Александр Покровский - Кот
А потом он задержится в самой верхней точке и пошёл на выдох.
Но выдох я не люблю.
Раз уж дали возможность вдохнуть, то в этом что-то есть от того, что тебе дали в долг, а теперь необходимо отдавать. Жалость какая-то. То ли себя жалко, то ли жалко вообще. Так что хочется держать его там как можно дольше.
Правда, следующий вдох обещает вроде бы ещё большую радость и ради этого можно, конечно, выдохнуть предыдущий.
Пожалуй, можно.
И ещё, пожалуй, в этом-то и состоит, как мне кажется, некоторое преддверие в ожидании чуда, или вера в преддверие, или мы сейчас, может быть, описали сам механизм возникновения такой веры в такое преддверие.
И оно появится, разумеется, - это я опять о чуде.
Но, как уже говорилось, оно появится только на вдохе и только после необъяснимой радости.
Депрессия?
Какая, на хер, депрессия?! И это ты так лежишь, потому что депрессия?
Да ты с ума сошел! Какая на асфальте может быть депрессия?
Я на катер бежал. Это был последний катер. Он уходил в двенадцать ночи. Меня отпустили со службы так, чтоб я не успел, а я добрался.
Восемь километров бегом, на повороте сел в автобус, сорок минут на нем езды и, как из него вылез, до бухты еще два километра.
А катер - вот он. А перед ним идет погрузка ракет. Дорогу перекрыли. Я подбегаю, весь мокрый, а меня не пускают, и катер уходит на моих глазах.
Вот это был удар! У меня тогда просто руки повисли, сил никаких, все отдал этому броску.
Я потом постоял-постоял и пошел назад, а поземка, в лицо летит ледяная крошка, сечет его в кровь, автобусов нет, попуток нет, ночь, свет только от снега и тридцать километров до поворота, в гору пешком, с горы бегом, чтоб пот, который по спине струится, не остыл, а ты говоришь - депрессия.
Какая, на хер, депрессия?!
Швартовщиков смыло - никто даже не остановился, никто никого не искал, потому что вода минус два градуса - жидкий лед. Плюхнулся в нее - остановка сердца и плавай потом оранжевым поплавком.
Трос выбирать, а он на морозе с ветром к рукам липнет, потому что рукавицы дырявые.
От лома спина дрожит и ноги. В тепло попал - уснул на подоконнике.
Мы света белого не видели. У нас идешь по кораблю и думаешь: "Ну вот, ничего не случилось, пока ничего не случилось, хорошо, что ничего не случилось!"
А когда случалось?
Иногда так случается, что если сразу начинаешь говорить, заикаешься. И тогда выдохнуть надо, сказать себе пятнадцать раз скороговоркой: "Всё будет хорошо!" - и потом уже можно разговаривать.
А паника? Самое страшное, что можно придумать. Люди на людей не похожи. Навстречу бегут, и ты принимаешь их на себя. Ты их должен остановить, задержать, иначе всем труба.
А они такие сильные, просто беда, они кремальеру в руку толщиной ломают, как спичку, они на бегу кучей зарываются в ящики лицом, прячутся, забиваются в щели, они лбом раздвигают трубопроводы, мнут на лице все кости, срывают руками клапаны.
А ты схватил лом с аварийного щита и на них с ломом.
А они ударов не чувствуют, понимаешь ты это, не чувствуют?
И тогда приходится орать, так орать, что не знаешь, откуда у тебя только голос появляется.
А ты говоришь - депрессия.
Какая на асфальте может быть депрессия?
"Герман" и судьба
Это случилось после последнего путча. В 94-м году, а может, и в 95-м. Для конспирации все путают даты. В стране наблюдался разгар перестройки, в стране все украли и поделили.
И в первую очередь рефрижераторный флот.
А всё потому, что перевозимый груз почти всегда стоит намного больше того, что стоит корабль и его команда, так что выгодное это дело.
Герман Матерн был немецким антифашистом и значился на обоих, имеется в виду, бортах. Его портрет почти всегда висел вертикально в красном уголке, а после того, как с корабля за ненадобностью, как мебель, убрали помполита, для сокращения времени его стали называть просто фашистом.
Там же висела его краткая, как у коня, родословная, а капитана мы назовём Вышетрахен, а настоящую его фамилию мы скроем по причине того, что вдруг всем станет неудобно.
По той же причине никак не вспомнить название китайского порта, из которого вышли утром.
Уже спало напряжение шатания по акватории, уже отстояли две вахты, и впереди уже свободная вода и можно вроде бы расслабиться, хотя воды все еще китайские и судно входит в заряд тумана.
