Владимир Михайлов - Сборник "Посольский десант"
— И все послы соглашаются с таким протоколом?
Синерианин улыбнулся Изнову.
— Далеко не все. И в результате наши внеимперские отношения хиреют, и мы искренне рады вам.
— Скажите, а почему бы…
— Одну минуту. Простите, что прерываю вас, но времени остается все меньше, а я должен предупредить вас еще кое-о чем. Традиции! К лицу, которому вы намерены выказать уважение, вы приближаетесь спиной вперед. Тем самым показываете, что верите ему настолько, что подставляете самое свое незащищенное место — спину. Поворачиваетесь лицом раньше или позже, в зависимости от соотношения между его и вашей знатностью. Повернувшись, кланяетесь. Если это лицо — отец веры или, как сказали бы у вас, священнослужитель, синерианин сложит руки, как предписывает ритуал, вы же лишь протянете обе руки ладонями вверх и затем прижмете их к своей груди. Император — одновременно и Великий Отец веры. К нему повернетесь лицом лишь по его приглашению. Я буду рядом и подскажу, когда остановиться и как повернуться. Запоминаете?
— Пока удается.
— Когда повернетесь, то увидите, что император располагается на высоком помосте. Но, обращаясь к нему, будете смотреть не на него (это было бы тягчайшим преступлением против этикета), а гораздо выше — туда, где стена переходит в потолок. Тоже традиция: ваше представление о величии императора подсказывает, что он находится на неизмеримой высоте. И руки простираете тоже почти вертикально вверх.
— Относится ли это и к наследному принцу?
— У нас нет наследника, как нет закона о престолонаследии. Мы — монархия абсолютная, но не династическая.
— Как же приходит новый император?
Синерианин усмехнулся.
— Им становится безупречнейший в делах веры. Вот так-то. Ну, что еще? Да: задавать вопросы императору разрешается, но лишь о здравии его и близких. Когда императору неможется — такое бывает, — вопросы заменяются словами восхищения его здоровьем. Сам император тоже задает вопросы. Не стану учить вас, но прошу отвечать с максимально возможным тактом. Впрочем, никаких подвохов в его вопросах не будет.
— Приложим все старания. Но — поскольку вы-то не император…
— О, меня можете расспрашивать, сколько заблагорассудится.
— Как вас зовут?
— Я не назвался не случайно: выговорить мое имя вам пока еще не под силу. Называть же меня можете… ну, допустим, Меркурий. Устроит?
— Вполне, лучезарный Меркурий.
— Кстати: титул императора — Навеки Ослепляющий и Отбрасывающий тень на Солнце. Что касается меня, то я, как и вы, Посол, удостоен Приятной Лучезарности. Со временем буду пожалован Прекрасной Лучезарностью. Дальше идут Изумительная, затем Небывалая, а там уже начинается ранг Ослепительных. Это так, для общего развития и первого доклада на Терру. Спрашивайте еще.
— Когда начнут решаться практические стороны нашей работы?
— Вероятнее всего, приступим завтра.
— Что значит «экха» в переводе на терранский?
— Как, как вы сказали?
— Экха.
— Впервые слышу это слово. Может быть, архаизм? Поинтересуюсь.
— Но мы видели по пути сюда, на улице…
— На улице по пути сюда вы не видели ничего такого, о чем стоило бы спрашивать кого бы то ни было. Даже меня. Но нам пора. Помните: только спиной вперед. И вопросы — о здоровье, и ни о чем больше.
