Илья Зверев - В двух километрах от Счастья
Иногда это им удавалось. Машка видела, как они вдруг подпрыгивали от радости и плясали вокруг какого-нибудь несчастного, ошалело глядевшего по сторонам.
Кроме истории с магником было еще несколько крупных достижений. Сумасшедшему юннату Леве Махерваксу показали какую-то птичку, вырезанную из польского журнала, и сказали, что это загадка зоологии — павианий соловей, который водится только в южной части Галапагосских островов и поет мужским голосом.
— Вообще Галапагосские острова — удивительный район, — сказал Лева. — Только там водятся исполинские черепахи.
Он был доверчив и в самом деле много знал, что несколько снижало ценность этой «покупки». Поэтому чемпионкой была признана Машка, которая, оправившись от потрясения, «купила» первого ученика и всезнайку Сашку Каменского, длинного, тощего, бровастого мальчика, со всеми разговаривавшего снисходительным тоном, даже с директором школы, даже с генерал-полковником танковых войск, приходившим в отряд накануне Дня танкиста.
— А ну, Сашка, откуда эти строчки: «Кнопка жизни упала кляксой»? — спросила Машка. — Хоть поэта угадай!
Он пошевелил губами, большими и мягкими, как у лошади, которую Машка видела этим летом в деревне, и сказал:
— Конечно, это Маяковский. Ранний. Возможно, это из «Флейты-позвоночника». Да, да, конечно, оттуда…
И дальше он стал объяснять, что именно хотел сказать поэт этими строчками. К сожалению, он не сумел довести свои объяснения до конца, так как Машка прыснула и испортила все дело, за что ее справедливо осудил весь класс…
Уже к первой перемене какие бы то ни было «покупки» стали невозможны. Все, вплоть до первоклашек, ходили бдительные. Все ждали подвоха и никому не верили. Что бы ни говорилось, все слушали со скептическим выражением: ладно, ладно, трепись, со мной номер не пройдет…
Прибыли для обманщиков кончились, и начались убытки. Поскольку некоторые забывали про первое апреля и говорили то, что в самом деле знают и думают. Так погорел Коля, которому сказали, что внизу его дожидается какой-то взрослый парень. Он расхохотался прямо в глупую физиономию вестника: его, Колю, ловить на такой пустяк! А между тем парень к Коле действительно приходил. Это был знаменитый марочник Леня из двадцать девятой школы, о визите которого начинающий филателист и мечтать не смел. Но это выяснилось много позже.
Но совсем ужасно сгорел Юра Фонарев. Он получил записку от одной девочки, имя которой я не смею здесь называть. Она написала, что хочет с ним дружить и приглашает его завтра в кино на «Дикую собаку Динго». Эта картина идет только в одном кинотеатре, черт те где, в каких-то Нижних Котлах. Но она хотела бы для первого раза сходить именно на эту картину. И Юра понял почему. Потому, что у этой картины есть еще одно название: «Повесть о первой любви».
Он выкатился из класса колесом и еще немножко прошелся на руках по коридору, где гоняли бессмысленные четвероклашки, один из которых чуть не наступил ему на руку.
— УЦБИПП! — кричали четвероклашки. — УЦБИПП!
Юра схватил за шкирку своего обидчика и грозно спросил, что означает его нахальное поведение и этот странный клич. Малец попался робкий. Он с тоскливой почтительностью объяснил, что толкнул Юру нечаянно, а УЦБИПП означает неизвестно что. Но такое слово есть! Он сбегал к четвертому классу и, поунижавшись перед дежурным, проник к своей парте. Через минуту он ткнул Юре последнюю страницу своего четвероклашьего учебника. Там действительно было напечатано: «Типография № 5 УЦБиПП».
— Ну что, есть такое слово? — спросил он уже нахально.
— Есть, — сказал Юра. — Оно сокращенное. Может быть, Управление центральных булочных и пищевой промышленности.
— Ха-ха, — сказал малец, — первое апреля!
И Юру обожгла мысль, что и ее записка[1] тоже как все сегодня… Это было бы ужасно! Во-первых, понятно почему, а во-вторых, потому, что его «купили». Но нет, не может быть, она же сама ему отдала, и у нее при этом были глаза… нет, глаза не были, она их опустила, были только ресницы. Но у нее были щеки, которые сильно горели. Но, может, она просто волновалась, что «покупка» не удастся…
В отчаянии он побежал советоваться к своему закадычному другу Леве Махерваксу.
