Богомил Райнов - Черные лебеди
– Что же ты не поздравила меня с ролью, – съязвила Мими.
– Чудеса. Я была абсолютно уверена, что тебе ее дадут, – сказала Таня.
– А я не сомневалась в обратном. И как видишь, не ошиблась.
Мими и Виолетта до самого обеда вертелись в театре, но никто никуда их не вызывал и не предлагал роли.
Сейчас они сидели втроем в столовой горсовета, взяв, как обычно, на первое суп с фрикадельками. Мими и Таня смело ели суп, а Виолетта вылавливала из гущи одни фрикадельки.
– Ага, растолстеть боишься, – бросила Таня.
Столовая занимала громадный полуподвал с голыми серыми стенами и маленькими окошками, которые, похоже, открывались не часто, поскольку главную особенность этого шумного помещения составлял запах. Смешанный запах тушеного мяса и всяких подлив, в котором преобладал запах жареного лука и подгорелого постного масла.
Чтобы не стоять в очереди, Виолетта с друзьями приходили позже других, в половине второго.
Раньше в их компании было шестеро, оба пола имели равное число представителей, но постепенно мужская часть поредела. Сначала выбыл приятель Виолетты, потом Таня прогнала своего. Остался один Васко, но сегодня Васко перекочевал в ресторан, поскольку Мими приказала ему: хоть умри, а без денег не возвращайся.
– Пламен опять со своей секретаршей, – заметила Таня, отставляя пустую тарелку и пододвигая к себе второе – неизменное тушеное мясо.
И поскольку ее замечание не встретило никакого отклика, прибавила:
– Не пойму, что хорошего он нашел в этой корове.
– А зачем ему хорошее? – сказала Мими, в свою очередь принимаясь за второе. – Ему жена нужна, а не хорошая женщина.
– Ну и рассуждаешь же ты!
– Не я, а он и такие вот, вроде него. Зачем им хорошее, им недостатки подавай. А у этой недостатков навалом. В общем, идеальная жена. Ума маловато, значит, не будет вперед его лезть. Культуры не хватает, значит, будет дома сидеть, хозяйством заниматься. Красотой не блещет, значит, меньше риска, что рога наставит. Идеал, а не жена.
Впрочем, если отношения Пламена с секретаршей касались кого-то, то не их двоих, а Виолетты – именно ее приятелем был когда-то Пламен. Однако она не собиралась высказываться по этому вопросу и как будто даже не прислушивалась к разговору подруг, что заставило Таню продолжить:
– Да у него просто плохой вкус. Или, как ты любишь говорить, он за большим не гонится. А в общем-то он серьезный человек, и Маргаритке не стоило его упускать.
– Хуже нет серьезных, – возразила Мими, чье мнение сводилось в основном к тому, чтобы не соглашаться с другими. – Такого дурака, как мой, если разойдется, можно к рукам прибрать, а на серьезного не прикрикнешь. Вечно он прав, ты виновата, он командует, ты слушайся…
– А почему бы тебе, Маргаритка, – подхватила Таня, – не попытать счастья, как и нам, с каким-нибудь дураком? Просто так, для разнообразия. Этот виолончелист, который положил на тебя глаз, парень неплохой…
– Ничего не выйдет, – покачала головой Мими.
– Что ты встреваешь? Я ж не с тобой говорю.
– Ничего не выйдет, – повторила Мими. – Я свои кадры знаю.
Они еще немного поспорили, выйдет или не выйдет, словно дело касалось их, а не Виолетты. Потом принялись за третье.
На третье был виноград и колкости по адресу Ольги.
– Да, остались мы без главного лебедя, – скорбно объявила Мими. – Эта гусыня здорово покалечилась.
– Две недели траура, – дополнила Таня. – Директор и балетмейстер ходят как в воду опущенные.
– Еще бы, для них труппа из одной Ольги состоит, нет Ольги – нет труппы.
Виолетта давно привыкла к подобным насмешкам, но сейчас ей стало неприятно. Одно дело злословить о человеке, когда ему везет, а другое – когда с ним случилось несчастье. Но может, Таня и Мими злословят просто потому, что они откровенней тебя. И что в сущности значит твоя мечта получить Ольгину роль? Разве ты не ждешь, что она заболеет, подвернет ногу, выйдет из строя?
Как у всякой звезды, у Ольги были не только почитатели, но и недруги. Властная и страшно тщеславная, она изо всех сил старалась увеличить число первых и не обращать внимания на вторых. За несколько лет ей удалось окружить себя поклонниками среди влиятельных в городе людей и подхалимами – в театре. Поговаривали даже, что один из местных руководителей – будущий муж балерины. Этой честью он был обязан не только своему солидному служебному, но и семейному положению – он был вдовец.
