделю после пребывания пришел Пастухов в клуб на танцы. Видно, спешил и, надевая пиджак, подвернул воротник. Так, с подвернутым воротником и встал возле двери. А нам, конечно, интересно, что за фигура.
Грунька дождалась, когда заиграли простенькое, поднялась с лавочки. Медленно, как королева по сцене, дошла до Пастухова и встала перед ним. Он посмотрел на нее, будто не понимая, что ей надо.
Она поклонилась и пригласила его.
Он помотал головой и отвернулся. Даже не посчитал нужным отговориться, что не умею, мол, или ногу натер. Грунька стояла и ждала, а он, пока она стояла, все время был отвернувшись, ровно на него дуло.
Тогда она поправила ему воротник и села тихонько на место.
На этом и закончились ихние отношения.
Девчонки, конечно, возмутились таким поведением. Дескать, надумаешь — москвич, образованный, брезгует. Одна Грунька нисколько не обиделась и уверяла, что парень повел себя нескладно не от чванства, а от излишней застенчивости.
Оказалось, ее правда. Пастухов был до того стыдливый и застенчивый, что инструктор райкома комсомола в своем докладе о любви и дружбе использовал его как положительный пример.
Все мы считали, что между Пастуховым и Грунькой ничего не было, тем более что после спевок Груньку регулярно провожал до Закусихина тракторист Митька Чикунов.
Но на суде открылось другое.
Поскольку Пастухов наотрез отказался рассказывать про Офицерову, вызвали свидетеля Бугрова, у которого бригадир стоит на квартире.
Бугров вышел важный, во всем праздничном.
— Факт, значит, получился в сегодняшнюю зиму, в январе, — начал он. — Приезжаю домой поздно. Собираюсь на покой. Умылся, как полагается, утерся рушничком, рушничок на скамью бросил, возле сеней, разбираюсь, ложусь. Воротился я тогда часам, может, к двенадцати ночи, два мешка комбикорма на свои деньги купил, приехал заморенный. Прилег и чую — что-то не то.
Надо сказать, Витька у нас простой. Его кто хошь голыми руками возьмет. Вот, к примеру, такой штрих: кампания подписки на газеты. Я подписался на районный «Авангард» за свои деньги — и будьте ласковы! А ему, что ни предложат, за все платит. Газет ему идет штук десять, как в поликлинику. Вся изба забита. Плюс к тому — хошь не хошь, надо читать, оправдывать затраченные средства. Каждую ночь мучается: уж и радио замолчало, и спят кругом, а он читает и читает, в одной газете читает коммюнике, в другой ту же самую коммюнике. А этот раз гляжу, света нет. Света нет, а он вроде шушукается там с кем-то. Шушукнется и притаится. Я спрашиваю: «Витька, у тебя там есть кто?» — «Спи, — говорит, — никого нету». Ну, а мне ни к чему. Своих делов хватает. Нету так нету. А если есть — увижу. На волю мимо меня не миновать идти, а у меня сон петушиный, прозрачный. Услышу. Стал вроде задремывать — новое дело: Витька в сенцы пошел. Сколько ни живет — не было у него этой потребности. «Ты, — спрашиваю, — куда?» — «Спутник, — говорит, — пойду погляжу. Сегодня запустили».
Витька вышел, а я слышу, дышит кто-то за перегородкой. Мне бы, дураку, пойти поглядеть — и дело с концом, а неохота. Сомлел под теплым одеялом, да, признаюсь, напало предчувствие.
Воротился Витька минут через пять, слышу, сидит на койке, не ложится. А тишина кругом, словно нет на свете ни поездов, ни машин, ни собак — ничего нету. Все отменили. Я тогда подумал: «Навалило сугробов, от них и происходит такая жуткая тишина. Обязательно, — думаю — свалится на меня в такую ночь неприятность». «Витька, — спрашиваю, — у тебя действительно правда никого нет?» — «Да спи ты, — говорит, — чего привязался!» Замечаете, ответ уклончивый. Сами понимаете, какой после этого может быть сон. Лежу переживаю. Вдруг слышу, на дворе замок скрипит, которым хлев у меня запертый. Я в ту зиму на свои деньги хряка приобрел. Хряк мичуринский, видный из себя брунет — его все знают. А тут — такое дело. Будьте ласковы! «Ну вот, так оно и есть, — подумал я. — Кто-то выкручивает замок». Дело нешуточное. Сами знаете, шоссе через нас идет длинная. Всякие ездят. Накинул я шубейку, валенки, рогач в руки. — и на двор.
Гляжу, никого нету. А к дужке замка привязан рушничок. Мотается под ветерком — от этого и бренчит замок. Витька привязал рушничок. Больше скажу — Витька специально для этого выходил, иначе быть не может. Наставили его на эту идею, а кто — об этом скажу ниже. Немного задубел рушничок, прихватило его морозом. Отвязываю я его и слышу — шаги скрипят. Тогда, к рождеству, небось помните, какие снегопады нас посетили. Вся Мартыниха скрипела, каждая тропка — не говоря о шоссе. Скрип до самого неба!
Вот и тогда, слышу, вдоль улицы — «хруст-скрип», «хруст-скрип».
Выскочил я с ухватом на шоссе: так и есть — женщина. Придерживается теневой стороны и идет. Ночь была светлая, видать далеко. «Нет, — думаю, — я этого дела так не оставлю. Витька человек молодой, мальчик еще, проживает без родни на чужбине. Приспело время гулять — будь ласков — погуляй, пожалуйста, на виду. А тайком по клетухам спаньем заниматься у нас не положено».
Конечно, долго гнаться мне не пришлось. Не успел перейти на ту сторону — из-за нашего клуба, от того места, где эти чучелы стоят с дудками, выскакивает Митька Чикунов и хватает ее за шиворот.
Тут я сразу признал: да ведь это же Грунька! Грунька Офицерова, почтарка.
