Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы Ж

Как– то раз я спросила маму, что будет человеку, если он вытрет попу Брежневым?

Мама побледнела и сказала, что газеты вредны для здоровья, так как типографская краска содержит свинец. На следующий день она купила в «Культтоварах» пачку писчей бумаги и сказала папе, что «Правда» и «Труд» – это не для детей.

В актовом зале нашей школы стоял огромный гипсовый бюст Ленина, и на репетициях хора я сидела как раз рядом с ним. Как мне хотелось проверить, насколько глубоки у Ленина ноздри! Доходят они до мозгов, как у всякого нормального человека или нет?

Однажды я пришла в актовый зал раньше всех. Потренчала на рояле, попрыгала по стульям… Ленин возвышался над сценой, как египетский сфинкс. Не выдержав соблазна, я взяла карандаш и засунула его вождю в нос (провести эксперимент пальцами я не решилась – а вдруг и вправду доберешься до чего-нибудь страшного, типа мозгов?).

Результаты опыта меня разочаровали: дырки оказались настолько неглубокими, что если посмотреть снизу, то было видно, где они заканчиваются. С горя я раскрасила изнутри сначала одну ноздрю Владимира Ильича, а потом вторую.

Так что если школа № 63 города Нижнего Новгорода до сих пор хранит этот бюст, советую администрации никому его не отдавать. Когда я помру и фанаты примутся за создание моих квартир-музеев, этого Ленина можно будет продать за большие деньги.

Звезды – холодные игрушки

Джош не единственный человек в нашей семье, искренне верующий в свою гениальность. Тщеславие и самодовольство – это наша фамильная черта, и мы с удовольствием передаем ее из поколения в поколение.

Про мою одаренность я узнала от бабушки Дины. В ее доме не было воды, и мы ходили мыться в городскую баню.

– «Помойка женщин переносится на послепраздники», – прочла я надпись на двери.

Бабушка так и села.

– Профессорша! Всего пять лет, а какие слова прочитать может!

Масла в огонь подлила математичка Серафима Сергеевна по прозвищу Полковник СС. Она постоянно уговаривала родителей отдать меня в гуманитарную спецшколу – желательно в другом районе, а лучше – в другом городе.

В разное время в мои необычайные способности верили мужья, свекрови и налоговые инспекторы. Но каждый из них потом разочаровался.

Бабушка Дина умерла, Полковник СС тоже… И некому мне сказать, что еще не все потеряно.

Вечером я отправилась утешаться к Кевину. Он живет в gated community – полтора десятка дворцов за высоким забором. На въезде сидят охранники – берегут покой жильцов. Но я туда и не суюсь: охранники – народ простодушный, сразу заложат меня Сьюзан. Мы лучше с обратной стороны подъедем, к решетчатой калитке. Она как раз выходит на задний двор, туда, где у Кевина мусорные баки стоят.

Выключив зажигание, я достала сотовый.

– Алло, это я. Приходи на помойку.

Кевин выбежал в домашних трениках и ветровке. Мы сели на заднее сиденье.

– Будешь? – Он вытащил из кармана охотничью фляжку. – Армянский коньяк. Только сегодня купил.

Через пять минут жизнь наладилась.

– Ты достойна войти в историю, – сказал Кевин, расчувствовавшись. – Я назову твоим именем звезду. Заплачу пятьдесят долларов, и ее во все каталоги внесут.

От звезды по имени Мардж я отказалась и вместо этого потребовала сделать мне октябрятскую звездочку, поп-звезду и звезду «Героя Советского Союза».

А потом мы выпили еще и решили, что в небе обязательно должно быть созвездие «Пять звездочек».

Пусть Кевин – женатый дурак. Я все равно его люблю.

По ком звонит колокол?

Лондон… Все мои живы-здоровы, а Кевин до сих пор не может вызвонить брата.

Они нас убивают – потихонечку, в разных уголках мира: Нью-Йорк, Москва, Бали, Мадрид, Багдад, Лондон… Сердце замирает, веки наливаются горячим: звонить, звонить! Как там родные? Как друзья? Целы? Здоровы? Уф, слава богу, пронесло!

И снова покой – камешек упал, круги по воде разошлись.

Мы относимся к ним как к стихийному бедствию, как к неизбежному злу, как к автомобильным авариям, которые каждый год пожирают полмиллиона человеческих жизней.

А что мы можем сделать? Что может сделать хорошая сдобная тетка, чтобы этого никогда больше не повторилось? Да ни черта!

