Анастасия Ермакова - Точка радости
Здесь, в «Кленах», я задаю его каждому, кто ко мне приходит. И почти никто не сказал да или нет, чаще всего — не знаю. Жаль, что состояние счастья скоротечно и не имеет протяженности, не умеет перерастать во что-то надежно устоявшееся. Мерцает, как светлячок в ночной летней траве, зеленовато светится в спрессованных пластах прошлого. Вспыхивает ярко, но зыбко в уже ускользающем из рук настоящем. Обманно маячит в толще невесомого будущего.
— Тайна счастья спрятана в тайне времени, — сказал мне как-то мой любимый собеседник Философ Иваныч — так я его называла. — Вы посмотрите, как мы обращаемся с временем. Запихиваем его в себя на ходу, как какие-нибудь гамбургеры в «Макдоналдсе». А ведь его надо смаковать… Как самое изысканное яство. Мы же так щедро его тратим, будто перед нами неиссякаемое полезное ископаемое… Точнее — бесполезное ископаемое. Мы не умеем им пользоваться. Вы знаете, что в Европе уже создаются Общества по замедлению времени? Мировая глобализация с головой накрыла нас информационной волной, и мы, как загнанные лошади, высунув язык, пытаемся сделать максимальное количество дел в минимальные сроки. А надо просто остановиться и спросить себя: зачем? Вот вы, Анастасия Александровна, лично вы давно смотрели на облака? Просто так, бесцельно?
— Даже и не помню когда…
— Вот, видите! А некоторые их и вовсе не замечают. Поверьте мне, главной проблемой XXI века будет проблема тишины. А самой тяжелой утратой — чувство настоящего времени. И драгоценной для человека станет возможность побыть одному.
— А помните, что говорил Паскаль? Человек боится остаться один, потому что тогда к нему слетятся все самые мучительные мысли. О смысле жизни, о смерти…
— Да-да-да, и правильно говорил. Но человек в конце концов почувствует такое опустошение от этой ежедневной бессмысленной гонки, что мысли о смерти покажутся ему утешительными. И он начнет мечтать об одиночестве. Понимаете — мечтать об одиночестве! О подлинном и полновесном переживании текущего момента. Мы разучились наслаждаться долгими бесцельными прогулками, любоваться медлительным полетом осенних листьев. Нам некогда заниматься созерцанием. Но некогда может превратиться в никогда!
— А «Клены» — подходящее место для таких прогулок?
— Пожалуй. Здесь нет никакой суеты, ничто не отвлекает от раздумий. Освобождающих от торопливости и даже, если хотите, спасающих от смертности. Может, размышления о вневременном и делают нас бессмертными?.. Вот вы меня как-то спросили о счастье, а я вам скажу так: далеко не каждый человек способен испытывать его. Это переживание для избранных. Ну, можно там ощутить что-то похожее: радость, удовольствие и тому подобное. Но ведь это не то! Подлинное счастье, то есть мгновенное глубокое ощущение абсолютной гармонии мироустройства, испытать почти невозможно. Потому что, прежде всего, надо научиться вырываться из времени, замедлять его до полной остановки и наслаждаться им.
— Но как его ни замедляй, оно несет неизбежные утраты…
— С этим, к сожалению, ничего нельзя поделать. К закону неизбежности не существует поправок. Только если мудрость. И еще, пожалуй, доброта… А доброта — высшая мудрость.
— Вы думаете, быть добрым — достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым? — усмехнулась я.
— Не достаточно, но необходимо. Я верю: только душевно чистый человек способен испытать подлинное счастье.
— По-моему, вы идеализируете…
— Нет-нет, только так. Уж вы поверьте мне, не первый десяток лет на свете живу!..
3
Моя институтская подруга Ирка Мережко считала себя вполне счастливым человеком. Она жила одна и панически боялась ситуаций, в которых необходимо будет о ком-то заботиться. Решила не выходить замуж, потому что тогда надо будет обслуживать мужа, не рожать ребенка, потому что придется постоянно тревожиться о нем и не спать по ночам, не заводить собаку, потому что необходимо ее выгуливать. Она ездила к старой больной матери обедать, чтобы самой не возиться у плиты. А потом рассказывала: «Ты знаешь, маме так плохо, она еле ходит. Я не знаю, что случится со мной, если она вдруг умрет». — «Ничего не случится, будешь сама себе готовить обед и раз в год ездить на кладбище». — «Как ты можешь так говорить! Я же не умею готовить. И потом — я терпеть не могу кладбищ…»
К кладбищам у нее в самом деле было сложное отношение. Как-то зашла к ней, и она, не впуская меня в квартиру, абсолютно серьезно спросила, уставившись на мои сапоги: не была ли я в них на кладбище? Остолбенев от дурацкого вопроса, стала судорожно припоминать: нет, вроде не была.