* * *От приема осталось странное впечатление смеси архаики и современности (если судить по земным стандартам), причем архаика была в речах и манерах, — и в том, и в другом угадывались застывшие, столетиями обкатанные приемы и обороты, — а обстановка и туалеты выглядели в общем на нынешнем уровне. Галактическая торговля, начавшись, по человеческим меркам, достаточно давно, успела в немалой степени уравнять вкусы и моды, и вряд ли стоило удивляться тому, что (применительно к особенностям анатомии и физиологии обитателей) одни и те же цвета и модели встречались в противоположных витках громадного звездного материка. Здесь, на Синере, моды были, правда, несколько упрощены — может быть, в соответствии с национальными традициями или требованиями веры (ибо ни одна вера не обходится без требований и ограничений, без жертв, служащих для доказательства приверженности ей — хотя и известно, что как раз вера не требует доказательств; но, кстати, и логики тоже). Встретили представителей Терранской Федерации в общем доброжелательно, император — усталый пожилой синерианин с узловатыми пальцами и обвислыми усами (лишь голова и пальцы виднелись из бесчисленных складок сверкающего радужными камнями балахона) — задал целых три вопроса, что служило, как сразу же объяснил явно обрадованный Меркурий, выражением крайнего благоволения. Вопросы касались того, благополучно ли протекало путешествие («Ничто не смогло бы задержать нас на пути к прекрасному миру Навеки Ослепляющего», — ответил Изнов), понравилась ли прибывшим столица («Она великолепна и неповторима, ничего подобного не существует в Галактике!») и в заключение — тверды ли гости в вопросах веры («Жизни без веры мы не мыслим!» — ответил Изнов, глядя в потолок и благословляя терранский язык, в котором множество смысловых оттенков объединялось одним словом, так что можно было обойтись без явной лжи). Император соблаговолил одобрительно кивнуть. Принял верительные грамоты (не лично, разумеется, а через какого-то сановника), в качестве напутствия пожелал послу ежедневно посвящать не менее двух часов изучению Кодекса, и наконец (традиция!) произнес формулу помилования, освобождения, пожалования и приближения. После этого у терран возникло ощущение успешно сданного экзамена и молчаливого принятия окружающими в сообщество, именовавшееся известным и на Земле словом «Двор». Изнов хотел было сразу же завести хотя бы первоначальные связи с дипломатами других галактических держав, однако, их на приеме не оказалось, в обширном зале виднелись одни лишь синерианские лица. «Такова процедура», ответил Меркурий на недоуменный вопрос Изнова. «Тоже традиция?» «Не совсем. Скажем так: обстоятельства».
Далее Меркурий объяснил, что первым покинет прием, разумеется, Навеки Ослепляющий, затем приглашенные будут разъезжаться в соответствии с рангом, и черед Приятных Лучезарностей наступит часа через два, потому что между убытием разных рангов должно проходить приличное время — чтобы разъезд не походил на исход плебеев с трибун ристалища для игры в мяч.
— Может быть, поговорим в таком случае о делах? — предложил Федоров, не любивший терять время.
— Ну, что вы, коллега. Здесь о делах не говорят, это было бы дурным тоном: мы не купцы в конце концов. Прием у Навеки Ослепляющего — великий праздник для каждого приглашенного, и впечатление о нем должно сохраниться незамутненным до конца дней. Сейчас — только общие темы, милые шутки…
— Общих воспоминаний у нас, к сожалению, пока еще нет.
— Вы уверены? Но ведь есть ваша прекрасная Земля. Мы все там бывали, может быть даже одновременно, а что не сталкивались лицом к лицу — не беда. Будем вспоминать о Земле. О, вы еще не понимаете, как вам повезло. Не представляете, как мне порой бывало тяжко от того, что не с кем было поговорить о родной Синере — там, у вас. А ведь на Терре было куда больше возможностей развлечься, куда-нибудь съездить или просто сходить…
— Разве здесь это невозможно?
— С передвижениями у нас не так просто. Тоже… традиция, если угодно.
— Ну что ж, давайте говорить о нашем мире. Вы упомянули, что занимались там…
— Прежде всего — вопросами культуры. Истории, искусства, литературы. Я ведь по профессии — искусствовед.
— Никогда бы не подумал!
— И тем не менее, первое представление об истории вашей планеты Синера получила именно благодаря мне.
— Вы пользовались нашей исторической литературой?
— Главным образом, не ею. Опыт научил меня не очень верить профессиональным историкам. Даже наш собственный опыт. История меняется с изменением современности. В ней нет эталонных, не подвергающихся сомнению трудов, ибо даже Кодекс в этой части… Однако, такие краеугольные камни есть в литературе. Она фиксирует, а порой и истолковывает события надежней. Так что в моих изысканиях на Земле я прибегнул к анализу литературы. И установил многое.
— Например?
— Я понял, что ваша литература делится на две очень неравноценных части. Подтверждения этого я находил в книгохранилищах всех ваших континентов, анализируя источники не только на терране, но и на древних иностранных языках: их я даже предпочитаю современным.
— Две части? Поэзия и проза?
— О, нет. Поэзию мы на Синере, строго говоря, не относим к литературе, она считается у нас видом декоративного искусства. Не забудьте — у нас разные мировоззрения. Стихи — это для низов, достойные люди их не читают. Две части литературы, по моим исследованиям, таковы: одна — это литература реалистическая, основанная на установленных фактах, повествующая о событиях, несомненно происходивших. Ею я пользовался, создавая очерки по истории Терранской Федерации. Другая же часть литературы основана на вымысле. Это так называемые бродячие сюжеты, всплывающие раньше и позже, тут и там, но претерпевающие, в зависимости от времени и места, различные изменения, порой весьма существенные и противоречивые. Я ведь прав?
