Максим Лапшин - К Лоле
Новое утро. В щель между колышущимися от сквозняка шторами видно, как на улице идет снег. Быстро пролетают похожие на белые помпоны снежинки. Их движение сопровождается стеклянным позвякиванием — это полулежачий Николай вращает в руках спасенную из вчерашнего мусора трубу калейдоскопа.
— Ты сегодня к какой паре идешь? — спрашивает он.
— К третьей. Только в другой институт.
— А я ни в какой не пойду. Довольно умножать знание. О, розочка получилась!
Проходя мимо кухни, я вижу сидящую на подоконнике Оксану в мокром пуховике и склонившегося над плитой с намотанным на руку полотенцем Юрия.
«…а ведешь себя так, словно цена мне — беш манат. Засеря ты!» — говорит, глядя в окно, Оксана.
Юра повисает над кофейной туркой и с растерянным лицом смотрит вниз, как будто женский голос мистически доносится до него прямо из медного жерла, куда он ничего, кроме необходимых для кофе ингредиентов, не клал.
Дорогу в «Голливуд» я не запомнил — так сильно волновался. А с чего бы вроде, с чего бы? Да вот опасался, что могу ее не узнать. Если встречу похожую девушку, то совсем растеряюсь: вроде не та, а другой не видно. Что делать, искать до полного совпадения образа и действительности или тихим голосом спрашивать: «Это ты или не ты?»
У дверей института задержался, призывая на помощь всех мыслимых кумиров, начиная с героя Микки Рурка из фильма «Сердце Ангела», заканчивая участниками Святого Семейства. Ничего не помогло. Но мне нравится всегда идти до конца. Пусть даже с ватными коленями, зато все попадающиеся на пути тумаки и пряники по праву твои. Точнее, они изначально твои, потому что сидят внутри, но всякий раз надо что-то делать, чтобы вытряхнуть их наружу. При достаточно зубатом воображении можно действовать и в фантазируемом пространстве, тем более что оно имеет гораздо больше измерений по сравнению с оставшейся за спиной в виде проспектов и площадей реальностью, но я предпочитаю гореть в языках настоящего пламени. И если я сгорю, то пусть ветер подбросит под облака мой пепел.
Время внести ясность. Зачем я пишу эту книгу? К чему повторять историю, которая хорошо мне известна целиком — от ноября до ноября? Затем, видимо, что эта книга не совсем о Лоле. Книжечка эта и не обо мне, не о страданиях молодого веретена, вырвавшегося из рук судьбы, преждевременно истощившей фантазию во времена бурного Средневековья. Не о фортуне-плутовке, которая носит в брюхе мнимую единицу и, щедро суля золотую корону, подсовывает рваную туфлю.
Не о Лоле. Скорее для нее. Не о себе, а в свое оправдание. Бронзовая фигура прошлого сделана из натянутых нервов настоящего. Пишу зачастую о нынешнем, преодолевая тем самым сегодняшнюю трясучку.
Лола шла по коридору прямо мне навстречу. На ней была белая вязаная кофточка, голубые джинсы по щиколотку и черные башмачки с лимузиновым блеском.
— Привет! — сказала она с искренним удивлением.
— Здравствуй! Мне на улице снег за шиворот попал. Холодно и мокро. Ты свободна сейчас?
— В целом — да. Подожди меня в читальном зале. Это — там, — махнула она рукой в сторону высоких дверей.
— Хорошо, — сказал я и пошел, куда показала Лола. Не стал оглядываться.
Была перемена после второй пары, около входа в библиотеку почему-то образовалась толчея. Ожидая, когда расчистится путь, я разглядывал студентов, выискивая отличия от той институтской публики, которую я наблюдал почти каждый день. Большой разницы не заметил — мы все одинаковы, когда делаем вид, что стоим в очереди за знаниями.
В читальном зале было немноголюдно. Я сел за стол около каталога и положил перед собой удачно выхваченный вчера в одной из комнат третьего корпуса предмет. «Дженни Герхард». Изрядно потрепанный седьмой том из собрания сочинений со старошифоньерным оформлением и надписью на титульном листе: 4 палата 1 отделение Афанасьевой Соне. Соня! Книгу прячь! Передавать их вам нельзя.
Лола будет, наверное, тысяча первым читателем этого экземпляра.
— Не надоело ждать? — на пять убыстряющихся ударов у меня в груди Лола подошла и села на соседний стул.
— Нет, за два дня уже привык, — ответил я спокойно с еще более неспокойным сердцем. Мой злосчастный ходилка не на шутку разволновался. Я пододвинул книгу к Лоле.
Она легонько дотронулась ладонью до обложки и сказала:
— Не могу ее взять. Спасибо, ты очень внимательный человек. Прямо как моя московская бабуля. Хотя у нас с ней жуткие отношения. Иногда жалею, что у меня нет маленького пистолетика.