Мое правительство – та сила, что вечно ищет добра, но вечно совершает зло. Мои соседи бледны от страха: они требуют ужесточения визового режима. Это не спасет их детей, но даст им хоть какое-то успокоение. Мои друзья… Да что говорить! Через неделю о нынешних событиях будут вспоминать только те, кого напрямую задело взрывом. Через две – фраза «теракты в Лондоне» станет привычной.

Я вновь буду копошиться в своих делишках, любить Кевина, потешаться над графоманами… И не буду чувствовать, какое же это счастье – просто жить, просто быть целой, со всеми руками-ногами…

И все по новой, до нового срочного сообщения по телевизору.

Мир, иди на хер! Ты больной и не лечишься.

Художник (мемуары)

Мой папа был художником, специализирующимся на политических плакатах. Каких шикарных Дядей Сэмов он рисовал! Взглянешь на эту рожу с бородкой и сразу ясно – козел.

Каждый раз, когда я глядела на папины антирасистские плакаты, мне хотелось усыновить негритенка. А насмотревшись на «Руки прочь от Вьетнама!», я подговорила Пенькову и Гришину отправиться на войну. К сожалению, моя сестра Леля обнаружила наш склад снаряжения – вырванную из атласа карту, жидкость от комаров и суп быстрого приготовления «Вермишелевый». Она вскрыла все четыре пакета и выжрала из них сушеное мясо, а карту отдала мальчишкам, чтобы они искали по ней клад. В общем, Америке повезло и мы никуда не поехали.

Своим рождением я тоже обязана папиному творчеству.

На Первое мая папа получил халтуру – нужно было оформить сцену для праздничного концерта в ДК имени Ленина. Начальству работа понравилась, и художнику выдали пригласительный билет.

Первым номером выступал ансамбль народной пляски. Под громкое «И-и-эх!» по сцене кружилась настоящая русская красавица. Юбки ее разлеталась, мужики пускали слюни.

Когда к зрителям вышла упитанная тетя и запела «Светит месяц», папа отправился за кулисы.

Ансамбль пляски – усталый и раскрасневшийся – раскуривал на лестнице папироску на девятерых. Папа долго стоял в отдалении и смотрел на артисток. Он никак не мог вспомнить, чьи же ноги так его потрясли.

– Которая солистка-то? – спросил он пробегавшего мимо конферансье.

– Да вон!

Папа вздыбил рукой чуб и пошел в атаку.

– Девушка, а можно вас на минутку?

Впоследствии оказалось, что конферансье ошибся и вместо солистки Абрамовой указал на рядовую Титову. Но папа ни разу об этом не пожалел.

Отозвав девушку в сторонку, он начал рассказывать про соцсоревнование между художниками.

– Нам до зарезу нужна модель. А вы идеально подходите! – божился он. – Я вас прошу только об одном: попозируйте для меня!

Девушка смущенно улыбалась и поглядывала через плечо на подруг. Договорились встретиться в студии – в воскресенье в шесть вечера.

Всю неделю папа изобретал концепцию плаката, который мог выйти в печать. Титова должна была осознать, что она познакомилась не с пустобрехом, а с настоящим издающимся художником.

Но руководство интересовали только слава КПСС, гибель империализма и техника безопасности. Конечно, можно было нарисовать Титову на плакате «Уходя, гаси свет!»… Но тогда ей пришлось бы позировать в рабочей робе. От таких мыслей папе становилось грустно.

К воскресенью он так ничего и не придумал. Ходил, меряя шагами студию, поглядывал на часы. «Она не придет…»

Полседьмого в дверь постучали. Титова стояла на пороге с двумя огромными сумками.

– Извините, в прачечную забежала, – сказала она. – Нужно было простыни забрать.

И тогда папу осенило.

Через пару месяцев из Горьковской типографии вышел плакат: статуя Свободы, замотанная в простыню, читает телеграмму:

«Разоблачение грядет.

Сдавайся сразу. Твой народ.»

– Экая у тебя американка вышла! – восхищался папин друг Воронкин. – Прям как из «Плейбоя»!

Папа усмехался в усы. «Статую» хотели зарубить на комиссии, но председатель сказал, что плакат – жизненный, так как показывает распущенность Америки. А потом повесил его в своем кабинете.

Секс в большом городе

Кевин – моя привычка. Визиты к Арни – ее следствие.

Я не умею жить, когда мне не о ком думать. У Кевина есть то, перед чем невозможно устоять, – мозги, и поэтому из всех знакомых мужиков я выбрала именно его. Сидя в пробках или гуляя по магазинам, я вспоминаю наши слова и взгляды – в этом заключается моя любовь.

Он изящный сноб, от него пахнет аристократизмом. Я как-то сказала ему:

– Тебе обязательно нужен герб. Ты без герба – как президент без штанов.

Кевин только ухмыльнулся:

– И что мне на нем нарисовать?