Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Иди с черного хода, а то увидят.

Он вышел с черного хода, перемахнул через ограду и очутился в переулке. Под ногами заскрипел мерзлый угольный шлак. Едва он услышал манящий шум города, в висках его гулко застучала кровь. Он свернул на улицу. «Только бы дали возможность спокойно тут жить, — думал он. — Только бы газеты не отпугнули от меня людей… Господи, помоги, больше ни о чем не прошу. Пусть люди поймут, пусть не сторонятся меня». С угла перед мостом он увидел цепь огней. Они высвечивали снежные сугробы у реки, играли на заиндевелых серых фасадах длинных складов, которые стояли там же, где он видел их еще ребенком. Он приметил в снегу тропку, что вела к маленькому кабачку на углу, а дальше, за рекой — холодные фабричные трубы, пропоровшие низкое, тяжелое небо.

— Господи! — вздохнул он. — Красиво-то как! Хорошо как! И как светятся те дома за рекой!

Он остановился у моста, и ему хотелось громко кричать о том, как он благодарен людям — всем, всем, кто безмятежно спит сейчас или мечтает, ссорится или любит за теми светлыми окнами в домах по другую сторону реки.

Утром, проснувшись, он услышал стук капели с сосулек, шорох сползающего с крыши льда, и его неудержимо потянуло на улицу, к людям. Он наспех оделся и сбежал вниз. Мать устало собирала на стол, готовила ему завтрак. Вид у нее был измученный, как после бессонной ночи.

— Мам, а знаешь, куда я иду? — спросил он, понимая, что ее тревожит.

— Может… насчет работы? — сказала она, и в ее голосе слышалась надежда, которая снова ожила в ней вчера, когда он упомянул о работе, и не давала ей уснуть всю ночь.

— Точно, — ответил он. — Вот пожую чего-нибудь — и прямым ходом в гостиницу «Корона». Все равно какая работа, лишь бы жить, как ты, и Дэнис, и Тим, понимаешь?

У матери заблестели глаза. Впервые сын дал ей почувствовать в нем то, что она могла понять. И горячая вера в него осветила ей душу. Она тихонько заплакала.

— Ну чего ты? — удивился он. — Все так и будет, как сказал.

— Ничего… ничего… Я от радости.

После стольких лет разлуки эта их близость казалась ей почти чудом. Ее морщинистый дряблый подбородок снова задергался.

— Ну что ты, ма, ну не надо! — Он старался ее успокоить. — Дай-ка мне лучше, как бывало, чашку кофе с гренками, а? И сядь, поешь со мной.

Она всегда дожидалась его, когда он еще подростком поздно возвращался домой и они вместе выпивали по чашке кофе, а она расспрашивала его обо всем, что с ним было за день.

За завтраком они разговаривали, как в те далекие годы. И Кип ощутил, что вновь обрел свой дом.

Выйдя, он оглянулся на их окно, помахал ей рукой. На улице потеплело. Отъехавший автомобиль окатил тротуар талым снегом. Навстречу Кипу шли две девушки. Он прислонился к фонарному столбу, вынул из коробка спичку и, пожевывая ее, смотрел на них и слушал, о чем они говорят. Одна рассказывала:

— Пришлось моему папаше пойти и взять напрокат смокинг…

Он добродушно ухмыльнулся, бросил спичку в снег и поглядел им вслед. Ему захотелось пойти с ними, в их жизнь. На углу из булочной вкусно пахло свежим хлебом. Он остановился опять, вдохнул его аромат. В окне над булочной какой-то мужчина с чувством распевал песню. Кип взглянул на него, коснулся рукой шляпы и сказал:

— Недурно, мистер. Давайте, давайте!

В киоске у табачного магазина он купил газету. И как только Кип увидел на первой полосе свой портрет, его кинуло в дрожь. Вот оно! Чего боялся, то и увидел. Только фото куда крупнее прежних. Прислонившись к стене табачной лавки, держа газету в трясущихся руках, он стал читать. Смайли описал, как он выглядит, как одет, о чем с ними разговаривал, какими планами поделился. Рядом красовался большой портрет улыбающегося сенатора.

— Ну кто теперь возьмет меня на работу после всей этой чепухи в газете? — прошептал он в отчаянии. — Какой смысл идти в гостиницу?

Потрясенный, он швырнул газету на тротуар и вошел в лавку за сигаретами. Пока он прикуривал от огня на прилавке, маленький чернявый продавец робко обратился к нему:

— Прошу прощения, вы Кип Кейли?

— Да, Кейли, — не глядя на него, буркнул Кип, со страхом произнося вслух свое имя.

— Вот повезло, — сказал продавец и протянул ему через прилавок руку. — Как хорошо, что посчастливилось с вами встретиться.

— Вы всерьез? — растерянно спросил Кип, но руку все же пожал.

— Желаю вам удачи, Кип!

— Вы мне рады? — Он не верил своим ушам.

— Еще как!

— А почему?

