Александра Чернышева - Отец
Отец и мать, никак не ожидавшие моего приезда, очень обрадовались. Отец так и засветился весь лицом. Он еще больше похудел и пожелтел. Острая жалость кольнула меня в сердце. Я привезла отцу теплое нательное белье, с начесом. Он сидел на диване, поглаживая мой подарок рукой, взгляд его был отрешенный.
— Зачем ты, дочка, тратилась? Мне оно уже не пригодится, — тихо произнес он.
Чтобы не расплакаться у него на глазах, я под каким-то предлогом вышла на кухню.
На другой день он предложил мне съездить в лес за дровами. Мать было воспротивилась, но я чувствовала, что эта поездка только предлог. В дровах не было необходимости. Скорее всего отец чувствовал, что жить ему осталось немного и хотел побыть на природе, которую он очень любил. Стоял, на редкость, теплый, солнечный октябрь, в лесу было тихо, прозрачно. Под ногами шуршали опавшие листья, пахло грибами. Всё здесь дышало покоем и умиротворением.
Отец стоял на опушке, подставив лицо ласковому солнцу, счастливо улыбался.
— Хорошо-то как, дочка! Дух здесь вольный, дышать легко!
Я видела, что он очень устал от долгой езды в тряском рыдване, и предложила ему отдохнуть. Соорудила ложе из пожухлой травы и пары телогреек. Отец не стал возражать, прилег и через минуту уснул.
Я смотрела на его, вполовину усохшее, во сне по-детски беспомощное, тело и у меня перехватывало дыхание от любви и бесконечной нежности к нему. Боясь разрыдаться в голос, я поспешила в лес и там дала волю слезам. Горько было сознавать своё бессилие против смертельной болезни, которая грозила лишить меня самого дорогого в жизни, одного из моих родителей.
Стараясь не шуметь, я набрала валежник, уложила его в рыдванку до самого верха, увязала веревкой, привела коня, которого отпустили пастись.
Отец всё еще спал. Лицо у него разгладилось, во сне он чему-то улыбался. Я осторожно присела рядом. Когда солнце перевалило на закат, потянуло прохладным ветерком я, боясь, как бы отец не простудился, стала тихонько его будить.
— Папанька, проснитесь, домой пора.
Он открыл глаза, недоумевающее огляделся вокруг, как будто забыл, где находится. Увидел рыдванку, полную дров, смутился и с виноватым видом воскликнул:
— Сколько же я проспал, дочка?! Ох-хо-хо, что ж ты меня не разбудила раньше?! И как ты одна управилась?!
— Это дело нехитрое, — рассмеялась я в ответ. — Вы же сами меня всему научили.
Запрягли коня и отправились домой. Отец возвращался совершенно счастливый и довольный. Он даже пытался что-то запеть, но закашлялся и замолк. На щеках проступил легкий румянец.
Глядя на него, у меня, вдруг, зародилась безумная надежда на то, что он поправится.
К нашему возвращению мать напекла его любимых блинной и отец с аппетитом, чего уже давно не было, съел несколько штук.
Месяц пролетел незаметно. Я почти каждый день сопровождала отца на прогулках. Он хотел побывать везде — на конюшне, где подолгу оглаживал лошадей и разговаривал с ними; на берегу речки, где у нас был маленький огородик; на Солянском роднике, где пил воду и приговаривал:!Ох и вкусна водичка!"
После прогулок сразу ложился и засыпал тяжелым, беспокойным сном.
В конце октября я уезжала. Мать и отец провожали меня. Села в автобус, глянула в окно — мать плакала, а отец стоял, опустив голову, и что-то чертил палочкой на песке. Таким я его и запомнила. Еще долго, пока автобус не перевалил через гору, я видела на автобусной остановке крошечные фигурки родителей. Наверное, и они провожали глазами автобус, пока он не скрылся. Через неделю, по приезде в Москву, я получила телеграмму.
* * *…Машина, вдруг, резко остановилась, прервав нить моих воспоминаний. Мы приехали. Уже совсем рассвело, и метель немного утихла. На негнущихся ногах вошла в калитку, желая как можно скорее увидеть отца и одновременно страшась этой минуты.
В избе от людей было не протолкнуться. Увидев меня, все расступились. Отца еще не переложили в гроб, он лежал на диване, как будто спал. Маленький, усохший, не похожий на себя. Только скрещенные на груди руки, руки вечного труженика, остались прежними. Под пергаментом восковой кожи разбегались ручьями набухшие жилы. Я припала сухими губами к этим рукам. Слез почему-то не было. Только боль, жгучая боль разлилась по всему телу, невыносимая тоска клещами сжала сердце. Хотелось кричать, кричать и кричать от безысходного горя.
2002 г.
