Кристин Валла - Туристы
– Говорят, что она вертит им, как хочет, – сказала жена. – Он сделался вегетарианцем. Отказался от охоты. Поменял друзей и стрижку. У них во дворце она решает, где поставить шкаф.
– Ну, давай, Оливар, не жмись! – сказал сувенирщик. – Ведь тебе же, наверное, есть что порассказать про леди Ди!
Себастьян вспомнил лицо Дианы и его выражение, мгновенно готовое перемениться от улыбки к слезам. Он вспомнил ее фигуру, эти острые плечики, ключицы и талию.
– Одни ее кости могут кормить фотографа недели напролет, – сказал он.
Сувенирщик с женой пожали плечами, но тут подоспела Тереза и взяла сына под руку. В первый миг он подумал, что мама пришла ему на выручку, чтобы спасти от старых сплетников, но оказалось, она подошла, чтобы напомнить ему про двенадцать яиц, которые завтра нужно принести в дар Святой Кларе. Метеосводка обещала на день свадьбы солнечную погоду, но разве можно уверенно сказать, как все обернется на самом деле! Вот на прошлой неделе не пожертвовали яиц к свадьбе Муньесов, и не успело закончиться венчание, как полил дождь.
– А свадьба-то уже на носу, – сказал сувенирщик, который был в числе приглашенных.
– На носу, – согласилась Тереза.
Она отвернулась и направилась к Гонзало, который, оказывается, уже успел перебрать и теперь исчез за бархатными занавесками. Себастьян посмотрел на родителей: на маму, которая поддерживала папину голову, примирительно посмеиваясь благодушным смешком. В этот миг он впервые увидел своих родителей. Он увидел их тем зрением, каким этим утром видел придорожные столбы, каким увидел свою детскую комнату и улицы в районе площади Альфальфа.
И внезапно почувствовал себя старым человеком.
На следующее утро семейство Оливаров дружно отправилось в сторону Пласа-Нуэва. Нурия шествовала впереди, она не видала жениха вот уже месяц с лишком. Гонзало на ходу только бурчал себе что-то под нос, да и Тереза тоже особенно не высказывалась, пока они не подошли к отелю «Инглетерра». В вестибюле толклась целая толпа норвежцев. Представители рода Бие собрались чуть ли не в полном составе; на свадьбу съехались все – и стар и млад, дядюшки и тетушки, двоюродные братцы и кузины, все как один светлокожие до прозрачности и все в куртках с замысловатыми застежками. Тереза в окружении гостей стояла и улыбалась наскоро приклеенной улыбкой, того гляди грозившей отвалиться. Она не говорила по-английски, а норвежцы не говорили по-испански. Все общение сводилось к этой застывшей улыбке. Время от времени она показывала куда-то рукой и громко смеялась. Норвежцы тоже громко смеялись, хотя ничего особенного или веселого не происходило. Они только подкрашивали бесцветное безмолвие смехом.
Рослый мужчина в круглых очках и голубой ковбойке подошел к Себастьяну и пожал ему руку. Он представился дядюшкой жениха.
– Андерс Бие, – сказал дядюшка. – Очень рад!
– Это ты пишешь путеводители? – спросил его Себастьян.
– Да, я, – ответил Андерс. – А ты тот, кто делает снимки?
Себастьян кивнул. Он подумал, что со стороны дядюшки было очень любезно об этом вспомнить. Норвежец продолжил разговор по-английски, расхваливая на продвинутом английском родной город Себастьяна. Андерс Бие приехал в Андалусию не впервые.
– Вот книжка, – сказал он, показывая Себастьяну путеводитель. – «Бие в Испании», тысяча девятьсот восемьдесят третьего года издания. Севилью я осмотрел за три дня. Уж как я потом расписывал этот город перед домашними! Им не терпится посмотреть все, что тут есть: кафедральный собор, еврейский квартал, королевский дворец. Они обо всем этом прочитали в книжке, так что приехали сюда подготовленные. А вот и последнее такси подъехало! Там моя жена и дочь. Хочешь познакомиться?
Себастьян вышел с ним на площадь. Такси остановилось у парадного входа, и Себастьян сразу почувствовал себя в знакомой ситуации. Вход в гостиницу. Подъезжающий автомобиль. Он сам – в ожидании. Дверца автомобиля открылась, и из машины вылезла бледная и серьезная большеротая девчушка с темными волосами. Губы ее были плотно сжаты, одним глазом она уставилась себе под ноги. Другой глаз был закрыт наклеенным под очками пластырем. Девочка остановилась, пошатываясь и судорожно хватая ртом воздух.
– Укачало, – пояснил Андерс. – Ее каждый раз укачивает. Познакомься – Юлианна! Это брат Нурии.
Юлианна подняла взгляд и вроде бы улыбнулась. Лицо ее медленно зеленело. Пластырь на глазу вот-вот готов был отвалиться.
– Привет! – сказал Себастьян.
