Винсент Килпастор - Десять негритят
-Жена родила, Чак! Слышишь? Праздник у меня!В бар, в бар поперли?
-Завтра же рабочий день. Надо выспаться.
Чак оказывается недавно устроился электриком на стадион. Меняет на табло лампочки.
-День - завтра, а сейчас - ночь!
-Ладно-ладно, сейчас, только душ приму.
-А куда пойдем?
-В ДетройтПиЭм, там охренительный стриптиз.
-Чак, ну его нахрен этот стриптиз. Баксов пятьдесят-сто, какой-то мокрощелке в трусы напихать охота?
-А ты не богат сегодня! Чак явно мной разочарован. Он думал я пришел просадить с ним, как водилось раньше, всю зарплату.
- Не в этом дело, час назад я видел роды своей жены. Как-то не до стриптиза, после этого. Я видел, что у них там внутри. Я видел плаценту! Это не для слабонервных. После этого станет жутко , если баба спустить трусы, поверь.
-Курнешь?
- Еще как курну!
Чак набивает шишками трубку размером с колено газовой трубы, протягивает мне, и идет в душ.
Здесь ничего не изменилось. Тот же диван в пивных пятнах. Пропитавший все запах шишек, и телевизор вечно настроенный на канале Комеди Централ.
Я быстро убиваю содержимое газовой трубы.
Шишки настолько хороши, что у меня пропадает желание идти в бар. Пропадает желание двигаться вообще.
И еще я думаю, что это здорово, что у меня есть жена. Такая терпеливая, умная и красивая жена.
Потому что иначе скорее всего к сорока пяти годам я превратился бы в такого же Чака. Стареющий экс-битник-хиппи-панк-металлист курящий шишки, масляными глазами смотрящий стриптиз, дрочащий до изнеможения в душе, вечно в одиночестве расплывшийся у телевизора жующий кукурузные чипсы Чак. Всю жизнь прожил в кайфе и ради самого себя.
Жуть!!
Так какого же черта я здесь сижу? Ностальгия по прошлой жизни? Рефлекс?
А ну на хрен тебя Чак с твоим стриптизом! Это я- то не богат? Я не богат?
У меня есть жена!
Терпящая все мое гавно и эгоизм, любящая жена!
А еще у меня походу уже есть сын. Мы еще почти не знакомы, но я знаю -он станет моим лучшим другом. Я сам выращу себе лучшего друга. Он будет похож на меня - только лучше, умнее, добрее!
Какого же я здесь сижу? Мертвый дом. Мертвый Чак. Мертвая жизнь ведущая в мертвый депр.
Я бросаю трубку Чака на стол и вылетаю на улицу.
А шишки у него всегда хороши, надо отдать должное. Настолько хороши, что я сильно расхуяриваю правый поворотник машины об угол чакового дома.
Несколько часов назад это событие бы швырнуло меня на грань суицида, а сейчас мне плевать на ваш поворотник.
Я топлю в больницу.
Не хватило ума даже спросить номер ее палаты. Но теперь я найду.
Я ее обязательно найду!
По собачьи
Слова это просто жухлые бурые осенние листья - они наливаются цветом, пока мы их удерживаем с ранней весны по позднюю осень, а потом мы их сбрасываем на землю. Собирать слова граблями в кучи и сжигать уже давно запрещают муниципальные власти, поэтому люди вынуждены использовать их снова и снова.
Пожухлые и обуревшие, слова теперь это не более чем носители информации. Небольшое их количество по случайности все еще сохраняет оттенки былого цветного великолепия нашей весны и лета. Побочный остаток цвета в некоторых словах и заставляет нас думать будто слова кому-то принадлежат.
Это всего лишь заблуждение. Слова такие же общие и дешевые как осенние листья и грязный, пыльный февральский снег. Они не принадлежат ни одному писателю, потому что писатели это просто одинокие, несчастные люди в старых шинелях. Писателям вечно некому поплакаться и они пишут слова в столбик и в ряд. Потом кладут свою эпистолу в пустую бутылку, которая освобождается ближе к последним абзацам текста, и швыряют послание туда, где мелкими водоворотами пузырится скопление одинаковых людей без лиц.
Писателям просто не с кем поговорить. С годами их бутылки становятся всё более дорогими и изящными. Но и писатели уже не те, теперь они используют эту бутылочную почту уже не для поддержания разговора, а скорее, стараясь разбить кому-нибудь голову.
Я точно это знаю. В ту осень, когда ты только-только родила, тебя сразу же забрали к себе родные. На первые сорок пять дней. Такова была вековая традиция вашей семьи. Я остался с собакой и пустой квартирой.
Это даже здорово было поначалу. На девятый месяц беременности, вместо смутного статуса "отца", я получил отсрочку еще на целых тридцать дней. Стояло бабье лето и этот ненавязчивый дар уходящего тепла мягко грел мне сердце.