— Так, по-моему, все ждали вашего возвращения. Помню, как вы уехали. Приятно было услышать, что вы хотите быть с нами в одной упряжке. — Он дружески, приветливо улыбнулся, взял с полки жестяную коробку с сигаретами и конфузливо сказал: — Вот… это вам… на счастье.

— Спасибо, спасибо… — смущенно благодарил его Кип за такой щедрый подарок.

— Я сразу узнал вас по фотографиям.

— Ну ясно, в газетах. Мне повезло, что вы их видели. — И, подняв перед собой коробку, сказал: Буду хранить ее на память всю жизнь. Немало вещиц доставляет удовольствие, но ни одна не сравнится с этой.

Еще раз тепло пожав продавцу руку, он вышел из лавки — настроение у него было теперь куда лучше, чем до покупки газеты, — и направился в гостиницу.

В гостинице «Корона», четырехэтажном кирпичном доме неподалеку от университета, обычно останавливались второразрядные спортсмены-профессионалы. На другой стороне улицы, напротив нее, находился дансинг. Владелец гостиницы Харви Дженкинс был к тому же большой деляга в мире спортивного бизнеса и имел свою команду борцов. Кряжистые бритоголовые типы с расплющенными ушами, короткой шеей и могучими плечами то и дело входили в гостиницу, а в вестибюле постоянно толпилась кучка молодежи вокруг местной звезды, легковеса, который клялся уши оборвать заезжему гастролеру, этому дохляку с отбитыми мозгами. В сезон скачек гостиницу наводняли приезжие с дальних ипподромов с громкими названиями: «Синие береты», «Хаелиэ», «Тиа Хуана»; они останавливались в «Короне» из года в год. Каждый день их возили на ипподром и обратно автобусом, впрочем, ставки можно было делать тут же, на месте, а на ипподром звонить по прямому проводу. В сезон скачек у входа в «Корону» вертелись городские потаскушки, благо напротив, через дорогу, был дансинг.

Подходя к гостинице, Кип видел, как маляры на лесах красят каменный фасад и обновленная кирпичная стена под огнями новой неоновой вывески мерцала, как огромный рубин.

Нервным шагом Кип вошел в вестибюль и направился к конторке портье. Там сидел рыхлый парень с одутловатым лицом, изуродованным ухом и густой черной копной волос, причесанной на пробор. Покуривая сигару, он сортировал письма. Повернувшись к Кипу на вертящемся стуле, он глянул на его могучие плечи и спросил:

— Кириленко?

— Я? — удивился Кип.

— Знаменитый русский. Борец. Босс его поджидает.

— Борец?

— Ну да, борец. Слышь, приятель, ты что, с луны?

— Я живу на окраине, — ответил Кип.

— Тяжеловес? У нас в городе их не жалуют. Жутко неповоротливы. Я, между прочим, того же мнения, — сообщил он доверительно.

— Я Кейли. Кип Кейли. Мне к мистеру Дженкинсу, он знает, что я приду.

— Ба! Кип Кейли! Что же сразу не сказали? И как это я вас не узнал? Отец да братишка только о вас и говорят целый день. — Наклонившись поближе, он жадно спросил: — Может, помните меня? Я Билли. Билли-Мясничок, помните? Да? — Его помятая физиономия просветлела в надежде, что о нем еще помнят. — Помните, как я уделал Шоколадку?

— Помню, как Шоколадка тебя уделал, — сказал Кип.

Руки Билли взметнулись, замолотили воздух, голова замоталась, глаза остекленели. Ему чудилось, что он опять молотит Шоколадку. Кипу стало не по себе, когда он увидел, как этот давно сошедший с ринга боксер, сидя за конторкой, сучит руками, тупо уставившись в одну точку.

— Эй, Билли! — окликнул его Кип. — Очнись! Где босс?

— Ну, дайте подержаться, — сказал Билли, пожимая ему руку. — Было время, и обо мне тоже шумели. Вот здорово, что вы в почете. Ну, пошли в контору.

Дженкинс сидел за столом в своем кабинете с окнами на улицу и спал. Перед ним на столе стоял стакан пива. Уткнув подбородок в грудь, Дженкинс тяжело дышал, громко всхрапывал. Не меньше трехсот фунтов веса. Кожа на лице натянута, как на барабане. Тучность алкоголика, рыхлая, нездоровая.

— Его все в сон клонит, — сказал Билли. — Приходится будить. Каждые полчаса носом клюет. Он и сам этого боится. Все жиреет, никак со своим весом не сладит. Я его воздушным шаром зову. Может, и унесет его каким-нибудь ветром. — Он осклабился, тряхнул Дженкинса. Тот смешно заморгал маленькими голубыми глазками.

— К вам Кип Кейли пришел. Говорит, вы его хотели видеть, — громко сказал Билли.

— Что случилось? Ладно, ладно, не тряси, я слышал каждое твое слово, — пробормотал Дженкинс, поворачиваясь на вращающемся кресле.