Антонио Редол - Яма слепых
— Все верно, Диого Релвас! — одобрил Жоан Виторино. — Взять хотя бы Алентежо… земля бедная и богатая в одно и то же время. И закон покончил с неотчуждаемыми землями [Земли, принадлежащие монастырям.].
— Это же либерализм, — включился вышедший из себя Перейра Салданья.
— Ну так что же! Выходит, я либерал… С любыми неотчуждаемыми землями должно быть покончено. Закон о землях конгрегации — это первый шаг, следующий — уничтожение майората [Порядок наследования в Португалии, при котором недвижимое имущество переходило к старшему сыну]. Но это еще не все! Земля должна быть в руках тех, кто может и способен ее обрабатывать. Не мотыгой, конечно, мотыга ничего не дает, разве что возвращает землю к состоянию под паром, а людям с инициативой, с верой в эту землю…
— Каковыми являемся мы, — заверил Релвас, несколько изумленный пламенным выступлением Виторино. Выступление его удивило. Никогда еще Релвас не видел Виторино таким порывистым и говорливым. — Я прошу прощения… — он посмотрел на часы, поправив пальцем золотую цепочку, — сейчас уже поздновато. Нет, у меня нет желания вас выпроводить, но мне кажется, что в такое неспокойное время нам лучше разойтись пораньше. Сейчас всякое жулье разгуливает свободно. Есть случаи воровства и нападений. А когда бандитов арестовывают, они оправдываются тем, что влачат голодное существование, и республиканская сволочь бьется за них во всех судах. И митинги устраивает за наш же счет, но против нас. В другой день и в другой час… вы меня понимаете, не так ли?… Мне было бы очень приятно пригласить вас поужинать…
Продолжая свой разговор с земледельцами, Диого Релвас чувствовал, что бесчеловечен по отношению к дочери и внукам, хотя вниманием других членов семьи они обделены не были. Пригласив в такой день в свой дом этих людей, он хотел показать Эмилии Аделаиде, что тех, кто действительно собирается жить в своих детях, никакая смерть не сломит, но сейчас вдруг засомневался. Очень может быть, он начинал чувствовать усталость и старался закончить собрание поскорее, точно четверо детей и внуки могли решить оставить его одного в этом огромном доме. Разговор, в общем-то, был пустым или почти пустым, кроме, конечно, тех вопросов, которых коснулся он в самом начале. И это был еще один порок этого племени: болтать много, делать мало. Или не делать ничего, но воздух сотрясать.
Они его слушали, кивая головами, знать бы — что они думают? И он продолжал:
— Мы все, все, кто имеет хоть какой-нибудь вес, должны объединиться и обратиться к правительству, чтобы напомнить, что допустить анархию в сельском хозяйстве нельзя никак. Кредитная компания должна дать все необходимые средства…
— Все, что необходимо мне, Диого Релвас, у меня есть, — хвастливо заявил Зе Ботто.
— Дорогой мой, у нас у всех есть! — крикнул хозяин Алдебарана. — Но нельзя забывать, что, нажав на правительство, могут начать попрошайничать торговля и индустрия. Так вот наша задача — предупредить это, и чем раньше, тем лучше, наложив арест на все, на что только можно. Теперь понятно?! Или н-нет?!
Его червонного золота глаза метали молнии.
— Забрать все деньги, все кредиты… Все! И немедленно. Завтра же. Я лично готов ехать в Лиссабон. Готов взять с собой представителя муниципалитета и прямо в кабинет к министру, все вместе в кабинет к министру, чтобы рассказать о волнениях в. народе… — Увидев уклончивый жест Ролина, он пожал плечами и обратился прямо к нему: — Конечно, пока еще ничего не произошло! Но разве ты или я, или все мы вместе взятые можем гарантировать, что чернь здешних мест или Алентежо не начнет объединяться и устраивать беспорядки? Так вот наше дело — предупредить нависшую опасность прежде, чем что-либо случится. А для этого нужны деньги. Семьдесят процентов дохода страна имеет от сельского хозяйства. Так что сейчас нам должны быть возвращены именно эти семьдесят процентов. Согласны?
— Целиком и полностью! — сказал Перейра Салданья, решительно вставая, чтобы идти домой.
— Минуточку терпения. Помните ли вы то соглашение, которое мы заключили два года назад?
— Соглашение? — спросил Зе Ботто, морщась и почесывая бакенбарды.
— Да, дорогой Зе, соглашение. Правда, скрепленное не подписями, а словом чести. Что гораздо серьезнее. Во всяком случае, для меня…
— Для всех, — строго сказал Ролин.
