Илья Игнатьев - Мишка Forever
- Дома. Я сам дома почищусь.
- Ладно, Миша. Видишь ведь, торопится человек. Илья, если с родителями проблемы возникнут, скажи им, чтобы зашли к нам, - я им постараюсь всё объяснить, хотя я и сам-то толком не всё понял, что там у вас произошло. Где мы живем, ты знаешь, ну а меня зовут, - Соболев, Алексей Михайлович. А для тебя можно просто, - дядя Лёша.
Мужчина протягивает мне, как взрослому, свою руку. Я, чуть поколебавшись, жму его большую, крепкую и жёсткую ладонь. Ну что ж, похоже, и, правда, мужик хороший, - неохотно думаю я...
- Спасибо вам, Алексей Михайлович, - говорю я, подчёркнуто обращаясь только к нему одному. - До свидания.
Он смотрит на меня, потом на своего сына, явно хочет, было, ему что-то сказать, а может спросить, но тот, снова покраснев, понурившись, глядит в пол.
- До свидания, Илья. Заходи почаще, буду рад.
Ага! Как же... Я неопределённо пожимаю плечами и, подхватив свою спортивную сумку, немного повозившись с замком на входной двери, выскальзываю на лестничную площадку. Я, не оглядываясь и не дожидаясь пацана с собакой, горошиной прыгая через ступеньки, тороплюсь вниз. Пацан, однако же, не отстаёт от меня, пёс вообще скачет наравне со мной, радуясь видно, что его взяли на прогулку. Пробкой выскочив из проклятущего подъезда, я уж было, хочу рвануть так, что только бы меня и видели!
- Да постой же ты, ракета! - сердито говорит мне пацан с собакой. - Ты что как ошпаренный, в самом-то деле! Ты боишься меня, что ли, до сих пор? Сказано же тебе, я не...
- Ну что ты! - обрываю его я, смотря ему прямо в глаза. - Чего ж мне тебя бояться, ты же такой хороший! Ведь сколько же ты мне сегодня добра сделал, - на семерых хватит! Я же на тебя молиться теперь должен! Ты же для меня теперь как...
- Ну, всё, хватит с меня! - теперь уже он резко прерывает меня. - Невозможно же так...
Пацан хватает меня за рукав, покрепче даже чем тот урод и тянет в подъезд. У меня всё внутри холодеет. Господи, неужто и он?! Опять?! Доболтался, блин... Ноги у меня снова как ватные, но он, дёрнув меня к двери, поворачивается ко мне и начинает быстро, но негромко говорить мне прямо в лицо:
- Хватит уже, всё! Хватит, я сказал! Сейчас мы знаешь, что сделаем? Нет? Вот что мы сейчас сделаем, - поднимемся назад ко мне, и я всё расскажу отцу! Всё как было! И пусть он решает. Как скажет, так и будет, бля! Не могу я больше всё это от тебя слушать, пусть хоть убивает меня батя, - плевать!
- Погоди, не надо, - я пугаюсь не на шутку, но не того, что его отец узнает правду про то, что было, а пугаюсь я самого пацана, точнее того тона, с которым он мне всё это выпалил. В этом тоне одно лишь отчаяние и та же ясная решимость, которая была у меня перед дверью на крышу. - Ну ладно, ну не надо, ну пусти же! Я не буду больше, честно! Слова больше не скажу...
- Что же мне, тоже прикажешь на крышу бежать, а? Проволоку, ты там вроде бы почти что скрутил. Больно мне, понимаешь ты? Тебе ещё больнее, я знаю, но и мне хреново, как никогда не было ещё, один раз только так же вот плохо было мне и не хочу я, чтобы так было и с тобой! Эх ты, Ил-Илья!
Я ни шиша не понимаю из его сбивчивых, горячих, горячечных даже каких-то слов, но от того, как он всё это сейчас говорит, мне становится почему-то ещё страшнее.
- Ну всё, сказал же я, всё... Ну не буду я больше тебя доставать, обещаю. Слышишь, Миша... - я впервые называю пацана по имени и делаю это без усилия, это получается как-то само собой. - Миша, пусти, пошли...
Он всё так же, не отрываясь, смотрит мне прямо в глаза, его лицо напряжённо застыло, но постепенно оно смягчается, в серых ясных глазах появляется... облегчение, что ли.
- Правда? - ещё тише говорит он. - Ты знаешь, Ил, я сразу тебя не разглядел, только наверху, на крыше... Пошли, пошли... Ну вот, а когда разглядел, то чуть было сам с этой долбаной крыши не прыгнул. Стыдно мне стало, - жуть просто! Как будто бы там меня, вместе с тобой...
Мы медленно идём к моему дому. Я громко, опять с проклятым всхлипом, вздыхаю.
- Ой! Извини, я не хотел. Я больше даже не вспомню никогда об этом, клянусь тебе, Илья!
Мы, завернув за угол, направляемся к моему дому. Уже совсем темно, хотя нет, не темно, - продолжающий идти снег, и тот, что уже лежит на земле, снежинкой к снежинке собравшийся в порядочные уже сугробы, весь он как будто бы светится сам по себе, каким-то невиданным, неземным светом. Небо тоже не тёмное, - оно всё превратилось в огромный вогнутый неяркий плафон, отлитый из старого, тускловатого серебра, такого же, как у нас дома на окладе прабабушкиной венчальной иконы.
