Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)
“Такие часто работают с подставными фирмами”.
Я открыл в телефоне новое сообщение.
“Идеальная кандидатура”.
Но пальцы отказывались нажимать кнопки. Мне вдруг вспомнилась ее мать, худая женщина в синей юбке. Ее седые и почему-то всегда распущенные волосы. Эклеры на тарелке, которыми она меня угощала. Несуразно маленькие для такого роста руки. Представил, как она теребит фартук, как дрожат сухие губы — когда приходят эти . Как следователь, та самая толстая, открывает “горькую правду о дочери”, чей портрет стоит в траурной рамке.
Картина выглядела отвратительной, гнусной.
“Ну что, что?” Глаза блуждали по комнате.
В ответ с коробки скалился младенец.
“Давай соглашайся! — Я принялся упрашивать ее — так, словно она сидела в соседней комнате. — А то ведь сожрут, схряпают — сама знаешь гадов”.
Рассказал про нашу старенькую корректоршу и дорогие лекарства, на которых она держится. Что верстальщику надо платить за учебу сына.
У всех долги, кредиты. Болячки. Не говоря о моем семействе. “К нормальной жизни привыкаешь быстро…”
Я говорил — а внутри разгоралась злость. Ненависть — к системе, которая ставит всех на колени. К людям, позволившим эту систему построить. Зажав телефон, изо всех сил лупил подушку, воображая толстую. И дрожал, задыхался от страха и наслаждения.
…Улица по-прежнему пустовала. Жарко, тихо — ни знака, ни намека. Ни звука. Только листва набрякла — наверное, перед ливнем. И шелестит мелкой дрожью.
Кнопка вдавилась, хрустнула.
“Ваше сообщение отправлено”.
Теперь звучало только пение.
По ночам играла музыка. Первое время, когда жара только пришла в город, я недоумевал: откуда? А несколько дней назад подсмотрел, что это посольские устраивают пикники в соседнем дворе — именно ночью, когда не так жарко.
Сидя на подоконнике, я ощутил забытое, детское чувство тревоги и восторга. А еще музыка разбудила сознание чего-то значительного и вместе с тем простого, обыденного. Того, что оберегало меня с той поры, когда ушел отец и между мной и миром никого не осталось. Это ощущение было отчетливым, как вкус молока или хлеба. Когда мир и вселенная живы. Не только деревья или трава, люди — когда живы дома и улицы; шары на пожарной каланче или решетка с воротами.
Подросток, сидевший ночами на подоконнике, думал: так будет всегда.
“Наверное, каждый из нас хочет вернуть это ощущение”.
Я спрыгнул с подоконника, вытер пот.
“И художник, и толстая”.
Но как это сделать?
Из дверей подъезда метнулась полоска света.
От неожиданности я тихо присвистнул.
“Да, но с какой стати?” Спрыгнул, задернул штору.
На террасе художник нас даже не представил.
И снова ощутил укол ревности. Вакуум, провал под сердцем.
Кабинка лифта поднималась по стеклянному пеналу. “Второй, третий, четвертый…” Я сосчитал этажи. На последнем лифт замер, по лестнице прокатился звук хлопнувшей двери.
Мое воображение нарисовало тусклую лампу и двустворчатые двери. Как хрустит под ногами выбитая плитка. Вот я протягиваю руку и нажимаю кнопку звонка. Вот за дверью слышны шаги, это стучат ее шлепанцы. Дверь приоткрывается, ее глаза — изумленный испытывающий взгляд. Вот она кусает губы, озирается. Снова смотрит мне в лицо, поправляет на плече маечку. И отступает внутрь комнаты, впускает меня.
Я закрыл лицо. Коробки с детскими вещами виднелись сквозь пальцы. Еще вчера я носился по городу, заказывал эти штуки. Принимал пачки от курьеров, расписывался в квитанциях. Совал чаевые, словно хотел замять неловкость, откупиться. А сейчас не могу представить — зачем? От чего откупиться?
Дверь во дворе снова хлопнула. Ссутулившись под тяжестью рюкзака, она быстро шла через двор. Кеды, рюкзачок, темные джинсы — от пляжной девушки ни следа.
“Другой человек!”