— Будем рассуждать логически, — сказал Лева, пытаясь запустить пятерню в свою жесткую всклокоченную шевелюру, неприступную, как джунгли. — Почему она не вручила тебе свое послание, скажем, двадцать восьмого марта или, наоборот, послезавтра? Совпадение? Хорошо! Но почему именно кинотеатр в Нижних Котлах, у черта на куличках? Опять совпадение? Хорошо! У меня есть «Кинонеделя». Правда, со следующего понедельника, но… (После пятиминутной паузы.) Вот видишь, идет «Любовь и слезы». Предположим, что в понедельник программа могла измениться. Но посмотри, какое там насмешливое название. Видишь: «…и слезы». Совпадение?
Тут Юра заметил в конце коридора ту, чье имя я не смею назвать, и, не дождавшись Левиного «хорошо!», кинулся к ней и с горьким смехом швырнул ту самую записку.
— Не выйдет, не поймаешь! Первое апреля.
Но она не засмеялась, ее губы вдруг скривились, а в глазах — вот сейчас как раз, когда не надо, глаза были на месте — задрожали слезы! Либо же она великая артистка (что вряд ли, так как она под Новый год провалилась в школьном спектакле, где играла старика Хоттабыча), либо он осел. Да, он осел! Проклятый, глупый осел-самоубийца. Надо будет спросить у этого проклятого умника Левы, бывают ли ослы-самоубийцы. То есть раз Юра существует, значит, бывают!
Обратно из школы Машке пришлось тащить магник одной. Ряша, когда она к нему подошла, отвернулся и сплюнул, не разжимая губ, но попал на собственный рукав и от этого совсем обозлился.
— Я шо тебе, лакей, барахло таскать? Или нанялся?
Машка толкнула его плечом так, что он слегка треснулся об стенку, гордо подхватила магник и потащила его в коридор.
Нос у Машки был курносый, следовательно, от природы задранный кверху. К тому же она еще немного задирала голову и ходила особенной спортивной походкой, обличавшей гордую и независимую душу. Все дело портили косички. Довольно нормальные каштановые косички, примечательные только тем, что они были последние во всех шестых классах.
Все остальные девочки уже остриглись и ходили с мальчишескими колючими затылками. Машка мечтала последовать за ними, но была связана честным словом. Еще когда движение «долой косы» только овладевало девичьими умами в шестых классах «А», «Б» и «В», мама взяла с нее слово, что она оставит косы. Только вчера она последний раз бунтовала дома, добиваясь отмены клятвы.
— Но почему ты хочешь остричь косички? — страдальчески спросила мама. — Ну, почему?
— У нас все девочки до одной их срезали. Потому что так оригинальнее.
— А что, по-твоему, означает это слово — «оригинальнее»?
— Как у всех, как модно, — уверенно сказала Машка.
— Боюсь, что наоборот, — засмеялся папа и даже принес Машке зеленый том словаря «К — С». — Убедитесь.
Посрамив таким образом дочь, он сказал уже по существу:
— Русская народная мудрость гласит: «Не дав слова, крепись, а дав слово — держись!»
В следующий раз, конечно, Машка будет умнее, она будет крепиться и не даст никакого слова. Но теперь, дав слово, приходится держаться…
У школьных ворот она остановилась перевести дух: все-таки тяжелый магник, если одной нести. И тут кто-то тронул Машку за косы. Нет, не дернул, именно тронул. Но все равно, учитывая плохое Машкино настроение, его можно было уже условно считать покойником.
Она резко развернулась… И увидела перед собой Юру Фонарева, печального и торжественного.
— Слу-шай, Маш-ка! — сказал он таким голосом, каким обычно читают стихи Некрасова: «От ликующих, праздноболтающих, обагряющих руки в крови». — Объясни мне смысл всего этого идиотства, этой зверской жестокости…
Он подхватил магник и, решительно отстранив Машкину руку, понес один. Она сказала, что первое апреля — это прекрасный и веселый день и, хотя ее купили хуже, чем его (она ведь про записку не знала), все равно никакого тут зверства нет и очень хорошо, что есть такой день, когда можно всех обманывать и посмеяться как следует…
— Да, конечно, ты хуже купилась! — сказал он с горькой насмешкой. Ну совершенно как мамина знакомая — безутешная вдова, у которой на поминках украли шубу из какого-то скунса. — Никто никогда не покупался хуже меня…
Машка не стала расспрашивать: захочет — сам расскажет. Но Юра уже отвлекся и со страстью стал доказывать, что раз есть день, когда все всех могут обманывать, то должен же быть, по справедливости, день, когда никто никого не может обманывать! Должен быть или не должен?
Машка сказала, что должен! И надо сговориться, чтоб какой-нибудь день, например завтра — 2 апреля, объявить вот таким. Чтоб все дали клятву и никто не смел соврать ни одним словом…
