Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»
– Кончил с собой твой Вовик.
Мент выпустил струю дыма и повернулся ко мне.
– А ты кто?
– Я товарищ его.
– Кого его?
– Климовецкого.
Мент молча пропустил нас и потопал к выходу.
Когда мы вошли в квартиру Климовецких, тетя Ира продолжала начатый с невесткой разговор:
– Что ты хочешь? В такую жару он просто потек.
– Фу, мерзость, – ответила Света и, повернулась к Мише. – Представляешь, наш дегенерат перерезал себе вены!
– Жить надоело, что ли? – удивился Миша.
– Следователь говорит, что он уже где-то неделю тут вонял. Я все время слышала запах, только не могла понять откуда он. Завтра пойдешь в ЖЭК, скажешь, что мы въезжаем в эту комнату.
– А на каком таком основании?
– Скажешь, жена беременна.
– Я не понял! Ты что, беременная?
– А ты что, против?
– Что значит против? Я знать хочу!
– Нет, я не беременна, но мама говорит, что может пойти к своей врачихе и та даст справку. За десяточку. Да, мама?
– Ага, – подтвердила тетя Ира, сплевывая шелуху.
– Ну и что ты будешь делать с этой справкой?
– Что?! У нас на троих две комнаты общей площадью 15 метров, а на человека полагается четыре метра. Если нас будет четверо, то нам не будет хватать одного метра до нормы. Понял?
– Большое дело – один метр! Это по 25 сантиметров на нос.
– Да, а то ты их не знаешь? Им надо будет кого-то сюда вселить, они миллиметры считать будут.
Откинув занавеску, Миша вошел в свою комнату и, присев на корточки, включил аппаратуру.
– Димон, иди сюда.
Я прошел к нему и сел на краю незастеленного с ночи дивана.
– Мама, а можно взять справку, что у меня двойня? – не успокоилась Света.
– Светуня, я же тебе говорю, нам и одного хватит, – ответила тетя Ира.
– Нет, ну просто, чтобы уже наверняка. А врач вообще может установить на четвертом месяце, что у тебя двойня?
– Дадим врачихе четвертак, она тебе пятерых установит, – ответила свекровь.
– Правильно, а когда тебя спросят, где весь этот выводок, что ты им тогда сажешь? – подал голос Миша. – Цыгане украли? Или мы их в ведре утопили, чтобы не вякали по ночам?
Света, между тем, повернулась боком к зеркалу в двери шкафа и выкатила живот. Она была худая, как глиста. Глистоватость, видимо, была тем качеством, которое позволило тете Ире принять невестку на свою крохотную жилплощадь. С такой можно было жить в тесноте и не в обиде. Места она не занимала. Взяв висевшее на ручке холодильника кухонное полотенце, Света скрутила его и сунула под халат. Снова выкатила живот. Получилась беременная глиста.
– Миша, надо будет позвать дворничку, чтобы она там убрала, и сразу начнем ремонт. Дашь ей десяточку.
– Десяточку дворничке, четвертачок врачихе, – недовольно заметил Миша. – А сами вы хоть что-то можете сделать?
– Ты хочешь, чтобы я своими руками убирала этот гной, да? – спросила Света. – А потом бралась за тебя?
– Помоешь с мылом и возьмешься.
В этот момент мои друзья походили на кладбищенских вурдалаков, делящих богатый склеп. До его прежнего обитателя дела им не было.
– А чего он покончил с собой? – спросил я.
– А хрен его знает, – пожал плечами Миша. – Дегенерат он и в Африке дегенерат.
– Может, любовь несчастная, – предположила Света. – К нему тут ходила одна.
– Ага! Любовь! – подала голос тетя Ира. – Я ее знаю. Проститутка валютная.
– Откуда у него деньги на валютных? – усомнился Миша.
– Может она ему по любви давала, – предположила Света. – Меня лично одно возмущает. Ты хочешь покончить с собой, пойди и утопись в море! Чтобы потом никто не возился с твоим вонючим трупом!
– Так трупешник же потом все равно всплывет, – сказал Миша.
– Ну и что?
– А то, что все равно кому-то надо будет с ним возиться.
– Положи кирпич в трусы и не всплывешь! – нашлась Света. – А главное, напиши объяснительную записку, чтобы людям из-за тебя не морочили голову.
– Так, все, – сказал Миша. – Дай послушать музыку.
– Опять музыка, – недовольно сказала Света. – Как ребенок со своей музыкой. А что ты наменял?
Миша протянул ей обложку Sheffild Steel Джо Кокера, за который отдал Infatuation Рода Стюарта. С идеологической точки зрения это был очень хороший обмен. Стюарт был списочным эротоманом, а Кокер нет. Судя по фотографиям на дисках, он был алкашом, но наши культуртрегеры с этим готовы были смириться. У нас своих было хоть отбавляй. Света уселась рядом со мной на диван, сложила ноги по-турецки и стала рассматривать обложку.