Но довольно скоро радость от того, что меня оставил в покое весь белый свет улетучилась, и я тихо затосковал. Гуляя с собакой я вдруг ни стого, ни с сего, стал с тобой разговаривать.
Сначала тихонечко, и про себя. Потом - уже все громче -вполголоса и вслух. Собака останавливалась, оглядывалась и слегка качала головой. Собаку переполнял сарказм.
Я всё говорил и говорил с тобой и даже стал что-то записывать в тетрадку, чтобы не забыть. Так и получилась маленькая повесть, которую я потом забросил в толпу прохожих, в надежде, что поднимутся брызги. И, знаешь, мне даже позвонил какой-то незнакомый субъект из Греции. Субъект долго кричал по скайпу, что крепко жмет мне руку и даст почитать всем своим друзьям. В конце разговора, он даже вполголоса предложил ворованные номера кредитных карт, в качестве букеровской премии за мою повесть.
Он сказал, что теперь уже хорошо меня знает и смело может доверять.
А ты так и не дочитала эту повесть до конца. До сих пор.
Поэтому если исходить из восторженных возгласов греческого романтика - я настоящий писатель, а если из того, что ты так меня и не дослушала до конца, и моя главная цель так и не была достигнута, - я просто еще один стареющий мудак в потертой шинели. И это, наверное, дар. Вот, скажем, стоило бы тебе исполниться восхищения перед рядами сложенных мною слов - и уже не кому было предупредить меня, что эти слова, как и листья осенью - не имеют никакой цены.
Слова, слова - вот только что пришло сообщение от Манявина по электронной почте. Сколько раз говорил - пиши латинецей,Манявин, у меня тупая вражеская мобила. Теперь я буду страдать от любопытства, потому как смогу прочитать этот набор квадратиков, только добравшись до дома, до компа. Сейчас, на старой мобиле, письмо Манявина скорее напоминает египетскую клинопись. Вот они такие и есть наши слова со стянутой кожей - просто ряды одинаковых квадратных киборгов. Карточные плоские солдаты из страны чудес. Манявин что-то мне шепчет на сленге Пифагора.
Надеюсь, ничего срочного. Хотя Манявин редко пишет по пустякам, у него более правильно расставлены приоритеты. Ладно.Дома прочту, как доберусь.Если, конечно, не забуду к тому времени.
Твои родные тем летом были моложе, гораздо крепче, и сразу решили воспользоваться сложившейся геополитической ситуацией, чтобы, наконец, навести порядок в мятежных колониях.Они забрали тебя с новорожденным сыном в заложники и сразу же развязали холодную войну.
Массированной бомбардировке подверглась собака. Она, видите ли, только и ждала, что бы напитать свои кровожадные животные инстинкты и растерзать невинного младенца. Собаку следовало бы отвести в лес и немедленно пустить в расход. Именно так и поступил бы мой тесть, если бы мы жили в старые добрые времена. Но в наши последние проклятые дни, человеку уже и на то это нужны специальные лицензии от властей. Поэтому - предлагается гуманный компромисс - просто сдать собаку обратно в приют.Добровольно.
Извините, я бы хотел вернуть собаку. Да-да, все прививки сделаны. Да-да, конечно, у меня есть квитанция.
По неофициальной версии считалось будто собаку я завел исключительно для того, чтобы сократить до минимума визиты тещи в наш дом. Якобы, я знал заранее о малообъяснимом тещином ужасе перед так называемым "другом человека". Все заранее рассчитав, я хладнокровно обзавелся собакой-убийцей и навсегда закрыл двери дома перед самым носом у любимой тещи.
Ну что - же, что еще можно ожидать от такого расчётливого негодяя?
А вот теперь речь уже идет даже не о теще, а о маленьком беззащитном внуке и никто не подпустит к нему эту жуткую собаку даже за сто километров.
Понятное дело это было так же и формой наказания для меня - вероотступника и христопродавца, полгода назад резко прекратившего визиты в поместную церковь.
А мне сначала даже нравилось, что церковь проводит служения три раза в неделю. И я не пропускал ни одного из них. Странное дело, стоило не ходить в церковь дня три-четыре, и я сильно ослабевал в вере, которая наполняла меня во время служений. Это походило на бег со свечой в руке под холодным осенним ветром. Вскоре в руках оставалась только холодная свеча с оплавленным воском и память о месте, где ее снова можно зажечь.
Немного позже, я заметил, что это не только моя, неофитская проблема. Люди, которые десятилетиями ходили в церковь испытывали нечто схожее. Они теряли веру в бога в недельный срок.
Выглядело это так - на служение собиралась толпа с холодными глазами. На кафедру выходил пастор и вопрошал, есть ли на свете Бог? Большинство не могло ответить. Но в толпе всегда, к счастью, находилось один-два человека, которые горячо утверждали, что Бог все таки есть. От их огня возгорались близ сидящие и дальше все развивалось по цепочке. К концу служения у всех горели глаза и люди называли друг-друга братьями и сестрами.
