Эжен Мельц - Долина юности
Pentru Copii[2]
Мой брат, который уже умеет читать, выхватывает пакет и бежит в гостиную, чтобы его открыть. Я срываюсь с места вслед за ним.
— Осторожно, ничего там не разбейте, — умоляет нас бабушка из кухни.
Мы открываем пакетик. Папа с мамой прислали нам игрушки. Ура-а-а-а-а-а! Гоночные машинки и грузовик с прицепом. На прицепе прикреплен супербульдозер. Никогда в жизни ни я, ни мой брат не держали в руках таких прекрасных машинок с такими обалденными детальками. Там видно фары, выхлопную трубу, сиденья с рулем и даже панель управления. Чесслово! Машинка размером в пять сантиметров, но внутри все-таки можно разглядеть панель управления. Если взять лупу, то можно и прочитать на циферблате, на какой скорости она едет! К тому же у каждой тачки есть рессоры. Нет, я не верю собственным глазам!
До этого дня мы играли только с алюминиевыми игрушками, сделанными в Китае! Но эти, которые нам прислали родители, — настолько красивые, потрясающие, сияющие, что могли бы сойти за украшения, подаренные инопланетянами. Мы с братом выстраиваем в одну линию на ковре наши богатства, организуем парад, имитируем шум моторов. Узор ковра превращается в дороги, перекрестки и озеро.
Через какое-то время бабушка Кларисса приближается к нам, не говоря ни слова.
— Теперь у нас есть доказательство того, что родители нас не забыли, — заявляет мой брат с особой серьезностью в голосе.
5. Румынский букварь
Опять приходит месяц под названием сентябрь. Алекс начинает свой второй учебный год. В первый раз, когда я его увидел в школьной форме, то чуть животик не надорвал. Я буквально повалился на пол со смеха.
— Никогда не напялю на себя эту дурацкую школьную форму, — заявил я. — Это некрасиво и глупо.
Но к концу недели меня замучала зависть. Я тоже захотел темно-синие брюки, рубашку в голубую клетку и кожаный портфель. Прожжужав все уши тете Эжени о том, как я хочу пойти в школу, я наконец ее достал. Она согласилась записать меня в городскую бухарестскую школу. Почти одновременно моей семье удалось выбить для нас с братом желанную выездную визу в Швейцарию. А мне наплевать: я хочу ходить в школу.
Сегодня я выучил новый день недели: понедельник. В понедельник, я не знаю, в курсе ли вы, начинаются занятия в школе. Тетя Эжени ведет меня туда за ручку. Я так горд, что мои сандалии едва касаются тротуара. Кто знает? Может быть, сам Чаушеску будет принимать школьников, как на плакате, который я видел в городе.
Школа — это огромное здание с большими окнами. Школа — это спортивные площадки с глубокими ямами, как после бомбардировки. Школа — это запахи: смесь жидкости для мытья окон, пота, мела и клея в тюбике. Школа — это книги. Нам выдают букварь и тетрадки в синюю линейку. Мне нравится школа.
Во вторник учитель впервые задает нам домашнее задание: прочитать первые три страницы букваря и воспроизвести двадцать раз три первые буквы алфавита в нашей тетради «Румынский язык». Я учу урок с тетей Эжени за тем же столом, что и мой брат. Я повторяю за Алексом его манеры и позы: помахиваю карандашом над тетрадкой и аккуратно ставлю ноги на цветастый коврик.
Сначала я жульничаю: вместо того, чтобы нарисовать буквы «А», рисую длинный зигзаг на одной строчке и перечеркиваю его горизонтальной линией. Это напоминает пилу, которую я однажды видел в загородном домике на окраине Бухареста. Тетя Эжени улыбается и объясняет мне, что в румынском языке никогда не встречается слов, состоящих из одних заглавных букв «А». Я должен начать сначала, ставя пробел перед каждой «А». Тетя Эжени следит за мной краем глаза, пока они с Алексом повторяют задачи по арифметике. Я перехожу к букве «В». Можно подумать, что это человечек из министерства, куда мы втроем приходили дюжину раз, чтобы получить разрешение уехать в Швейцарию к родителям. Этот дядька всегда был за своим рабочим столом, за исключением одного раза, когда он провожал нас к двери. Я заметил, что его большая круглая голова покоилась на еще более круглом теле. Два жирных шара, нанизанных на позвоночник — настоящая «В» в движении! Буква «С» — это клешни краба. Я уже видел одного на Черном море, два лета тому назад. На входе в отель стоял аквариум, в котором прогуливался краб. Я не знаю, сколько знаков содержит румынский алфавит, но было бы забавно, если бы каждая буква соответствовала какому-нибудь воспоминанию.
