Михаил Барановский - Форточка с видом на одиночество (сборник)

Удивительно! Куда ни плюнь, всюду шатаются любовные парочки, целуются в подъездах, на лавочках, в метро, на задних рядах кинотеатров… Заглядывают друг другу в глаза, шепчутся, держатся за ручки, обнимаются…

Это блюдо есть в любом меню. Но на мне почему-то всегда заканчивается. Даже там, где работают до последнего посетителя. Что я могу написать о любви?

Где-то над ухом по-прежнему гундосил комар. Бывало, правда, мне казалось, что она где-то совсем рядом. Как, например, в случае с Машей.

Однажды меня пригласили на показ высокой моды две дизайнерши из Кельна. Эти дизайнерши – близнецы. Абсолютно одинаковые. Разговаривают на предельной громкости. Такое впечатление, что в детстве, по недосмотру родителей, обе проглотили по транзистору. Прилетели в Москву демонстрировать свои авангардистские шмотки. Я ничего не понимаю в высокой моде. По мне, так все это гадания на кофейной Гуччи.

В общем, некуда было деваться – пришлось пойти. Надел самые старые джинсы, какую-то майку и пошел. На показ высокой моды. В Кремль. Публика как на подбор. Мужчины все до одного педерасты. Женщины не лучше – любимое развлечение на досуге перебирать брильянты.

Я стоял у стеночки с банкой колы – наблюдал за всей этой вакханалией и тут заметил у входа Машу. Я, конечно, не знал тогда, что ее так зовут. Но догадаться было бы не сложно. Меня просто тянет к Машам. Это какой-то рок, честное слово. Или просто в стране перепроизводство женщин с таким именем?

Короче, я ее увидел. Красивую. Не такую, знаете, журнально-глянцевую, многотиражную, как Барби. По-другому красивую: с тонким длинным еврейским носом, томно-припущенными веками и очень живописным ртом. Когда верхняя губа толще нижней – это очень сексуально. По крайней мере, мне так кажется. Что еще: пепельного цвета волосы до голых тонких плеч, трогательные ключицы. Все остальное задрапировано длинным черным облегающим платьем.

Девушка стояла у дверей, и каждый второй из входящих здоровался с ней, а каждый третий – целовался. Мне тоже захотелось снова зайти и поцеловаться с этой очаровательной девушкой. Но я не отважился. Я смотрел на нее из-под стены и думал: до чего же бывают непохожие на меня люди. Их все знают, и они знают всех. Мой же круг знакомых… Не уверен даже, можно ли из такого количества знакомых составить круг или какую-то другую геометрическую композицию. Хотя и прожил я на свете лет на десять дольше Маши. Правда, в другом городе. Но и в том городе я никогда не был настолько популярен. Можно себе представить, сколько вокруг нее увивается разных типов. Так что я сразу вычеркнул себя из этого списка – не люблю стоять в очередях. Но тут же отступил и подумал: «А вдруг меня-то как раз ей и не хватает?» Да только как она об этом узнает? Это разве что, если я подойду к ней и скажу: «Здрасьте! Я вам нужен. Вы просто еще не знаете, что это именно я. Может, даже не знаете, что нужен. Но поверьте, это я. И я вам нужен».

На следующий день ко мне пришли близнецы и стали галдеть в две свои иерихонские трубы про показ, про успех, про прессу… (Ну, я уже говорил, что у барышень не работают регуляторы громкости.)

И спрашивают о моих впечатлениях. Я говорю:

– Там, у входа, стояла девушка. Очень симпатичная.

Они:

– Какая девушка? Опишите.

Я описываю. И они тогда орут:

– Так это же Маша! Это она нас сюда, на показ, и вытащила. Мы же у нее и живем!

И тут я понимаю, что раз они живут у Маши, значит, у меня есть ее номер телефона. Потому что близнецы давали мне свой телефон в Москве.

– А она замужем? – интересуюсь.

– Нет, – говорят. – Но Маша девушка очень светская. Надо соответствовать.

Как-то с сомнением они это сказали. Мне даже обидно немного стало. Наверное, всем очевидно, что я – человек совсем не светский. Я и правда редко выхожу в социум. Живу «анахоретом», как писал Пушкин про Онегина. Редко тусуюсь. Потому что чувствую там себя не в своей тарелке. А для тусовки крайне важен принцип подобия. Если хочешь быть своим, к примеру, среди сивучей, будь таким же толстым, лежи, толкайся, фыркай, кричи дурным голосом, как другие сивучи. Скоро они к тебе привыкнут и будут держать за своего. Хотя ты и отличаешься от них.

Через несколько дней звоню Маше. Знаю, что близнецы уже уехали и, стало быть, она сможет поговорить со мной спокойно, а не под канонаду из двух крупнокалиберных орудий. Но не тут-то было – автоответчик. Я не нашелся, что сказать, и положил трубку. Перезвоню, думаю, завтра. Но и на следующий день, и через неделю все повторилось.

