Томас Пинчон - Секретная интеграция
– Что скажешь, Карл? – поинтересовался Гровер.- Думаешь, они что-то заподозрили? Пронюхали, что мы замышляем?
Карл улыбнулся, и все поняли, что он собирается сказать.
– Нет, мы в безопасности. Пока еще в безопасности.
– Тогда зачем эти звонки? – спросил Гровер.- Если они никак не связаны с операцией «А», тогда что они значат?
Карл пожал плечами и сел на место, глядя на друзей так, будто знал, что значат эти звонки, знал все с самого начала, знал тайны, о которых никто из них даже не догадывался. Как будто в Нортумберлендских Усадьбах действительно была некая «загадка» некий таинственный смысл, который до сих пор ускользал от них и который Карл однажды откроет в награду за их изобретательные плутни, за их отважное противодействие взрослым, их остроумие в школе или, возможно, за то, что они проявят себя в чем-то таком, о чем еще не думали, но Карл даст им это понять, когда будет нужно, с помощью намеков, смешных историй или случайной, на первый взгляд, смены темы разговора.
– Совещание закончено,- объявил Гровер.- Пойдем в логово.
Дождь перестал и сменился ползучей изморосью. Четверо приятелей спустились по дереву на землю, пробежали через двор гроверовского дома, миновали жилой квартал и пошли через поле, огибая прибитые дождем стожки сена. По дороге за ними увязался жирный бассет по кличке Пьер. В солнечные дни пес обычно спал посреди шоссе, которое на участке, проходящем через Минджборо, именовалось Чикади-стрит, но, видно, дождь как-то повлиял на Пьера, оживил его. Он скакал вокруг них, как щенок, гавкая и разевая пасть, словно пытался поймать языком дождевые капли.
Вечером солнце, вероятно, так и зайдет, скрытое от людских глаз, судя по тому, каким мрачным выдался этот день. Горы прятались за низко нависшими тучами. Тим, Гровер, Этьен, Карл и Пьер смутными тенями пересекли поле и вышли на проселочную дорогу, колеи которой были заполнены дождевой водой. Дорога, спускаясь по небольшому кряжу, вела в лес короля Ирьё, названный так в честь претендента на престол, который в середине тридцатых бежал сюда от безумия, охватившего в те годы Европу вместе с его собственным игрушечным государством, и, как гласила легенда, за ведерко брильянтов приобрел всю эту недвижимость. Почему брильянты были именно в ведре (носить их в котором, надо думать, не очень практично) – об этом история умалчивала. Говорили также, что у короля было три (некоторые утверждали, четыре) жены, одна официальная, а остальные состоящие с ним в морганатическом браке, а также фанатически преданный ему адъютант, кавалерийский офицер ростом в семь футов, с огромной бородой, в сапогах со шпорами, с золотыми эполетами на плечах и с пистолетом, который он всегда носил с собой и из которого был готов в любой момент выстрелить в кого угодно, особенно в мальчишку, забравшегося в чужие владения. Именно он, как призрак, бродил по этим местам. По-прежнему жил здесь, хотя его король давно умер – по крайней мере, все так считали,- хотя никто этого адъютанта ни разу не видел, лишь некоторые слышали топот его тяжелых сапог по палой листве, когда он гнался по лесу за убегающими от него в панике мальчишками. Им всегда удавалось убежать. Они чувствовали, что их родители знали значительно больше об изгнании короля, но всеми способами старались скрыть это от детей. Да, где-то в прошлом были мрачные годы, всеобщее бегство, большая война – но всё это без имен и дат; дети знали лишь то, что им удавалось по крупицам уяснить из подслушанных разговоров взрослых, из телевизионных фильмов, уроков истории, когда они хоть что-то слушали, из комиксов про морских пехотинцев, но ничего ясного и конкретного; все события были будто зашифрованы каким-то кодом, и их очертания терялись в сумраке, оставаясь необъясненными. Только усадьба короля Ирьё по-настоящему связывала детей с той страшной трагедией, и этому способствовало то, что сторож усадьбы и их преследователь был когда-то солдатом.
Однако он не доставлял никаких хлопот членам Внутренней Хунты. Они уже давно поняли, что он их не тронет. С тех пор они облазили всю усадьбу и нигде не видели явных следов, только множество двусмысленных свидетельств его присутствия, что отнюдь не опровергало его существования и в то же время делало усадьбу идеальным местом для их логова. Реально существующий или вымышленный, верзила-кавалерист оберегал их.
Дорога шла через сосновый бор; с ветвей шумно спархивали куропатки и капала вода, башмаки хлюпали по грязи. За соснами располагалась полянка, когда-то бывшая ровной лужайкой, ровной, как пологая волна в море, но сейчас заросшая сорной травой и ржаными колосками, испещренная кроличьими норками. Отец рассказывал Тиму, что много лет назад, когда по дороге проезжал экипаж, на луг с холма сбегали павлины, распуская свои яркие хвосты. «Здорово,- сказал Тим.- Прямо как перед началом цветной передачи. Когда мы купим цветной телевизор, пап?»
