Игорь Всеволожский - Ночные туманы
— Где твое расписание? — спросил он грозно, поднося мне к носу круглые, похожие на луковицу, часы. Они показывали половину седьмого.
«Проспал! — подумал я в ужасе. — По расписанию я должен вставать в шесть часов».
— Вставай, умывайся! — Отец спрятал часы. — Марш на двор! — скомандовал он.
Я схватил штаны.
— Голышом!
Я выбежал из комнаты голый.
— Мыло! — крикнул мне отец вслед, и я опрометью кинулся на кухню за мылом.
Во дворе, залитом ранним утренним солнцем, стояло ведро с водой.
— Намыливайся.
Я, окунув кусок мыла в ведро, помылил лицо, голову, плечи и грудь. Отец одной рукой поднял ведро и опрокинул его. Холодная как лед вода обожгла, словно огонь.
— Беги обтирайся.
Я побежал в дом, оставляя за собой мокрые следы.
Через несколько минут я, дрожа от холода, пил горячий чай, чтобы согреться.
Когда я пришел на училищный двор, меня сразу окружило множество ребят. Они рассматривали меня любопытными глазами.
Я уже испытал нечто подобное во Владикавказе. Теперь снова был новичком и приготовился к неожиданностям. Нигде не было видно ни Севы, ни Васо. Из толпы ребят вышел длинный-предлинный парень. Его сухие жилистые руки казались очень длинными, потому что на четверть высовывались из коротких рукавов серой рубахи.
Черный блестящий чуб свисал на глаза. Парень, не говоря ни слова, протянул руку к козырьку моей фуражки.
Он рванул козырек, картуз закрыл мне лицо до самого подбородка. Меня оглушил страшный удар по голове.
Я слышал, что кругом смеются, и тщетно пытался освободиться. Фуражка плотно укрепилась на голове. Вдруг ктото схватил за козырек и стал тащить его кверху, чуть не содрав мне с лица всю кожу. Козырек затрещал. Я открыл глаза. Возле длинного парня стоял Васо, держа в руках истерзанную фуражку. Он бросил на землю фуражку и сжал кулаки.
— Зачем обижаешь Сергея?
— Он сопляк и трус.
— Выходи со мной драться! — крикнул Васо.
— С тобой? — презрительно спросил длинный, откидывая блестящий чуб. Он толкнул Васо, и тот, словно перышко, полетел в сторону. Васо вскочил красный и разъяренный и кинулся с кулаками на длинного. Тогда из толпы вышел Сева:
— Постой, Васо. Сергей сам справится с длинноногим.
Он стоял с высоко поднятой головой и смотрел снизу вверх на длинного. Он был на две головы его ниже.
— Ты не бойся, Сережка, — сказал он, улыбаясь. — Длинный только со слабыми храбрый. А ну, вызови его на борьбу. Увидим, кто победит. Расступитесь!
Ребята зашумели и расступились. Сева делал мне какие-то знаки, показывая на ноги длинного. Тут я увидел, что у длинного такие тонкие ноги, что, того и гляди, сломаются пополам. Я понял, что Сева советует хватать длинного за ноги. Если бы я захотел схватить длинного за шею, мне пришлось бы притащить табурет.
Длинный вышел вперед, как боевой петух. Он казался мне страшно сильным. И я удивлялся, что Сева благословил меня на драку с таким геркулесом.
— Ну, подойди, сопляк, — сказал длинный довольно добродушно. — Я сделаю из тебя цыпленка на вертеле.
— Ах ты, негодяй! Это я-то цыпленок, да еще на вертеле?
Он ударил меня по скуле — у меня из глаз посыпались искры, потом — под ложечку. Я широко раскрыл рот: не хватало воздуха.
— Довольно с тебя? — спросил длинный. — Или хочешь еще?
— Хочу.
Я знал законы школьных боев: если тебя победят и изобьют в первой схватке, значит, всегда будут считать слабосильным и трусом. Длинный наступил ногой на мою фуражку. «Пропала фуражка! Отец забьет меня, как собаку!» Я нацелился и изо всей силы ударил длинного головой в живот. Тот охнул и словно сломался. Тогда я нагнулся и схватил его за ноги. Мне показалось: я держу в руках скелет — такие тонкие у него были ноги. Я напряг все силы и поднял длинного. Он бил меня кулаками по спине. Ноги мои подкосились, и мы оба свалились на землю.
— Длинный, длинный, не сдавайся! — кричали ребята.
— Новичок, бей его, бей!
Длинный схватил меня за шею и пригнул голову к земле.
— Ешь землю, ешь! — злобно твердил он, толкая меня лицом в землю.
Я вырвался, снова кинулся на него и опрокинул. Он пытался подняться, но я прижимал его к земле, крепко вцепившись в его сухие острые плечи, затем я сел на него верхом. И он вдруг вытянул ноги, и на лице его появилась растерянность.