Здание, куда вошла девушка, выглядит необитаемым. Не дом, а бетонный бункер. Крепость. Но если нажать кнопку и произнести нужное слово, дверь откроют. Посетителей встречает охранник, у него за спиной широкая лестница. В полуподвале оборудован большой зал. Лампы освещают отбитые до кирпича стены, экран и гигантские динамики. Вдоль стен стоят колонны, но людей в зале так много, что не видно, куда эти колонны опираются — или парят в воздухе.
Люди в зале разбиты по парам, эти пары неравные. Пожилой кавалер держит совсем юную девицу. Дама со студентом, девушка с девушкой. Парень, вообще один. Но это никого не смущает. Все молчат, не двигаются. Опустив головы, ждут. В тишине слышны дыхание и звон посуды за барной стойкой. Но вот вступает музыка, первые аккорды. Танго! И пары приходят в движение. Огни софитов мигают, отбивая такт. Разворот и поддержка и снова шаг. Смешно и трогательно выглядят неуверенные, старательные движения. Как серьезны и сосредоточенны лица — будто им нужно решить сложное уравнение. И как неловко задевают они друг друга спинами и локтями.
Девушка прикрыла служебную дверь и села на дальнем конце стойки. Бармен кивнул ей как старой знакомой. Она бросила в пиво пригоршню льда и дольку лимона, тщательно раздавила лимон трубочкой и только потом пригубила. Раскрыла книгу.
— Что читаем? — Я незаметно подсел, кивнул на обложку.
“Тибетская…” — дальше название не видно.
Не отрывая глаз от книги, она тянула пиво.
— Привет! — тронул за плечо.
Девушка вздрогнула, подняла голову — и я увидел в серых глазах смятение и страх.
— Можно вас? — Изобразил на лице приветливую улыбку, кивнул в сторону зала.
Она тут же соскользнула с табурета, словно ждала этих слов.
Мы смешались с толпой и, поймав такт, закружились.
— Как тебя зовут?
Но она все так же безучастно смотрела в сторону, делая вид, что не слышит меня.
Я пожал плечами, задел кого-то локтем. Извинился в пустоту.
Рубашка на голое тело, под шелковой тканью худые лопатки. Когда наши бедра касались, я заливался краской. Украдкой разглядывал ее лицо. Широкие скулы, острый подбородок. Взгляд насмешливый, оценивающий, глаза немного прищурены. Когда откидывает голову, виден их южный, степной разрез. Но проходит секунда — и передо мной лицо зверька, который может ускользнуть или укусить.
Про террасу решил не рассказывать — она меня не узнала. В ответ на болтовню улыбалась так, словно у нее болит щека и улыбка причиняет боль.
Музыку выключили, но пары расклеились, когда вспыхнул свет. Танцовщики повалили к барной стойке, девушка исчезла. Где она? Куда идти? Постояв немного в опустевшем зале, я поднялся по ступенькам в бар и обомлел — все люди за стойкой говорили на языке жестов.
Картина повторяется, как будто пленку отматывают в начало. Дверь хлопает, девушка выходит из клуба. Квартал за кварталом, той же дорогой она идет обратно. Постепенно нарастает шум Садового — несмотря на позднее время, кольцо гудит. Девушка замедляет шаг, достает телефонную трубку. Слышно, как пищат клавиши. Ваше сообщение отправлено! — и крышка телефона глухо защелкивается. Сквозь арку, куда входит девушка, виден дом напротив. Это московский особняк, недавно отреставрированный, — с мезонином и колоннами. Спустя несколько минут дверь между колоннами открывается. Улицу переходит довольно полная молодая женщина с волосами, собранными в пучок на затылке. В руке у нее рюкзак, он точно такой же, как у девушки, только тяжелый. Когда на светофоре загорается зеленый, женщина переходит улицу и входит в арку. Спустя минуту девушка выходит из арки и неспешно удаляется. На спине у нее красный рюкзак, и она старается нести его по-прежнему небрежно, словно он пуст. Но, судя по тому, как часто нужно поправлять лямки, рюкзак набит чем-то тяжелым.
Первую цифру я запомнил по роману, который мне когда-то нравился: “62”.
Дальше звездочка и год моего рождения.
В подъезде пахло кошками и жареным луком. Судя по царапинам на стенах, недавно заносили мебель.
Лифт рывками заполз на последний этаж, я тихо закрыл дверь. Стальная ручка, глазок. Пластик гладкий, приятно холодит ладонь. Сигнализация не горит, она дома. Кнопка ждет, чтобы ее нажали.