— Могу принести в следующий раз…
— Пистолетик?
— Да нет, книгу!
— Не знаю, когда он будет — следующий раз. Я завтра улетаю в Самарканд.
— …Надолго?
— Не знаю… До конца января… Родители вызывают. Бабуля проговорилась, что я бросила учебу.
Сердце прекратилось, словно у него выросли уши, неравнодушные к тому, что я теперь скажу. Не могу понять, товарищ сердце, отчего, общаясь с Лолой, я смещен на уровень физиологии, и мое же собственное тело изменяет мне, гримасничает и ходит в обратную от намеченной цели сторону. Я кашлянул и услышал летящее в моей груди эхо.
— Жаль. Что тут еще скажешь…
— Почему?
— Хотел пригласить тебя в субботу в театр. Даже билеты купил. Может, сегодня успеем куда-нибудь сходить? Тут рядом в парке есть кафе.
— Не получится. Мне надо с девочками попрощаться.
— А вечером?
— Вечером я буду собираться. И пить чай с предательницей-бабулей.
Интерес к моей персоне покидал Лолу, и, хоть он изначально был бесполого рода, как будто я не джентльмен изо всех сил, а всего лишь старая подружка с новой прической, мне панически хотелось как-то удержать ее внимание. Романтическое будущее, о котором я еще не успел подумать, падало где-то там впереди покосившимся сюжетом. Не желая понимать, что жизнь никому и никогда не предлагает словесных состязаний, я смотрел в ее спокойные глаза и искал фразу, способную сжечь билет «Аэрофлота» в ее сумочке или хотя бы отстоять право на кафешный столик для двоих.
— Лола, я не могу так просто с тобой расстаться. И не могу сказать почему. Посиди со мной еще чуть-чуть и возьми эту книгу. Вернешь, когда снова будешь в Москве.
Несколько минут мы разговаривали, скованные ощущением близящегося прощания. Потом Лола проводила меня в холл, я натянуто улыбнулся и выдавил страдальческим голосом: «До встречи». Она сложила ладошку в виде галочки и молча кивнула. Хлопнула дверь, и солгунный день принял меня обратно.
До свидания, Лола… Какой бы снег ни сыпался сегодня с Шуховской башни, желаю тебе спокойно долететь до дома и поскорее вернуться назад. Диспетчеру погоды надлежит завтра явиться на службу в безоблачном настроении. Пока!
Следуя к метро пешком, переживая, что сказал и сделал что-то не так, я остановился около овощного киоска, купил у двигающейся в замедленном темпе продавщицы килограмм мандаринов, рассовал их по карманам, и, так как для ладоней места уже не осталось, сунул руки в рукава, как в муфту, и повернул вспять. Мне нужно еще раз увидеть ее. Непременно. Около подземного перехода, откуда был виден вход в институт, я съел на ветру, удивляя прохожих, несколько ледяных долек мандарина, выбросил, промахнувшись мимо мусорки, кожуру, развернулся и направился в парк. Там совсем никого не было, над расчищенными с утра дорожками с ночи горели фонари. Я шел размашистыми шагами, на ходу бросая мандарины в зарешеченные плафоны — оранжевые комки прочерчивали по воздуху плоские параболы и падали в сугробы, не успевая в полете набрать достаточно силы, чтобы пробить плотно слежавшийся снег. Один ударил в цель и, наколовшись на ребро железной пластины, остался висеть наверху наподобие дополнительной лампы. За воротами парка меня оглушил грохот автомобилей, рвущихся с Крымского моста на Садовое кольцо, и мое замешательство скоро растворилось в этом грохоте.
У меня всегда полно дел в Москве. Я хожу по магазинам, потому что надеюсь к тридцати годам порядочно разбогатеть, а пока выбираю необходимые мне для будущей жизни вещи. Среди них ручная кофемолка, чтобы каждое утро начинать с трескучей церемонии, черные гибсоновские ботинки, которые навсегда заменят мне спортивную обувь, дисковый плеер, точно такой же, как у лаборантки по физической химии, радиотелескоп для участия в проекте Озма, и шотландский свитер с горизонтальными полосками. На первый день, пожалуй, достаточно. Теперь о вечере. Кто сварит мне кофе? У кого будут лучезарные глаза? С кем мы сядем рядом, чтобы слушать, как шумят звезды, вонзая невидимые копья в готовую к капитуляции пустоту особняка на окраине соснового бора? Мы переезжаем в пригород на следующей неделе. Пора оставить шумный центр. Кто эта замечательная особа? После мандариновой атаки я не думаю, что это будешь ты, и вообще не думаю о тебе, Лола. На обложке ноябрьского номера глянцевой бурды девушка с безукоризненными данными: модная, красивая и никуда не зовущая. Надо всем быть такими!