— Молодец, новичок! — закричали ребята.
Зазвонил звонок.
— Поднимайся, — сказал Сева. — Вот видишь, я говорил, что он только выглядит силачом.
Сева повернулся к ребятам:
— Его зовут Сережкой Бесстрашным, он славный и храбрый парень, и тот, кто нападет на него, будет иметь дело со мной.
— И со мной. — Васо встал рядом с Севой.
— И со мной, — вдруг выступил вперед совсем незнакомый мне толстяк, пытаясь состроить на своем пухлом лице выражение отчаянной решимости.
Я завоевывал новых товарищей.
Глава пятая
День начался в классе молитвой, которую скороговоркой читал дежурный:
— Преблагий господи, ниспошли нам благодать духа твоего святого, дарствующего и укрепляющего наши силы…
Большая черная доска была чисто вымыта, на подставке лежала влажная тряпка, рядом с ней — обгрызенный кусок мела.
В класс вошел мрачный, угрюмый человек в черном сюртуке, с журналом и книжками под мышкой.
Из рукавов высовывались грязные манжеты.
— Садитесь! — приказал он и, развернув журнал, углубился в чтение. Учитель читал журнал долго и с интересом, как занимательную книгу. Что он мог вычитать там, кроме наших фамилий?
Постукивая по столу красными пальцами с обкусанными ногтями, математик сказал:
— Тучков, к доске.
Он продиктовал задачу. Я писал мелом. Математик рассматривал меня с любопытством, наклонив голову набок.
— Пиши, пиши дальше, несчастный.
Я не мог понять, почему я несчастный. Несчастными я считал нищих, просивших милостыню на улицах, слепцов, хромых и безруких.
— Ну? Решил?
В голове у меня все смешалось: резервуары, ведра, количество воды.
— Ax ты, несчастный! Сын почтенного отца — и лентяй! Для лентяев у меня одна оценка.
Мне мигом представилось лицо отца, его широкий кожаный ремень с острой пряжкой, зазубренной по краям…
— Господин учитель! — крикнул я в отчаянии. — Задача, по-моему, неразрешимая и…
— Ноль! — крикнул учитель злорадно.
Если я принесу домой ноль, меня не спасут от страшной порки и мольбы матери. Если даже мать встанет перед отцом на колени и будет умолять его о прощении, отец все равно не простит, сдерет с меня шкуру.
Учитель занес над столом ручку с пером, словно меч.
С пера стекали чернила. Пальцы учителя были в чернильных пятнах. Вдруг он сказал:
— Дай сюда мел!
Я протянул ему обгрызенный кусочек.
«Что он задумал?»
— Я докажу тебе, — сказал учитель совершенно спокойно, — что задача разрешима. Садись на место.
Я поплелся к парте. Сева толкнул меня в бок, но я не обернулся. Жизнь моя навсегда погублена. К горлу подкатывали слезы. А что, если утопиться в реке? Или броситься под фаэтон? Лошадиные копыта растопчут меня насмерть. Меня принесут домой. Мать кинется на мой труп и станет обливаться слезами. А отец подойдет и скажет… Что он может сказать? Быть может, проронит слезу, пожалеет и подумает, что простил бы меня, если бы я был жив? Мне стало до слез себя жалко! Вдруг я услышал смешок. Потом другой, более явственный.
Учитель обернулся. Борода его была выпачкана мелом. Он перечеркнул несколько цифр, стер тряпкой и снова принялся выводить корявые, словно спотыкающиеся цифришки.
Сева снова толкнул меня в бок. В классе вдруг стало весело. Все улыбались и шушукались. Я понял: учитель не может решить задачу. Он подошел к столу, взъерошенный и лохматый. Взял задачник, послюнил выпачканный мелом палец и стал перелистывать страницы, отыскивая ответ на задачу.
— Гм… — сказал озадаченно, — не сходится.
— Не схо-дит-ся, — хором повторил класс.
Учитель подошел к столу, раскрыл журнал и зачеркнул ноль. Моя жизнь была спасена!
Начался урок русского языка.
Учитель Хорькевич производил безобидное впечатление, но Сева и Васо отрекомендовали его гнусным доносчиком.
— Сегодня, дети, — сказал Хорькевич ласково, — мы станем писать сочинение. Я выбрал для вас легкую и занимательную тему…
Он подошел к доске, крупным почерком вывел: «Как я провел дома воскресный день».
Сева заглянул мне через плечо.
— Ты будешь писать? — шепнул он.
— Буду.
— Счастливец! А я вчера целый день в «орлянку» играл.
Перо мое заскрипело так громко, что все стали оборачиваться. Но я ни на кого не обращал внимания. Я помнил только, что надо во что бы то ни стало закончить вовремя сочинение. Я вспотел, до того я трудился. Наконец я поставил точку и подождал, пока высохнут чернила.
