Айко Сато - Банкротство
– Ты крутил с этой Камияма? Ну говори… Ну отвечай же, отвечай! Кого ты из себя корчишь? Хоть признайся честно, было между вами что-нибудь или нет?!
‹ – Не болтай глупости! Лучше вспомни сначала физиономию этой дамы.
– Говоришь, ничего не было? Даже не волочился за ней, – выкрикивала я, вся полыхая от гнева. – Вот почему ты и разорился! Где ты видал таких дураков, которые, еще не вернув капитала, вложенного в дело, начинают сами раздавать деньги в долг? Твой характер и довел тебя до банкротства! Ни с того ни с сего – бац и отвалил тридцать тысяч. Ладно, можешь вообще катиться отсюда. Иди развлекайся со своей дамочкой. В наш век все держится на принципе: «Ты – мне, я – «тебе!»…
Я бросилась в кухню, схватила с плиты лепешку и прямо из коридора швырнула ее в Сакудзо. Лепешка угодила в голову мужа, куски и крошки разлетелись по всей комнате. Муж как сидел, засунув ноги под одеяло котацу, так и не шевельнулся, взгляд его был прикован к списку должников.
После новогодних праздников опять началась будничная суета. Не умолкая, трещал телефон. В восемь часов утра муж уходил из дому и где-то пропадал до поздней ночи, о его делах я ничего не знала. Однажды меня посетил господин Намбара, входивший в состав руководства акционерной компании мужа. Он пришел по поводу банковского займа, взятого под его поручительство. В беседе со мной господин Намбара особенно подчеркивал, что, несмотря на занимаемый пост, никакого жалованья от фирмы он не получал. Мы договорились с ним, что я возьму функции гаранта на себя и буду ежемесячно вносить некоторую сумму в счет погашения займа. Через несколько дней последовал визит Macao Нокаты. Ноката возглавлял страховое агентство и раньше частенько бывал у нас. Оказалось, что некий Симанака давал мужу поручительство, при оформлении займа в одном кредитном обществе. Сам Симанака абсолютно не знал моего супруга. К нему обратился Ноката, и по его просьбе Симанака, в свою очередь проникшись сочувствием к моему мужу, оказал ему эту услугу. Таким образом, Ноката считал себя тоже ответственным за этот заем. Понадобилось немало времени, пока я наконец постигла всю сложность этих отношений. Коротко говоря, Ноката пришел за деньгами. Я взяла долг на себя. Ноката был, пожалуй, даже удивлен тем, что я так быстро и легко пошла на это. Он подозрительно посмотрел на меня и ушел какой-то обескураженный.
Я считала себя обязанной, насколько это было в моих силах, не оставаться в долгу перед теми, кто в свое время как-то помог нам. Какими только словами я не ругала все эти последние годы знакомых мужа, которые, одолжив у него деньги, считали вполне естественным не возвращать их даже тогда, когда дела у них шли вполне прилично! И поскольку я всегда возмущалась подобным поведением, теперь мне самой не пристало жалеть свои деньги. Когда я рассказала мужу о переводе долговых обязательств на свое имя, он буркнул:
– Ну что ж.
И только. Сам он ни разу не попросил меня об этом. Я все делала по собственному побуждению. Сакудзо никак не реагировал на мои действия. Он только произносил свое обычное «ну что ж». Совсем так же, как он отвечал, когда я, бывало, говорила о желании проехаться куда-нибудь на недельку или рассказывала ему о покупке кольца с яшмой.
Незаметно взносы в счет уплаты долгов стали поглощать почти весь мой заработок. Некоторые знакомые вразумляли меня:
– Жена не несет ответственности за долги мужа. Тем более когда речь идет не о частном долге, а о задолженности со стороны акционерной компании.
– Правильно, долг числится за компанией, но ведь потерпевшими-то оказались отдельные люди, – возражала я моим советчикам. В ту пору я продолжала жить такими высокими понятиями, как «чувство долга», «чувство ответственности»… У меня еще оставались кое-какие ценные вещи, годные для продажи. Есть мужчины, у которых из-за денег даже голос становится другим, у них появляется какой-то истерический смех, отвисает нижняя губа – словом, они совершенно преображаются. Подобные люди вызывают у меня презрение. И это презрение помогало мне самой легче расставаться с деньгами.
6
Сразу после Нового года предполагалось созвать комиссию кредиторов, но время шло, а заседание все откладывалось из-за того, что основные кредиторы никак не могли прийти к единому мнению. Между тем наступил февраль.
Я узнала, что дом друга нашей семьи – художника Сиро Нумады – заложен в счет долга акционерной компании мужа. Мне сообщил это старший брат Сакудзо. Если в течение февраля нам не удалось бы достать денег, дом Нумады был бы описан. Муж отправился к брату, чтобы одолжить у него необходимую сумму.