В среду я вхожу в класс уверенным шагом. Меня прямо-таки распирает от гордости. Я знаю наизусть первые три страницы букваря. Возможно, учитель решит, что я гений? Возможно, он отправит меня в отдельный класс, для особо одаренных гениев! Возможно, Чаушеску повесит мне на грудь медаль…
Мы входим в класс. У меня еще нет приятелей, только несколько знакомых ребят из нашего района, которые пошли в школу вместе со мной. Но мне известно одно: я всех их поражу своими знаниями. К сожалению, учитель начинает урок не с повторения алфавита. Он рисует на доске яблоки, а потом спрашивает, сколько будет, если прибавить к двум красным яблокам два зеленых. Я сгораю от желания выложить на парту свою тетрадь «Румынский язык» и открыть букварь, чтобы показать всему миру свое первое домашнее задание.
Вдруг в дверь стучат. Два отрывистых и нервных стука. Учитель встает и идет открывать. Перед нами предстает женщина в белой блузке и серой юбке. Ее маленькие очки, балансирующие на кончике носа, так и грозят упасть при каждом ее шаге.
— Ну что же! — повышает голос наш учитель. — Вы не знаете, кто вошел?
Мы отрицательно качаем головами.
— Это госпожа директриса! — объявляет он.
Мы впадаем в ступор. Никто еще не видел госпожу директрису. От вида этого таинственного и пугающего персонажа у нас становится сухо во рту. Мы выпрямляемся, как поле тюльпанов.
Директриса пристально оглядывает по очереди каждого из нас.
— Эжен Мельц! — провозглашает она.
Ее голос, произносящий мое имя, кинжалом вонзается мне в сердце. Я, наверное, белее, чем блузка директрисы. Мысленно зову на помощь маму, папу и даже дядю Марселя. Он, во всяком случае, знал бы, как себя вести с этой ужасной теткой.
— Да, — с трудом выдыхаю я.
— Дай сюда свой букварь, пожалуйста…
Малюсенькая надежда рождается в моей душе.
Может быть, речь идет о внезапной проверке домашнего задания. Несмотря на страх, я чувствую себя готовым. Если вдруг директриса попросит меня выйти к доске, чтобы написать три первые буквы румынского алфавита, я приведу ее в изумление. Пытаясь скрыть дрожь во всем теле, я открываю свой кожаный портфель и вынимаю букварь. Госпожа директриса делает два шага в мою сторону. Моя голова достает ей до пояса.
— Твои родители предали Социалистическую Республику Румынию, — говорит она с холодной злобой. — Я только что узнала, что ты получил визу, чтобы покинуть нашу родину. Поскольку ты — тоже предатель, убирайся отсюда! Но этот букварь тебе не принадлежит. Он является собственностью румынского государства. Отдай его мне и уходи из моей школы!
Я смотрю на нее, не понимая. Не могу взять в толк, о чем она говорит.
— Давай мне свой букварь и возвращайся домой. Ты понимаешь по-румынски или ты — полный кретин?
Я протягиваю директрисе книгу. Двадцать пять пар глаз устремляются на меня. Я опускаю голову и собираю свои вещи. Я едва могу идти. Мне кажется, что на мои плечи обрушился непосильный груз, а ноги ступают по болоту. Учитель смотрит на меня с сочувствием, но не решается прийти на помощь. Внезапно я оказываюсь в коридоре, а затем на улице. В голове все путается из-за слез, застилающих глаза.
И тут, помимо моей воли, из моей груди вырывается пронзительный вопль.
— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Криком наполняются мои голова и сердце, крик выплескивается на тротуар и заполняет сначала улицу, а потом и всю столицу Социалистической Республики Румынии. Это крик на весь материк. Неужели вы его не слышали? Я не помню точно, какого числа это было: мне только известно, что букварь у меня конфисковали в сентябре 1975 года.
Все-таки моя тетя ошибалась: слово из двадцати «А» существует. Это — слово, выкрикнутое учеником, у которого директриса школы отняла его букварь. Когда я возвращаюсь домой, от меня остается лишь комок рыданий. Бабушка Кларисса берет меня в свои объятия. И утешает: вытирает щеки, сведенные судорогой, гладит по голове. Она умоляет меня рассказать, что происходит. Но проходит не менее часа, прежде чем я прекращаю повторять слово, состоящее из одних «А».
Вечером возвращается с работы тетя Эжени. Ее лицо искажается, когда она видит меня распростертым на диване. Потихоньку я начинаю выговаривать членораздельные звуки и говорю, используя все буквы алфавита. Я объясняю, как могу, что со мной случилось. Обе женщины изо всех сил стараются меня успокоить, но слова не способны мне помочь. У меня отняли слова.
