Мюррей Бейл - Эвкалипт
Та, что распухла и покрылась пятнами, вжалась в цветы и поломанные пружины дивана, словно пытаясь с ними слиться, и прошипела:
— Не буду с ним говорить, ни за что не буду; говори сама, ну, давай!
И она, и прочие отступили в полумрак, затерялись в нем, возбужденно хихикая. А старшую бросили — пусть скажет хоть что-нибудь или, по крайней мере, пусть сидит на месте.
С порога Холленд видел ее со всей отчетливостью, а вот его лицо оставалось в тени. Застыв в неподвижности, она тем самым словно предлагала себя. Позже она гадала, а не в тот ли миг она все про себя решила.
Вот так оно и вышло. Холленд не сводил с нее глаз. Она же, к вящему своему удивлению, обнаружила, что прислушивается к его словам. А спустя какое-то время стала отвечать. И наконец приподняла руку — немного, самую малость, привлекая тем самым внимание к своим роскошным волосам.
3
AUSTRALIANA[9]
Здесь к месту пришлась бы пейзажная зарисовка-другая.
В то же время (не сомневайтесь!) будет сделано все возможное, дабы избежать тривиальных ловушек, заданных представлениями о Национальном Пейзаже, каковой, разумеется, есть не что иное, как пейзаж внутренних районов страны, оснащенный голубым небом и обязательным гигантским эвкалиптом; ну, может, еще несколько мериносов пощипывают выцветшую травку на переднем плане. Такой пейзаж представляешь себе, когда накатит тоска по дому; он же украшает собою многоцветье иллюстрированных календарей, что под Рождество раздаривают в пригородных мясных лавках в придачу к колбасе («Ветчина и мясо высшего класса», «Выбор колбас — только для вас» и т. д.). В каждой стране есть свой собственный ландшафт, что отпечатывается на разных уровнях сознания ее граждан и тем самым отметает притязания всех прочих национальных пейзажей на эксклюзивность. Более того, немало эвкалиптов экспортируется в иные страны мира, где саженцы вырастают в крепкие, просвечивающие насквозь деревья, загрязняя чистоту тамошних ландшафтов. Летние виды Италии, Португалии, Северной Индии, Калифорнии — вот вам самоочевидные примеры! — на первый взгляд представляются классическими австралийскими пейзажами, до тех пор, пока эвкалипты вдруг не покажутся слегка неуместными, вроде как жирафы в Шотландии или Тасмании.
Итак, опишем вкратце Холлендово имение к западу от Сиднея, где в определенные времена года то идет дождь, то дуют суховеи.
Вообще-то беда с нашим Национальным Пейзажем в том, что он породил определенный тип поведения, окончательно оформившийся в литературе: все эти немногословные рассказы про неудачников — их ведь развелось что репьев в овечьей шерсти, а избавиться от них ничуть не легче. Да-да, что может быть печальнее, нежели подобное dejavu — очередная повесть об обманутых надеждах, действие которой разворачивается в австралийской глуши. А сейчас, на исходе века, когда уже казалось, будто поток этот иссяк до тоненькой струйки, те же самые тускло-бурые истории, ловко замаскировавшись, наводнили города! Бледные силуэты слоняются туда-сюда между асфальтом и машинами, демонстрируя хорошо знакомую напыщенную сентиментальность; порою таковая заволакивается туманом поэзии, читать — одно удовольствие: тут вам и рассказы о бывшем военнопленном с золотым сердцем, а не то так про томящихся любовью девушек в гавани, либо пространные рассуждения о горных верандах; а ежели в историях фигурируют художники, так всенепременно прозябающие в благородной нищете… Время от времени под микроскопом городского центра, если можно так выразиться, оказывается упрямая мужественность ничего не подозревающего отца: доброе старое препарирование слой за слоем. Не говоря уже о сотнях и сотнях задушевных исповедец от первого лица, конца-края которым не предвидится. Мастерство рассказчика уступило место этакой прикладной психологии, что наводит на историю лоск — и затемняет суть.
Все хрупкое и непрочное отпадает само собою, а истории, пустившие корни, становятся что вещи, уродливые вещи, суть которых лишена всякой логики; они проходят через множество рук, не истершись, не рассыпавшись на куски, по существу оставаясь все теми же, вот разве что скорректируются по краешку то здесь, то там, не больше, точно так же, как семьи или леса воспроизводят вечно сменяющиеся подобия себя самих. Вот вам геология фабулы. В Александрии эвкалипты сажали перед домом для защиты от злых духов и смертельных недугов.
От фронтальной веранды земли Холленда расстилались направо, в направлении города.