– Последний?
Этот вопрос меня раньше сильно доставал, поскольку для большинства слово “последний” отражало качество диска. Прошлогодний альбом, альбом десятилетней давности в сравнении с последним всегда проигрывал. Потом до меня дошло, что в своей привязанности к року 70-х я сильно отстал от жизни. Музыка менялась, и это особенно остро ощущали те, кто не слушал ее, а танцевал под нее. Их не интересовало ничего кроме ритма, ну и еще характера звука. 80-е были веком электроники. Даже барабаны стали электронными. Чем и объяснялась популярность Modern Talking или C.C. Catch, которую Миша называл, с присущим ему стремлением к простоте жизни, “Соси квэч”.
– Ну! – с гордостью ответил добытчик Миша крохотной хозяйке маленького дома.
Звукосниматель опустился на черную массу, в динамиках послышался хруст выскользающей из-под иглы пластмассы, затем размеренно и звонко застучал барабан, начал вить упругое кружево бас. Кокер запел:
I don’t need no one to make my bed
I don’t need no one to rub my head
I don’t need no one to do me wrong
I don’t need no one to sing my song
– Ништяк, а? – сказал Миша, счастливо улыбаясь. – Там одна царапина была, если она сейчас стукнет, я его в следующий раз убью на хрен.
Угроза относилась к бывшему владельцу диска, который утверждал, что царапина – поверхностная.
When you left me it was for the first time
When you left me I was in a bad state of mind
I couldn’t think, I couldn’t drink, I couldn’t eat
It’s been four whole days, I haven’t had no sleep
Света отложила обложку и, прикрыв блаженно глаза, ударяла ладонями по бедрам в такт музыке.
Baby, baby look what you done – Тч!
Baby, baby look – Тч! – what you done – Тч!
– Убью гада, – сказал Миша темнея лицом. – Убью на хрен, я же знал! Я ему идеального Стюарта отдал, идеального, блин!
– Дай побольше давление на иглу, может она проскочит, – предложил я, но у Миши было такое лицо, словно он уже готов был бежать назад в парк, чтобы вернуть своего Стюарта.
Глава 4
Соседка Анна Николаевна, постучав в дверь, сказала из коридора:
– Митя, вас к телефону! – и, когда я вышел из комнаты, добавила доверительно:
– Какой-то мужчина.
– Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, – сказал мужчина.
– Кто это?
– Вам должен был говорить обо мне Николай Карпович.
– Кто?
– Ну, напрягите память...
Я напряг. Николай Карпович стал замредом Колей.
– Ах, это... Вы должны были мне передать документы о...
– Я вас ни от чего не отрываю?
– Подождите буквально минуту, мне надо закрыть дверь, я только вошел.
Я пошел на кухню, чтобы перевести дух, взял стакан, налил воды из чайника, отпил глоток. Вернулся к телефону.
– Але? Я вас слушаю.
В трубке играла музыка.
– Але!
– Да-да, закрыли дверь? Ну, хорошо. Я думаю, что нам хорошо бы встретиться, познакомиться, составить план действий.
– Вы хотите, чтобы я зашел к вам, или вам удобней в редакции?
– Нет, ну зачем же так официально? Встретимся завтра в 11 часов утра возле Памятника жертвам революции на Куликовом поле. Буду ждать вас на скамейке. Знаете, где это?
– Да.
– Тогда до встречи.
На следующий день после летучки я подошел к Коле и сообщил о предстоящей встрече.
– Странновато, нет? На скамейке, на Куликовом поле.
– А что странного? – вылупился Коля, всем видом показывая, что такие встречи на скамейках – давно установленная норма.
– Ну, что мы, разведчики какие-то? Почему не в его кабинете?
– А ты хочешь, чтобы кто-то видел, как ты ходишь на Бебеля?
Коля двусмысленно усмехнулся.
– Я же туда по редакционному заданию иду. Пусть увидят.
– Это ты знаешь, что по редакционному заданию, а что люди подумают?
Я даже не знал, что ему ответить, и он, наконец, освободил меня:
– Слушай, тебе сказали, иди.
Найдя нужную скамейку, я сел, развернул газету и стал просматривать заголовки. Наша газета обладала уникальным свойством. Практически все, написанное в ней, никого не волновало, кроме корректоров. Не исключено, что они были последними, кто читал производимую нами белиберду. На летучках неоднократно говорили, что тираж падает, от подписки отказываются. Требовали писать боевые, современные материалы, но список тем не менялся: подготовка к отчетам и выборам, очерки о молодых специалистах и портреты современников, большая часть жизни которых, как правило, оставалась за рамками написанного. Благо, в последнее время разрешили писать о музыке. И поскольку я ей увлекался, тему отдали мне. Она считалась до такой степени несерьезной, что конкурентов у меня не было. Но по той же самой причине ее несерьезности, я должен был дописывать положенный объем портретами современников и молодыми специалистами.