Это произошло как раз на следующий день после небывалого для Токио снегопада – в саду лежали сугробы по колено. У меня уже не было сил ни сердиться, ни волноваться. Я стояла и смотрела на ослепительно сверкающий снег. Меня охватило предчувствие новой беды. Обрушившийся на этот раз удар оказался поистине ужасным. Позвонил брат мужа и сказал, что больше он для Сакудзо ничего сделать не может. Это было его окончательное решение. Он даже заявил:
– Пусть Сакудзо объявляет себя банкротом и поступает как ему заблагорассудится. Мы отказываемся от такого человека.
Да, неприятности сыпались на нас одна за другой. Я распродала все свои золотые вещи и украшения. И все равно вырученных денег, даже вместе с авансом в счет моих авторских гонораров, не хватало для спасения дома Сиро Нумады.
– Как с ножом к горлу пристали!.. Что ж, выползайте, рабы чистогана! – возбужденно восклицала я.
Свою злость и неприязнь к мужу я перенесла теперь на кредиторов. Я ненавидела их, словно имела на это право. Я должна была выжить, и для этого мне нужна была злость, как единственное оружие, пригодное для самозащиты! Черпая силу в злости, я швыряла деньги направо и налево, сознавая, что стоит мне начать сокрушаться о них – и я погибла.
– В твоем положении абсолютно неуместно поддаваться чувству собственного достоинства. Конечно, должно быть, приятно поступать, как ты. Но это никому не нужно. И ты должна понять это, – говорила мне моя близкая приятельница. Может быть, она и была права, но во мне действовали силы, не подвластные мне самой.
Чтобы сохранить дом Сиро Нумады, я решила достать необходимые пять миллионов у ростовщика. Относить в заклад мне было уже нечего. Ростовщик жил в квартале, где собираются поденщики и бродяги. Там он содержал более десяти постоялых домов и ночлежек. Еще раньше мужу как-то раза два или три приходилось иметь с ним дело по учету векселей.
Я вышла из дому во второй половине дня. Было холодно, свинцовые облака затянули небо, стояла какая-то поразительная тишина. Единственным человеком, который возражал против моего похода к этому ростовщику, оказалась моя мать. Ее просто бросило в дрожь от одного упоминания квартала, где жил ростовщик. Мать бранила моего мужа, была обижена поведением его брата и родителей.
– Почему ты одна должна отдуваться за все?! – негодовала она.
Меня самое возмутило, что против моего намерения обратиться к ростовщику протестовала только мать. Ее протест еще раз заставил меня почувствовать, что на всем свете лишь она одна и думает обо мне. Ведь общие друзья Сиро Нумады и нашей семьи только и твердили: «Необходимо что-то сделать для Нумады».
Один Сюнкити Кавада пожалел меня. Тяжко вздыхая, он как-то сказал: «Да, нелегко тебе».
Сам Сиро Нумада позвонил мне по телефону и попросил успокоить его жену. Мой муж в свою очередь обратился ко мне с просьбой:
– Может быть, ты возьмешь это на себя?
Ростовщик оказался грузным, невысокого роста мужчиной лет за сорок. Одет он был в серый пиджак с отворотами во всю грудь, как носили лет десять тому назад; стоячий воротник рубашки сдавливал его мощную шею. На бледном лице поблескивали стекла очков. Мне он напомнил нотариуса из американских кинофильмов, который заправляет большими делами, сам оставаясь всегда в тени.
– Сэги-сан, поразмыслите хорошенько. Ваш супруг разорился. Он ничего не смог сделать, и ему пришлось объявить себя банкротом. После объявления банкротства выплачивать долги не принято.
В манере ростовщика говорить быстро и возбужденно угадывался живой, беспокойный характер.
– Люди, дававшие поручительства при оформлении займов, должны сами расплачиваться за это. Предоставляя свой дом в качестве залога, его владелец должен был знать, на что он идет. Не мог же он относиться к этому с такой же легкостью, как если бы он просто одалживал соседу сковородку. Дурь, ерунда какая-то! Ведь жизнь, Сэги-сан, – это не детская забава. Вам самой совершенно нечего беспокоиться обо всем этом. Плюньте, и дело с концом. Как только вы махнете на все рукой, каждый сам в силу необходимости что-нибудь придумает по своему разумению. Ну что? Так ведь я говорю? Люди сами должны отвечать за свои поступки.
Ростовщик даже подался всем корпусом в мою сторону. Он говорил со мной, словно с малым ребенком, которому стараются растолковать каждое слово.