Едва открыв рот, чтобы поздороваться, Юлианна вдруг согнулась, и ее вырвало прямо ему на ботинки. Она зажала лицо ладонями и убежала в отель. Себастьян остался на улице в клубах сочувственных возгласов и мозглой вони. Он опустил глаза и подумал, что ботинки остается только выкинуть.
Над Пласа-Сан-Франсиско был раскинут парусиновый тент. Вся площадь стала похожа на корабль. Гаррет Бабар Эйлвуд Гоут в широких ярких шортах прошел под тентом. Он свернул на калье Куна, купил в табачной лавке в номере девять пачку «Фортуна лайтс», затем побрел дальше по улице. В витринах были выставлены расшитые шелковые платки и расписанные от руки веера, рядом были разложены кастаньеты, наборы для игры в домино и тиары из пластика. Особенно Гаррета заинтересовали солнечные очки «Рэй-Бан», которые ему были явно не по карману. Он остановился перед витриной, курил и разглядывал очки, соображая, не слишком ли у него широкое лицо. Рядом лежала другая модель, которая тоже ему нравилась. Эти были еще дороже, но, пожалуй, пришлись бы ему впору. Солнечные очки стоили десять тысяч песет. У Гаррета было в кармане две сотни, что составляло половину его недельного бюджета. Он зашел в «Конфитерию ла Кампана», где посетители сидели, облокотясь на блестящую барную стойку, и попивали кофе из кукольных чашечек. Под запотевшим стеклом прилавка пуговками лежали пирожные, загорелые, смуглые, точно только что из солярия. Миндальные языки, меренги, витые трубочки с кремом. Гаррет ткнул пальцем в пирожные «Сан-Марко», попросил завернуть парочку и в придачу купил еще кулек чуррос.[4] Затем он отправился дальше и на Пласа-Сальвадор присел на ступеньках церковного портала. Он закусил пирожными, потом покурил, разглядывая жестикулирующих людей за низенькими деревянными столиками по другую сторону площади. Мимо проходили чистильщики обуви с белыми ящиками. Стая голубей расклевывала пакет с хлебом. Постепенно взгляд привычно затуманился, Гаррет ушел в себя, отрешенно ведя внутренний диалог.
– И каково же это родиться таким талантливым? – спросил пятнадцатилетний Гаррет.
– Ну, – отозвался только что закончивший выступление – предположим, в Королевском театре – двадцатипятилетний знаменитый тенор Г. Э. Гоуг. – Ты чувствуешь, что на тебе лежит определенная ответственность за то, чтобы выполнить возложенное на тебя от рождения обязательство. Я воспринимаю это как долг, с одной стороны, перед публикой, а с другой, перед Эндрю Ллойдом Уэббером.
– Сколько лет тебе было, когда ты понял, каким уникальным голосом обладаешь?
– Очень рано. Лет в пять, наверное. Все детские годы в нашем домике в Брайтоне я всегда пел. Это были нелегкие времена. У нас был только телевизор, не было даже видео. А мои родители не признавали мюзиклов.
– Думаю, сейчас они гордятся тобой. К тому же ты теперь можешь позволить себе купить сколько угодно домов.
– Господи, конечно! Родителям я подарил к свадьбе виллу на юге Франции. Там есть плавательный бассейн и две спутниковые антенны. Она находится недалеко от моей собственной виллы в Провансе. Мне хочется, чтобы они были рядом со мной. Понятно, не слишком близко.
– Человек, который не родился в состоятельной семье, ценит богатство больше?
– Ясное дело! Я не забыл, каково это было – глядеть на витрину и мечтать о какой-нибудь вещи, которую ты не можешь купить. В последний раз я вспомнил это, когда покупал себе белый костюм от Армани с лиловым поясом. В примерочной я вспомнил костюмчик из полиэстера, в котором я пел на школьном концерте, когда мне было десять лет. Но я покупаю вещи не для того, чтобы просто купить. Иногда это даже непрактично – иметь так много одежды, так много жилья и так много машин. Бывает, что, вернувшись в Лондон, мне вдруг захочется надеть пиджак, оставшийся в нью-йоркской квартире или на калифорнийском ранчо. Иногда это страшно раздражает. И еще – невозможность доверять людям. Я не знаю, за что они ко мне хорошо относятся – за то, что я богат, за то, что я пел в Вест-энде, или за то, что я – это я.
– Недавно твое имя стали связывать с Мадонной. Она-то уж не страдает от безденежья!
– Сожалею, но я не комментирую свою личную жизнь.
– На прошлой неделе появилась фотография Мадонны с бриллиантовым кольцом. Вы помолвлены?
– Ха-ха! Вот ты меня и подловил! Могу подтвердить, что мы действительно собираемся пожениться. Больше я ничего не хочу говорить по этому поводу, только то, что свадьба состоится на моем ранчо, а Шон Пенн довольно сильно ревнует.