- Красиво как! - не могу удержаться я.
- Красиво, - соглашается Мишка. - Как в сказке, правда?
- Да, только вот сказка получилась, какая-то...
- Сказки кончаются всегда хорошо. А эта ещё не кончилась... И у неё должен быть тоже хороший конец, а ещё лучше продолжение. Так должно быть, потому что это, и только это правильно. Я обещаю тебе, Ил, я сделаю всё, чтобы ты не жалел об этом дне. Будешь помнить об этом лишь... ну, не знаю, как об какой-то мелкой неприятности. Ну, например, как о ненужном дождике, когда ты собрался, было, на Урал, купаться... Фу, Корнет! Вот ведь что за собака! Фу, кому сказал! Ну вот, сожрал что-то...
Пёс, действительно, торопливо дожёвывая что-то непонятное, с опаской косится на хозяина... Да, - думаю я, - ни фига себе, дождичек! А, что там за хороший конец такой?
- Ты это о чём?
- Да Корнет же! Видишь, слопал гадость какую-то. Драть его надо начать, что ли, меня совсем не слушает, только отца одного. Ха! С ним-то он как шёлковый! Вот знаешь, Илья...
- Да погоди же ты, с Корнетом... Ты о чём говорил, я не понял ни шиша. Какой ещё там хороший конец? И продолжение... Что же может теперь хорошего со мной быть?
- Скажи, Ил, ты как думаешь, ты хороший человек?
- Не знаю, - удивлённо говорю я. - Ну, не плохой, наверное...
- Не плохой? А мне кажется, почему-то, что ты очень хороший человек. Погоди, не спрашивай, дай договорить. Не знаю почему, но вот так мне кажется. Ну вот. А раз ты хороший человек, то и происходить с тобой должны хорошие вещи, - мне так один человек говорил... Я не очень верил ему, дурак, - особенно, когда... А, ладно. Главное, что я теперь верю, хочу верить! Ну, бывают, конечно, в жизни пакости всякие, подлянки там разные, но в главном всё должно быть хорошо. Ты что?
- Пришли, - говорю я, а сам удивлённо смотрю на этого Мишку во все глаза.
Всё-таки он не обычный какой-то. Говорит он со мной как-то странно, - как с равным говорит он со мной. И грустно как-то, и задумчиво он говорит. Чёрт, нравится он мне, что ли, - не пойму что-то, - совсем ведь не должен он мне нравиться...
- Здесь, да? Смотри-ка ты, у нас дома напротив. А у тебя окна сюда выходят?
- Вон, на пятом этаже. Кухня и мамина комната, а моя комната на школьный двор выходит.
- Ты тоже в тридцать второй учишься? Да? А в каком классе?
- Зачем тебе?
- Да ладно, не хочешь, - не говори, - спокойно отзывается он.
- В шестом "Г", - почему-то всё-таки отвечаю я. - Пока в "Г", но скоро нас переформировывать будут, - народу прибавляется, переезжают сюда многие.
- Нас тоже хотят. Я в восьмом "А". Я после восьмого хотел в Суворовское пойти, отец против, почему-то. Придётся в девятый, наверное...
- Почему против?
- Против, а толком ничего не говорит. Обычно он всегда мне всё толком объясняет, а тут чего-то... Он вообще против того, чтобы я в армию ходил. В горный, говорит, пойдёшь, там, говорит, военная кафедра... Не знаю. Может это с Афганом связано, он там полгода был, от морской пехоты ТОФ.
- От чего?
- Тихоокеанского Флота. Мы в Магнитке два года всего живём, а до этого отец на Дальнем Востоке служил, до того как в запас вышел, мы там жили. Тихоокеанск, Шкотово-17, слыхал? Ну, правильно, и не должен был ты слыхать, - закрытая зона это. Я, вообще-то, здесь родился, в Магнитогорске, и к бабушке сюда всегда приезжал, на каникулы и так. Потом вот совсем переехали. А твои родители кто?
- У меня только мама, отец умер, когда я маленький совсем был.
- Извини, Илья...
- За что? - удивляюсь я. - Я его и не помню вовсе. А с мамой мне хорошо. Она меня знаешь, как любит? Больше жизни. И я её тоже...
- Ну, это-то понятно...
Мы уже не стоим даже, а сидим на лавочке у моего подъезда, смахнув с неё мягкую снежную гору. Мне совсем расхотелось домой. Мне почему-то делается как-то уютно под этими грузными хлопьями, валящими с серебряного купола неба. И пацана этого я совсем не опасаюсь даже, и почти забываю, как страшно мы встретились...
- Был ещё дед, но он тоже в прошлом году весной умер, - продолжаю я говорить.
Рассказываю я всё это неспешно, тоже как-то задумчиво, невольно стараясь попасть в тон Мишке.
- Вообще-то, он мне прадед был, но я его просто дедом звал. Он тоже был военный, как и твой папа, всю жизнь в армии. Он очень долго прожил, ему девяносто пять лет было.
- Ого! Здорово, - вот повидал, наверное.
- Да. Он мне знаешь, как много всего рассказывал? Да и то, наверное, не всё, конечно.
