Валерий Вотрин - Последний магог

Так объявили люди, пришедшие от бега.

Меня там в тот день не было. Я был на холмах — пас лошадей вместе с другими табунщиками. К нам прискакала взволнованная Нишкни и сообщила, что недавно приходили люди от бега, и скоро надо явиться на празднество. Мои товарищи обрадовались, стали громко обсуждать новость: ожидалось веселье, ожидалось огромное пиршество, съезжались со всех концов страны затейники и музыканты. А у меня подозрением, тревогой, неприятным предчувствием заныло сердце. В последнее время я чувствовал его, мое сердце, оно давало о себе знать в самые неподходящие моменты, и когда надо было радоваться, оно сжималось, а когда вокруг веселились, оно задумывалось. Ничего я не мог с ним поделать, оно было частью меня и руководило мной, повелевало. Оно погоняло мной, мое сердце.

Было начало осени. С гор по ночам подул холодный ветер. Травы еще больше поседели. Горы стояли в темных тучах, дожди лили над горами. Настало время явиться в урду великого бега для надлежащего веселья.

Урда была недалеко от нашего поселения, в хосуне Годи. Лишь бегам разрешено было кочевать по земле Магог. Бег соизволил остановиться здесь прошлым летом, когда его объявили верховным Гогом земли Магог. Четыре сотни огромных повозок, запряженных быками, привезли сюда урду, имущество бега, привезли его жен и чад, а также неисчислимое количество челяди и домочадцев. Урду защищали стены из повозок, охраняли вооруженные воины. Велика была урда в хосуне Годи.

Бесчисленное множество народа стеклось на громадное поле перед воротами урды. Всюду, куда ни кинь взгляд, несчетными палатками было усеяно поле, в них пировали, пели, плясали люди. Кое-где затейники и акробаты развлекали народ, по краям конники демонстрировали удальство, устраивали состязания. Вкусные запахи готовящихся яств плыли пополам с пылью над полем.

Помню, я растерялся. Куда идти, что делать? Веселиться не хотелось. Хотелось отойти в сторонку и подумать, поразмыслить. Горы отсюда казались ближе, можно было различить отдельные вершины. Что-то там делают тэнгэры? Видят ли, что верховный Гог устроил празднество? Ходили ли к ним люди от него, приглашали ли явиться? Веселятся ли тэнгэры, или им по целым суткам надлежит наблюдать за нами? Такие мысли приходили мне в голову. Хотелось отойти в сторонку, подумать, поразмыслить. О многом хотелось размышлять моей голове, и сердце мое посреди общего веселья задумалось. Но Нишкни потянула меня за руку, и мы нырнули в праздничную толпу.

Вокруг бурлило веселье. Вокруг ели, пили, смеялись. Обжирались, опивались, хохотали во всю глотку. Целых быков поворачивали на вертелах. На канатах танцевали плясуны. Плясали испуганные незнакомым шумом лошади. Конскую колбасу раздавали за так. За волосы тащили пойманного вора. Отпускали в небо пойманных птиц. Щебетали стайки девушек. Своры парней затевали потасовки. Вокруг ели, пили, смеялись, обжирались, опивались, хохотали во всю глотку.

Вдруг я заметил в стороне, у костра, знакомых людей. Это были мужчины нашего рода, которые тоже пришли поучаствовать в веселье. Заметив меня, один из них протяжно меня окликнул:

— Эй, единородец! Пошли к нам!

Я подошел к ним и сердечно поздоровался. Их было с десяток, они неспешно ели жирный бульон. Один, огромный, темнолицый Бурчи, сказал:

— Возьми чашку, поешь с нами.

Я сидел с ними, со взрослыми мужчинами нашего рода, и ел вкусный горячий бульон. Они же, не обращая на меня внимания, вели медлительные беседы, неспешно резали мясо, наливали еще бульону. «Эхэ-хэ!» — то и дело вздыхал кто-нибудь из них, и не был этот вздох полон затаенной обиды или скрытой горечи, а полон был сытого удовольствия, исходил из плотно набитого вкусной едой брюха. «Эхэ-хэ!»

Я рассматривал их. Никогда еще мне не доводилось видеть столько единородцев мужского пола. Я знал только двоих: Бурчи, старшего табунщика бега, и маленького подслеповатого старика по имени Шалбан-ага, славившегося своей прожорливостью. Этот Шалбан-ага был известен тем, что в одиночку мог съесть целого ягненка и выпить бурдюк ойрака. Видеть это было удивительно, потому что Шалбан-ага был ростом мал и телом тщедушен. Сейчас он, отдуваясь, с лицом, покрытым обильным потом, доедал шестую чашку бульона. Бурчи, посмеиваясь, смотрел на него.

— Что, уважаемый Шалбан-ага, еще налить? — спросил он, когда тот опорожнил чашку.

Шалбан-ага замигал.