— Пусть для всех, еще лучше. Опасность возросла. И возможно, кое-кто из промышленников, связанных с иностранными и местными банкирами, попытается вновь навязать нашему району какую-нибудь индустрию. Но с нас хватит и того, что тут есть. Вам известно, что я далек от того, чтобы быть противником индустрии вообще. Но я, как вам тоже известно, да и вы сами, — поправился он, чтобы сплотить их вокруг соглашения, — мы все считаем, что сфера деятельности индустрии должна быть четко определена. Ведь если это не будет сделано, то сельское хозяйство может потерять рабочие руки — и так уже многие бегут на фабрики, я это знаю по другим провинциям. Когда заработную плату крестьянина и заработную плату рабочего можно будет сравнивать, мы проиграем. И это скажется на всех: на нас и на рабочих. Пока что у нас в сельском хозяйстве полное равновесие между трудом и наемной рабочей силой. Я делаю все от меня зависящее… Вы понимаете эту опасность?! Тебе, Зе Ботто, ясно, чем мы рискуем?
— Что и говорить! Только вот о чем хочу спросить тебя, Диого Релвас. Мне известно, что сам-то ты связан с компанией «Табак»…
— Всем известно… А-а, мерзавец! Если бы ты только мог. Но кто знает, может, и сможешь! Я не делаю из этого никакого секрета. Так что же ты хочешь спросить?
— Если тебя попросят уступить твою землю…
— Сразу скажу нет. Тебе только это хочется знать?
Зе Ботто задумался. Разозленный Фортунато Ролин подталкивал Жоана Виторино, продолжая настаивать на том, что Ботто связан с англичанами. Он был в том уверен. Разве его имущество не застраховано в Лондонском страховом обществе?
— Нет, не только это, — продолжал Зе Ботто. — А вот если тебе, Релвас, предложат взять в свои руки дела какой-нибудь фабрики с условием, что ты разместишь ее здесь, на своей земле, — сохранишь ли ты нынешнюю позицию?
— Разумеется, сохраню. — Он пронзил взглядом своего собеседника. — Я человек чести и слова. И признаю лишь те машины, которые нужны в земледелии. Да и то не все. Некоторые можно сразу на свалку выбросить.
— А те, которые обрабатывают табак? — тут же подколол его Ботто. Вот тебе за твое тщеславие!
— Да, эти я тоже признаю. Мне приятно потакать порокам своих слуг и своих друзей. Когда пожелаешь, уступлю тебе несколько акций этой компании. Я, к твоему сведению, пайщиком-то стал только для того, чтобы иностранцы не все к рукам прибрали.
— Спасибо, Релвас, за объяснения. Я удовлетворен. Люблю твою откровенность и не забуду сделанного тобой предложения. Это я об акциях…
Все уже поднялись и продолжали разговаривать друг с другом стоя. Диого Релвас подошел к окну, чтобы закрыть его, но не переставал думать о последних словах Ботто, о его оскорбительном тоне и маленьких мышиных глазках, сверлящих, жуликоватых, циничных и лживых. Диого Релвасу Зе Ботто не нравился. Да и кому понравился бы этот тип, всеми силами противившийся тому, чтобы компания заливных земель продала ему, Релвасу, один из участков на высоком берегу Тежо? Ведь он срывал эту сделку, несмотря на закон, который разрешил ее через Национальную казну королевского двора. Диого Релвас знал, что Ботто связан с людьми из железнодорожной компании, именно они были больше всего заинтересованы в размещении промышленных предприятий около его владений, рассчитывая на транспортировку большого количества товаров.
Он вернулся к разговаривавшим и спросил:
— Ну, так завтра в Лиссабон? Десятичасовым? Все были согласны.
Тут Перейра Салданья отвел Релваса в сторону на два слова. Он просил оказать ему небольшую услугу, если, конечно, Релвас может получить несколько сотен фунтов в том банке.
— В каком? — спросил его Релвас. — Уж не в банке ли зятя?
— Именно, именно в банке твоего зятя. Все знают, что в Португальском банке у тебя рука.
— У меня?! Вот это новость!
Он приказал развезти их по домам в своем экипаже и, провожая Салданью до ворот, не переставал размышлять: как это мигелист Салданья сумел узнать о его влиянии в Португальском банке? И когда гости отъехали, Релвас какое-то время продолжал стоять, обдумывая услышанное и сказанное, а служивший у него кучером карлик Жоакин Таранта наблюдал за ним, совершенно уверенный, что хозяин плачет в одиночестве от боли, плачет вдали от дочери и внуков. Потом карлик увидел, как Релвас подошел и встал около скамьи, на которой Таранта обычно сидел вечерами после трудового дня и, глядя на звезды, раздумывал, действительно ли души умерших отправляются на небо и потом оттуда смотрят на нас, как и бог, глазами звезд. Крестьяне посмеивались и над его фантазиями, и над его физическим дефектом, но всегда просили его сочинять частушки.