Не успели войти - тра-а-а-ах! - и столб искр до неба: переехали китайца. Судно китайское. Как он в тумане оказался и что он там делал - неизвестно, но только все тридцать китайцев, его команда, уже стояли вдоль борта, и все они были в спасательных жилетах и на ломаном русском орали: "Русские! Спасите наши души!"
От удара наш великий "Герман" разрубил китайца пополам, и тот тут же утонул. Наш без груза тянет на десять тысяч тонн, а с грузом - все восемнадцать, судно ледового класса.
Так что - пополам в одно мгновение, и китайцы уже плавают. Отработали назад - двух китайцев под винты и в дивные клочья, остальных втянули на борт и в красном уголке сложили.
По рации связались со своими: "Что делать?"
Им в ответ: "Рвите когти из террвод!"
И начали рвать когти. Полного хода узлов шестнадцать, нос в небо, ноги на плечи и, как вдули, на запросы не отвечаем.
Радист закрылся намертво в рубке, а там броня со всех сторон; капитан на мостике, а боцман на баке дырку на носу сторожит, поскольку дырку-то себе тоже сделали.
И показался китайский сторожевик. Как он узнал о столкновении?
– Китайцы специально подставились! Суки! Они ж все в жилетах! И еще: пока от удара по переборкам летали, как они этого урода по рации успели вызвать? Значит, все заранее? По плану? Суки поганые! - орали на мостике.
А урод догонял и приказывал остановиться. А ему показывали хер, вспоминали его маму и уходили на всех парах.
А тут спасенные китайцы организовались и пошли на мостик с серьёзными рожами: "Везите нас в Китай".
Плотник заточил четыре напильника, помощник запасся дубиной, а электрик - он вояка бывший, старый дед, но очень суровый на вкус, он Точилину через контракт за какую-то мелочь в рог кувалдой заехал - взял свою кувалду и через три секунды убедил всех китайцев в том, что он иногда потрошеными китайцами всякую ненормальную отраву закусывает.
Заперли их в столовой, и они там немедленно "Интернационал" запели, после чего сторожевик открыл огонь.
Накрыло со второго залпа и сразу же сделало дополнительную дырку с того борта, где боцман караулил первую.
До нейтральных вод было чуть-чуть, когда капитан вызвал южнокорейский строжевик на подмогу. Корейцы китайцев любят, как гуси сковородку, так что откликнулись сразу.
Кореец подошел, встал между нами, а потом по китайцу пару раз треснул изо всех орудий, и тот отвязался.
Притащились в Корею, китайцев покидали в автобус и увезли, а сами заварили дырки, перекрасились, и "Герман Матерн" с того борта, что с пирса виден, написали латинскими буквами и стал он тем же "Германом" только на латыни.
Капитан для надежности даже портрет Матерна у себя в каюте под кроватью спрятал.
Потом сходили в одну корейскую контору и там за сто баксов продали корабль Кипру, после чего подняли кипрский флаг и ушли через Панаму в Европу.
А китайцы пытались арестовать другой корабль нашей компании, который в это время у них ремонтировался.
А им сказали: ни хрена не знаем, у нас такого корабля, как "Герман Матерн", не числится. Есть, правда, какой-то "Херман", не без того, но он латинскими буквами и принадлежит киприотам.
На том и разошлись.
А недавно видели "Германа", поскольку его потом продавали незнамо сколько раз: англичанам и не англичанам.
И ходит он теперь под китайским флагом, что самое удивительное.
Природа
Бывают минуты когда я люблю природу. То есть периодически что-то включается в районе хребта, и я иду на скалу есть. У нас же на камбузе только отравиться можно. А тут природа, курлык твою мать, ветер, солнце, облака, лето.
Мы с Серегой очень это все вокруг, между прочим, ценим.
И что мы тащим на скалу? Мы тащим кефир в пачке, помидоры, огурцы и треску холодного копчения - она без головы, в шкуре, солененькая и веревкой обмотана.
Садимся среди всей этой свежести и аккуратно выедаем треску изнутри, запивая кефиром с овощами, после чего кладем позвоночник трески назад в шкуру и веревкой снова перематываем, потому что природа, долбать и долбать, к подобной тщательности и цельному взгляду на жизнь очень нас располагает.
А однажды вот что было: только мы выели треску, сложили ее хребет в шкуру и перевязали, а потом отнесли подальше на скалу, вернулись в начальную точку для достойного переваривания, как появились бакланы.
Самый большой баклан спикировал на шкуру трески, которая все еще имела форму рыбы, сел рядом и от счастья залился диким хохотом. Мы с Серегой хотели сказать ему: "Кыш!" - но тут он запрокинул голову на спину и давай орать, что, мол, я тут нашел и это все мое.