Сознавая, что у нее есть покровители и что она незаменима, Ольга позволяла себе своевольничать и капризничать. Но так как она была неглупа, то, капризничая, не переходила границ. Что до лагеря противников, то она не придавала значения их обидным суждениям, убежденная, что это все плохо скрытая зависть. Ей даже нравилось, что она вызывает зависть как существо особое, у которого все «самое-самое».
Может быть, не все у нее было «самое-самое», но, собранная и настойчивая, она ставила свой успех на сцене превыше всего, даже выше перспективы удачно сочетаться браком с руководящим товарищем, которого она собиралась осчастливить. Стиль ее отличался отточенностью и законченностью движений, что, по мнению ее противников, было выражением сухости и безличия, а также виртуозностью в исполнении трудных партий, что, опять же по мнению противников, было делом одной голой техники.
Не питая особых симпатий к Ольге, Виолетта не относилась к лагерю ее противников, да и вообще ни к какому лагерю. Просто она была уверена, что если Ольга чего-то и добилась, то не из любви к искусству, а из любви к своей особе, что все, что она делает, она делает из тщеславия, из желания прославиться – если не на всю страну, то хотя бы на округ.
– Танечка, – произнесла Мими, когда наконец тема Ольги была исчерпана.
Таня насторожилась: если Мими ласково обращается к тебе, значит, за этим последует какая-то просьба.
– Танечка… Танюша, ты мне не одолжишь десятку до понедельника… Нам сегодня чуть пробки не вывернули.
– До понедельника могу дать и больше. Но какой толк давать тебе больше, если Васко их все равно пропьет.
– Да ты дай, а там посмотрим…
Таня сняла сумку со спинки стула и принялась рыться в кошельке.
– Господи, что за времена… – вздохнула Мими. – До чего мы дожили с этим равноправием – мужиков содержим.
– Так для того они нам его и предоставили, чтоб мы их содержали, – пояснила Таня, доставая деньги.
– Ты что, не пойдешь с нами в кафе? – обратилась она к вставшей из-за стола Виолетте.
– Нет, я домой пойду, – отрицательно покачала головой Виолетта.
Откровенность требовала бы добавить: «Хочу хоть ненадолго остаться одной». Но, говоря откровенно, и подруга бы ответила:
– Да ты и без того вечно одна.
К сожалению, она не была одна. По крайней мере, в буквальном смысле слова. Даже сейчас, когда она выходила из столовой, за ней опять потащился этот тип – виолончелист.
Виолончелист увязался за ней в первый раз неделю назад, вечером после спектакля. Он был, пожалуй, ее лет или даже чуть моложе. Зато имел вид человека бывалого: среднего роста, широкоплечий, весь – мускулы и самоуверенность, словно он боксер, а не виолончелист. Его короткий зеленый плащ был распахнут, дабы продемонстрировать, с одной стороны, пренебрежение к осеннему холоду, а с другой, некоторый шик его костюма – темно-синий свитер с высоким воротом, слегка потертые джинсы и широкий кожаный пояс с массивной пряжкой под бронзу.
– Вы уже уходите? А я вас ждал, хотел проводить. Она пошла по вечерней улице, всем своим видом показывая, что не замечает его присутствия.
– Не подумайте, что я набиваюсь вам в компанию. Просто нам с вами по пути, – слегка переменил он тон, догоняя Виолетту.
Она шла своей дорогой, он не отставал.
– Уверяю вас, что нам с вами по пути, – повторил виолончелист, помолчав с минуту. – Мой подъезд всего метров на сто дальше вашего. И я бы мог предложить вам чашечку кофе с коньяком.
Она все так же молчала, молчала на протяжении всех трех улиц, отделявших театр от ее дома. Он тоже замолчал, словно исчерпав запас своего красноречия, но, когда Виолетта сделала шаг, чтобы войти в подъезд, он как бы нечаянно преградил ей дорогу рукой:
– Как, даже не попрощавшись?
Она и на сей раз не проронила ни слова. Только равнодушно и довольно энергично оттолкнула его руку и вошла.
Виолончелист продолжал появляться и в последующие дни. Он поджидал ее у служебного входа в театр или, увидев в столовой, что она обедает одна, подсаживался к ней. В общем, упорно преследовал ее, так же как она упорно отказывалась его замечать.
Конечно, она могла унизить его, грубо осадив при людях, но не видела в этом никакой необходимости. Он был одной из мелких неприятностей, таких мелких, что преодоление их даже не причислялось к подвигу.
Выходя из столовой, она задержалась и нерешительно глянула на небо – накрапывал дождик. Бесцветное осеннее небо, до того однотонное и бесцветное, будто время остановилось. Она раскрыла зонтик и пошла домой.