— Ну, тогда заходи.
— Ир, — спросила я, — а если бы была, тогда что?
Она печально покачала головой. Потом кивнула на скомканную тряпку, валяющуюся в углу коридора.
— Вот, видишь?
— Что, тряпку?
— Если мой гость говорит, что был в этой обуви на кладбище, то я сначала стелю тряпочку и разрешаю ему ступить только на нее.
— Почему?
— Ну, понимаешь, на обуви ведь может остаться земля, мертвая земля, и как представлю, что она будет лежать в моей квартире…
— Но, может, человек уже давно на кладбище был…
— Да какая разница, земля-то все равно на подошвах остается!
— А… Ир, и давно это у тебя?
— Что?
— Бзик с кладбищенской землей?
— Ну, давай, спроси еще, не рассматриваю ли я в туалете свои фекалии и не желала ли я когда-нибудь переспать с собственным отцом, — обиделась она. — Может, ты лечить меня будешь?
— Нет, Ир, это не лечится.
«Меня прельщает обломовское сонное существование — спасительное ничегонеделание, — говорила она. — Чем меньше соприкасаешься с этим миром, тем меньше боли приходится терпеть. А значит, есть все шансы испытать больше радости». — «От чего?» — «От того, что делаешь только то, что хочешь, то есть только то, что доставляет удовольствие. В основе мира лежит принцип удовольствия, ты же не будешь с этим спорить!» — «Буду. Удовольствие не самоцель. Оно может быть только сопутствующим». — «А что же тогда самоцель?» — «Не знаю. Может быть, уже набившее всем оскомину самосовершенствование». — «А разве самосовершенствование не доставляет удовольствия?» — «Не всегда. Поступки по совести не всегда желанны. По Канту, например, долг и счастье не совпадают…» — «А как бы так сделать, чтобы совпадали, чтобы то, что делаешь по своей прихоти, было нравственно и хорошо?» — «Наверное, прихоть должна быть чистой, не эгоистичной». — «А так бывает?» — «Вряд ли…»
— Надо бы написать психологический тест по преодолению лени, — мечтала Ирка.
— Попробуй.
— Да пробовала уже.
— И что же?
— Что-что? Начала и бросила. Писать-то лень.
— Выходит, тупик?
— Тупик.
При ее патологической лени у нее было болезненное стремление к усовершенствованию окружающего пространства и выражалось это в желании переделать любую вещь, даже новую.
Купив как-то на «Черкизовском» рынке туфли и поносив их несколько дней, Ирка пришла к неутешительному выводу: каблуки толстоваты. Вооружившись огромным ножом, начала снимать с них стружку. Получив в итоге уродливую кочерыжку с зазубринами, призванную играть роль изящной шпильки, подруга проносила туфли еще с неделю, после чего разочаровалась в них окончательно.
— Ты посмотри, — жаловалась она, — какие жуткие каблуки делают!
— Ир, ведь ты сама их испохабила.
— Но они же были еще хуже!
Купленная юбка-клеш немедленно подверглась портняжьим издевательствам. Так как она доставала Ирке до пят, решено было ее немедленно укоротить. Я приглашалась в помощницы.
— Можно я буду только зрителем? Я совершенно не умею шить.
— Да я тоже не умею. Хоть посоветуешь.
— Тогда я дам тебе совет прямо сейчас. Оставь юбку в покое.
— Но я же не могу носить юбку такой длины!
— Отдай в ателье.
— С ума сошла — в ателье. Буду я еще деньги за такую ерунду платить.
Помимо патологической лени подруга обладала еще фантастической жадностью. Она умудрялась не тратить деньги даже тогда, когда это было необходимо. Ездила на метро по инвалидному удостоверению, которое ей справил какой-то знакомый из Общества инвалидов; приходя в гости, никогда ничего не приносила с собой, объясняя, что магазин был ей совсем не по пути; пригласив к себе на день рождения десять — двенадцать человек, ставила на стол всего две бутылки вина.
— Ир, ты что, не понимаешь: для нормально пьющих русских людей это оскорбительно? — объясняла ей.
— Ничего, надо будет — сходят да купят.
Однажды она честно призналась:
— Понимаешь, если мне подставляют шею, я сразу же на нее сажусь.
— А если не подставляют?
— Все равно сажусь, но только так, чтобы человек как можно позже заметил.
И вот сидим мы над распластанной на полу юбкой. Ира берет в руки кусок мыла и чертит неровный круг сантиметрах в семи от подола. Потом хватает ножницы и лихо отрезает лишний кусок.