Этот ровный участок просматривался особенно хорошо, хотя заканчивался лиловатой кляксой и слабым отблеском — ни дать ни взять «солнечный зайчик»; сию маленькую тайну Холленду разгадать так и не удалось. С одной стороны участка деревья торчали рядком, точно стрижка: оттуда время от времени появлялся Холленд — бледное пятно плоти на сером фоне. Далее склон округло понижался, словно кое-как приглаженный вручную, с проплешинами тут и там, — понижался до приречного участка. Вдоль русла местность волнообразно повышалась и опускалась, почву изрезали крохотные овражки — расстарались кролики. Змеи тут тоже водились. Красные эвкалипты, по своему обыкновению встрепанные, жадно выхлебывали всю воду — неподвластные ни топору, ни чему другому; об их несокрушимой прочности сложено немало рассказов. Идя вдоль реки, Холленд осторожно переступал через гниющие колена древесины и черную грязь, а затем нагибался, исследуя все уголки. Над головой парили гигантские темные птицы — лохмотья, сорванные где-то с мертвецов; вот только воздух был прозрачен, а небо — распахнуто настежь; в какой-то миг казалось, что здесь возможно все.
Владельцы окрестных имений звались Лоумакс, Корк, Кроу нин, Керни, сестры Спрант, Галл и, нашелся даже один Стейн (старина Лез); чуть дальше жили Шелдрейки, Трейллы, Вуды и Келли. Один тамошний парень переименовался: взял фамилию лучшего друга, что погиб под копытами лошади. «Нет больше той любви, как если…»[10] В городе жили Стар и Мал (тоже Лез); а еще Денди; в единственном отеле заправляли мистер Баз Босс и его жена с лошадиными зубами. Заезжий изготовитель вывесок, что объявлялся в городе строго раз в три года подновить шрифт на магазинных вывесках (в своем зеленом вихляющемся грузовичке он скорее смахивал на водопроводчика), звался Зельнер, но, к сожалению, этот вообще не считается. Ибо вышеупомянутые имена уходят корнями далеко в прошлое: болотисто-ирландские, йоркширские, костисто-шотландские. На извилистых сиднейских улочках на каждом шагу встречаются имена вроде Кларенс, Фил, Джордж, Берт, Бет и Грегори. Холлендов здесь до поры до времени не водилось.
Обычно Холленда замечали, дойдя где-то до середины пути; он все, бывалоча, слонялся по какому-нибудь из своих выгонов. Прохожие, шагающие в город, приговаривали: «Во-он за тем железнокором; глянь-ка туда»; или «Надо бы шляпу ему подарить, что ли». А мужчины обшаривали взглядом окрестности, высматривая его дочь.
Отец Холленда, приземистый коротышка с золотыми пломбами, был некогда пекарем на Тасмании. Плюс-минус новообращенный методист, каждый новый день он предвкушал с нетерпением. За прилавком городской булочной распоряжалась худенькая девушка с крохотным ротиком. Девушка внимательно и сочувственно внимала его планам и замыслам на ближайшее будущее, главным образом из области сдобных булочек: отчего бы не запекать в них миндаль, то-то славный сюрприз получится… ну, это так, из области фантазий.
Очень скоро она объявила, что пора переезжать, причем желательно подальше от деревни, рассеченной надвое магистралью. «Не чувствую я себя островитянкой», — жаловалась она.
В результате Холленд родился близ Сиднея, в пригороде под названием Хаберфилд. Даже сегодня в Хаберфилде сохраняется ощущение неохватного простора, что распахивается во всех направлениях.
Здесь родители Холленда основали свое дело: варили леденцы в сарае на заднем дворе. Приторный запах перегретого сахара и мать с вечно липкими руками — вот каким было детство Холленда. Вполне понятно, почему на протяжении всей последующей жизни он никогда, ни при каких обстоятельствах не сыпал сахара в чай и почему так долго противился, прежде чем наконец посадить, хотя и за пределами видимости от дома, сахарный эвкалипт (он же эвкалипт ветвечашечковый, Е.cladocalyx) , ведь всем и каждому известно, что без сахарного эвкалипта картина эвкалиптового мира неполна, по крайней мере зрительно.
Черные мятные леденцы, полосатые, как зебра, в роскошной обертке из блестящего целлофана (это мать придумала) стали фирменным товаром Холленда. Вечерами отец Холленда переодевался в чистую рубашку и доставлял заказы по пригородам.
Какое-то время похоже было на то, что все обитатели Сиднея до единого губят здоровые зубы, посасывая мятные леденцы — те самые, сваренные в сарае на заднем дворе в Хаберфилде. Типографы, банковские служащие, страховые агенты, поставщики подарочных картонок, исполненные надежд агенты по продаже и инспектора здравоохранения — все совершали паломничество к этому источнику, включая школьников, и ни один не уходил без пакетика черных мятных леденцов.