«И черно-белый сойдет»,-ответил отец, и вопрос был исчерпан. Тим однажды спросил у Карла, есть ли у него дома цветной телевизор. «Зачем он мне? – удивился Карл и тут же добавил: – Ах, да». И захохотал. Тим не хуже Этьена, прирожденного комика, чувствовал, когда слушатель догадывается, что вы хотите сказать дальше, и поэтому не стал больше ничего говорить. Его удивил смех Карла. Ничего особо смешного здесь не было, наоборот, в его вопросе присутствовала определенная логика. Тим действительно думал о Карле не только как о «цветном», но и каким-то образом связанным с цветом вообще. Думая о Карле, Тим всегда представлял его на фоне красно-желтой листвы нынешней ранней осени. В прошлом месяце, когда Карл переехал в Минджборо и их дружба еще только начиналась, Тиму подумалось, что Карл как бы излучает свет беркширской осени, Прекрасного Разноцветного Мира. Даже в унылую серость этого дня и местности, по которой они шли (и которая, казалось, была лишена определенной меры света, оставшегося в прошлом), Карл привносил какую-то яркость, компенсирующую недостаток света.
Они свернули с дороги и сквозь кусты азалии спустились к берегу декоративного канала, который был частью системы проток и островков, сооруженной в конце прошлого века с целью устроить миниатюрную Венецию для нью-йоркского кондитерского магната Эллсуорта Бэффи, который первым начал строиться на этом месте. Как многие из тех, кто возводил замки на этих холмах, он был современником Джея Гулда и его партнера – веселого беркширского коробейника Юбилея Джима Фиска. Как-то раз, примерно в это же время года, Бэффи устроил бал-маскарад в честь кандидата в президенты Джеймса Дж. Блэйна, на который сам Блэйн не попал из-за шторма и путаницы в расписании поездов. Его отсутствия никто не заметил. Все богачи округа Беркшир собрались в огромном бальном зале в необъятном доме Бэффи; бал продолжался три дня, и за это время здесь побывали пьяные бродячие Пьеро с лицами, белеющими в лунном свете, страшные обезьяны с острова Борнео, разносившие кувшины с местным самогоном, пышногрудые вишневогубые актриски, привезенные из Нью-Йорка, в шелковых пелеринках, красных корсетах и длинных чулках; дикие индейцы, князья эпохи Возрождения, диккенсовские персонажи, пестрые бычки, медведи с букетиками цветов; украшенные венками девушки, аллегорически изображавшие Свободное Предпринимательство, Прогресс и Просвещение, а также гигантский мэнский омар, который так и не протянул свою клешню кандидату в президенты. Пошел снег, и утром последнего дня в каменоломне нашли полузамерзшую балерину в костюме Коломбины; у нее на одной ноге были отморожены пальцы, и их пришлось ампутировать. Она больше никогда не танцевала, а в ноябре Блэйн потерпел поражение на выборах, и о нем все забыли. После смерти Бэффи усадьбу купил отошедший от дел грабитель поездов из Канзаса, а в 1932 году она была по дешевке продана владельцам гостиничной сети, у которых не хватило средств на ее переоборудование и которые вскоре решили, что лучше заполучить ведерко с брильянтами короля Ирьё, чем платить налоги на бесполезное имущество. Теперь, когда король умер, дом снова был необитаем, если не считать членов Хунты и, возможно, одного кавалерийского офицера.
В зарослях тростника у них была спрятана плоскодонка, которую они недавно нашли, залапали и окрестила «Утечка». Приятели забрались в лодку, Тим и Этьен начали грести. Пьер уселся, поставив передние лапы на нос, и стал похож на носовое украшение. Чуть ниже по течению с берега спрыгнула лягушка, а дождь беспрестанно чертил круги на воде. Плоскодонка проплывала под ложно-венецианскими мостиками, у которых сверху отсутствовали доски, и можно было, глянув вверх, увидеть в прорехи серое небо; мимо маленьких пристаней, чьи непросмоленные сваи прогнили и покрылись зеленой слизью; мимо открытой беседки с проржавевшей обшивкой, листы которой раскачивались от малейшего ветерка; мимо изъеденных коррозией статуй прямоносых девушек и юношей с фиговыми листочками, обнимающихся или держащих в руках рога изобилия, луки, какие-то невообразимые свирели и лиры, плоды гранатовых деревьев, полуразвернутые свитки. Вскоре над голыми ивами показался Большой Дом, растущий по мере приближения, и с каждым взмахом весел можно было разглядеть все больше башенок, амбразур и контрфорсов. Снаружи дом выглядел весьма плачевно: гонтовая обшивка отвалилась, краска облупилась, слетевший с крыши расколотый шифер валялся на земле. Окна по большей части были разбиты за годы набегов пугливых мальчишек, которые не отваживались залезать внутрь из страха нарваться на кавалерийского офицера с пистолетом. И всюду витал запах старого, восьмидесятилетнего дерева.