— Налей, пожалуй, — сказал он не очень уверенно.

— А то мясо готово, сейчас еще жареного принесут, — подначивал Бурчи, перемигиваясь с другими.

— Так пока его поднесут, — сказал Шалбан-ага, жадно поглядывая на котел. — А бульон вон какой вкусный. Ты налей еще, друг Бурчи. От жидкого, небось, бурдюк не лопнет, — добавил он под общий смех, похлопывая себя по животу.

Сквозь густую шумную толпу к нам пробилась Нишкни.

— Вот ты где! — закричала она, увидев меня. — Пошли скорее, там Шмешу-хэхэхэй выступает.

— Невеста, э? — подмигнул мне Шалбан-ага.

Мне стало неприятно смотреть на его лоснящееся лицо, сальные глазки. Я встал и пошел с Нишкни.

Местонахождение Шмешу-хэхэхэя можно было легко отыскать по громовому смеху зрителей. Мы едва протолкались сквозь плотную стену людей и оказались в первых рядах. Посреди образованного зрителями круга сухой, юркий, похожий на лисицу Шмешу-хэхэхэй потешал народ своими байками, немилосердно приправленными солью с перцем. На нем был старый халат, подпоясанный драным кушаком, на голове — древний облезлый малахай, во рту не хватало зубов, говорил он пришепетывая, но голос у него был на удивление громкий, и смешные байки вылетали одна за другой. Я видел своими глазами, как люди валятся от хохота на землю, когда он со своими ужимками рассказывал о том, как сосед его продавал коня и что из этого вышло. И ничего вроде в этой истории смешного не было — соседский конь по дороге пал, и хозяин его сел у обочины и принялся проклинать судьбу, — но Шмешу-хэхэхэй так рассказывал об этом, так причитал — ой-вой, конь мой, конь дорого-ой! — что невозможно было удержаться от смеха.

А потом произошло неожиданное. Старый потешник натянул свой малахай плотнее на уши, как-то неловко скособочился и, прихрамывая, пошел по кругу. Шел он вздыхая, поминутно останавливаясь и поглядывая на небеса. Делал он это так уморительно, что народ захохотал, еще не услышав ни слова.

И вдруг Шмешу-хэхэхэй остановился и тонким, жалобным голосом, заикаясь, произнес:

— К-к-к-когда?

Это было и смешно, и жутко — смех в толпе прекратился. Похоже, старый забавник перешел какую-то черту. А Шмешу-хэхэхэй, не обращая внимания на реакцию, внезапно переменился — теперь это был высокий тощий шаман в остром колпаке, с мрачной физиономией и острым взглядом.

— Никогда! — завопил он неожиданным басом, и бедный маленький человечек в драном малахае, тут же появившийся на месте шамана, весь съежился и залился слезами.

Повисла тишина. Я огляделся и увидел нахмурившиеся лица, злые взгляды.

— Смешно тебе, старый лис? — крикнул кто-то.

Шум нарастал.

И тут из толпы вышли два человека. Два осанистых нукера, судя по одежде из свиты бега, подошли к старому шуту, и один из них вдруг вскинул руку и хлестнул его нагайкой. Шмешу-хэхэхэй не издал ни звука, лишь съежился и упал на колени — так силен был удар. Нукер опять занес нагайку для удара. И тут раздался звучный сильный голос старика:

— Остерегись, Кырычу, — на семь поколений потомков твоих падет этот удар!

Рука с нагайкой дрогнула — нукер через силу проворчал:

— Охота мне мараться. Тьфу! — плюнул он на шута и отошел. А Шмешу-хэхэхэй негромко сказал ему вслед:

— А плевок этот точно падет на твоих потомков, Кырычу!

И сразу преобразился — развеселившись, стал рассказывать о слепом козле, ведущем стадо баранов, и о том, как этот козел завел все стадо в безводную пустыню. С такими ужимками рассказывал об этом незадачливом козле Шмешу-хэхэхэй, с такими прибаутками, так потешно перемежал свои слова козлиным блеянием, что хмурые лица разгладились, и скоро люди вновь смеялись, забыв о происшедшем.

Только мы с Нишкни никак не могли этого забыть. Нишкни взялась серьезно доказывать, что поступок Кырычу тяжким камнем ляжет на его потомков, как и предрек Шмешу-хэхэхэй. У старика черный глаз, говорила она. Горе тому, кто обидит старого шута. Он водится с духами, не с теми, что на Небе, а с теми, что под землей. Говорят, однажды по его слову они явились и забрали одного обидчика.

Я ей не поверил:

— Кто тебе это сказал?

Неожиданно она рассердилась и толкнула меня.

— Не твое дело! — крикнула она. — Это правда!

— Тебе это тэнгэр сказал? — допытывался я.

Никогда не забуду того, как она заглянула мне в глаза.

— Он был при этом, — тихо сказала она. — Он и другой тэнгэр.