Я простирался своим энергоинформационным полем, я тянулся к ней мысленной волной. Я пытался понять, ощутить родство наших полей, наших душ. Я напрягал мыслительные центры и чувственные рецепторы. Ах, Маша-Маша! А я так надеялся, так надеялся…

Короче, застал ее через месяц. Обрадовался, что услышал живой человеческий голос! Даже сразу не сообразил, что сказать. А на том конце провода радости не было. Только какое-то невозмутимое спокойствие.

– Я, – говорит, – на месяц уезжала в Нью-Йорк.

В общем, уговорил ее встретиться в кофейне. Пришла. Вблизи она мне понравилась чуть меньше. Но все равно – симпатичная. Я заказал эспрессо, а она – капучино. А капучино был присыпан сверху корицей. И эта корица прилипла к ее верхней губе, которая, как я уже говорил, у нее толще, чем нижняя. Что, собственно, меня особенно привлекает в женщинах, но об этом я тоже, кажется, уже говорил. И я так умилительно наблюдал за этой корицей, потому что Маша сразу стала похожа на девочку, измазавшуюся в шоколаде. Помолодела моментально лет на двадцать.

Сидим, разговариваем, пьем: я – эспрессо, она – капучино. Она мне про Нью-Йорк, я ей про Ростов-на-Дону. Вроде все нормально, но я ощущаю, что напрягаюсь как-то внутренне. Никак не могу расслабиться.

И тут понимаю, что все, что я рассказываю, и все, что только могу рассказать, ей не интересно. И то, что я чувствую, и только то, что еще могу почувствовать к ней, ее не волнует. Не знаю почему. Такое ощущение, что все ее эмоции находятся в сплошной новокаиновой блокаде. И еще замечаю, как меня начинает раздражать эта корица на верхней губе, пусть даже она и толще нижней, а все равно раздражает. «Как же, – думаю, – можно не чувствовать, что у тебя корица прилипла к верхней губе?»

На прощанье я сообщил ей, что должен на недельку улететь по делам в Венецию. И еще зачем-то сказал:

– Вы меня, Маша, дождитесь, хорошо? И новых романов не заводите.

И она первый раз, наверное, улыбнулась и спрашивает:

– А что со старыми делать?

Интересно, если бы она сейчас была рядом со мной – в постели, смог бы я уснуть без снотворного? А может, лежал бы и напрягался – боялся разочаровать ее своим храпом? Или еще чем-нибудь?

Я думаю, у этой Маши тоже полно противопоказаний, как у моего снотворного. Так что не известно еще, что лучше: с Машей или без Маши. Не зря говорят: одно лечишь – другое калечишь.

Хотя иногда бывает очень приятно обнять перед самым сном какую-нибудь барышню, уткнуться носом ей в плечо. Но если сразу не уснешь, а будешь так лежать какое-то время, то почувствуешь, как теплеет под твоей рукой ее тело, а еще чуть позже становится влажным и даже липким. И тогда передвигаешь руку на какой-нибудь другой, более прохладный участок. Но тут уже ее волосы начинают щекотать тебе нос, и ты понимаешь, что надо бы отодвинуться, перевернуться на другой бок и спокойно заснуть одному.

Я привык спать один. Храпи себе на здоровье – никто тебе слова не скажет. А то спал я недавно с одной девушкой, так она меня раз десять за ночь будила только за тем, чтобы сообщить: «Миша, ты храпишь». Она всю ночь это твердила, как сумасшедшая. Как будто я сам не знаю. Вроде она мне какую-то важную информацию хочет донести. Главное, одну и ту же фразу талдычит и талдычит: «Миша, ты храпишь. Миша, ты храпишь…» Не удосужилась даже слова местами поменять, чтобы не так однообразно звучало.

Утром уехала, даже не позавтракав. Хотя я предлагал. Даже кофе не выпила. Убежала. С тех пор я ее не видел. Да я и сам не искал с ней встречи после всего случившегося.

Все говорят: надо найти свою вторую половинку.

А где ее искать, не говорят.

Моя вторая половинка живет в Руанде.

И поэтому я один.

И хожу в неподшитых штанах.

И нервы мои расшатаны, разношены, как башмаки в прихожей, и чуть что – истошно скрипят.

И в зубе у меня дырка.

Кариес, а может, и пульпит.

И в душе ощущаю какую-то полость.

Ничем не заполненную пустоту.

А все потому, что я здесь, а она – там.

В Руанде.

Она меня не знает.

Не знает, что я тут.

Даже не догадывается.

Я тоже не догадывался.

И вдруг так отчетливо понял.

Прозрел, как будто.

Провел рукой по холодной простыне рядом…

И сразу же понял.

Она там.

В Руанде.

Она бредет по саванне, по острой траве.