Тони Моррисон - Джаз
Не всегда она была такой. Была она бойкой и упрямой девчонкой, а потом работящей молодой женщиной, острой на язык, как бывают парикмахерши. Она любила настоять на своем, и таки настаивала. Она выбрала Джо и, раз увидев его силуэт в раннем утреннем свете, уже не вернулась домой. Ей удалось, путем долгой осады домохозяина, перебраться из трущоб Тендерлойна[6] в хороший район на окраине, в просторную квартиру, которая до этого была обещана другой семье. Она приобрел а клиентуру, настойчиво рекламируя свои услуги («Вот увидите, я причешу вас лучше и дешевле, причем в любое время, когда вам удобно, и приду, куда скажете»). Она торговалась с мясниками и уличными торговцами зеленью, выбирая лакомые кусочки («Положите вот этот краешек. Что вы мне даете? Я плачу за листья, а не за стебли»). Но еще задолго до того, как Джо застыл у входа в магазин, разглядывая девушку у прилавка с конфетами, Вайолет наступила на пару трещин. Вдруг почувствовала, что с ее языка может слететь что угодно. Слова, не связанные ни с чем, кроме как друг с другом, вдруг возникали в наиобычнейших фразах.
– Мне кажется, в этом месяце восьмерки еще не было, – говорит она, имея в виду ежедневные комбинации чисел в лотерее. – Ни разу. Со дня на день должна быть. Я сую ее везде, где можно.
– Так не играют, – говорит Джо. – Выбери одно число и не суетись.
– Нет, восьмерка просто обязана выпасть, я знаю. В августе все время была. Вот и сейчас должна наконец объявиться.
– Как хочешь. – Джо изучает партию товаров от «Клеопатры».
– У меня мысль добавить к ней нолик и еще две-три цифры на всякий случай, а кто эта симпатичная девушка рядом с тобой?
– Что? – хмурится Джо. – Что ты говоришь?
– Ай. – Вайолет быстро моргает. – Ничего. Я говорю… ничего.
– Хорошенькая девушка?
– Ничего, Джо. Ничего.
Она хочет сказать, ничего с этим не поделаешь. Но это не совсем ничего. Что-то есть, едва уловимое, тревожное. Как тогда, когда мисс Хейвуд спросила ее, в котором часу она придет причесать ее внучку, и Вайолет сказала: «В два, если похороны не помешают».
Выпутаться из этих затруднений не так сложно, ведь никто и не задает лишних вопросов. Может, они сами такие? Может, у всех язык– предатель так и норовит вырваться на свободу. Вайолет немеет. Начинает говорить все меньше и меньше, пока единственными ее репликами не становятся «а-а» и «Господи, помилуй». Еще меньше, чем непокорный язык, заслуживает оправданий своенравная рука, которой нипочем найти в клетке попугая ножик, Потерянный чуть ли не месяц назад. Вайолет все равно молчит. Сначала ее молчание злит мужа, потом начинает озадачивать, но под конец угнетает. Он женат на особе, которая говорит только со своими птичками. Одна из которых умеет отвечать: «Я тебя люблю».
То есть раньше умела. Когда Вайолет выгнала птиц, она лишилась не только общества канареек и любовного признания попугая, но и привычного своего занятия – укрывания на ночь птичьих клеток. Ставшего уже для нее частью вечернего ритуала, той вереницы хорошо заученных движений, без которой сон тревожен и зыбок. Еще так действуют, пожалуй, изнурительный труд или выпивка. И, конечно, теплое тело рядом под одеялом – кто-нибудь если не очень знакомый, то, по крайней мере, дружески настроенный. Чье прикосновение успокаивает, а не раздражает. Чье сопение не бесит и не внушает отвращение, а забавляет – как вздохи любимого домашнего зверька. Вот и вечерняя церемония тоже: запирается дверь, убираются раскиданные за день вещи, чистятся зубы, причесываются волосы. Правда, все это лишь начало более важного. Приходит ночь: ждут ее люди, чтобы провалиться в тяжелый сон, чтобы сбила кулаком усталость и глаза бы не видели ни пустых птичьих клеток, которые уже не нужно укрывать на ночь, ни дерзких неулыбчивых девчонок, смотрящих с каминной полки.
Для Вайолет, которая никогда не видела девушки, только ее фотографию, да еще кое-что о ней разузнала, напоминание о ней как болезнь, поселившаяся в доме, – везде и нигде. Не с чем воевать, а надо же иногда затеять драку, но нет, ничего не осталось, солома какая-то, бледный рисунок что ли сепией.
Но для Джо все по-другому. Три месяца девушка была необходимой частью его вечеров. Он помнит свои мечты о ней, помнит, как, думая о ней, засыпал под боком у Вайолет. Ему далеко не безразлична ее смерть, ему так жаль, так жаль, но еще хуже – осознавать, что он не сможет удержать свою нежность. И он знает наверняка, картинка будет выцветать и дальше, она уже начала линять в тот день, когда он искал Доркас и нигде не мог найти. Сразу же как она ему сказала, что хочет на Кони-Айленд[7], и в ресторан, и в «Мексику». Уже тогда он старался удержать в памяти ее неровную, словно сахарную, кожу, пышные волосы на подушке, обкусанные ногти и то, как трогательно она ставит ноги носками внутрь. Уже тогда, слушая ужасные вещи, которые она ему говорила, он чувствовал, как начинает терять ее голос и забывать трепет ее век в минуты любви.
Теперь, лежа в кровати, он вспоминает в подробностях тот октябрьский день, когда он впервые встретил ее, с начала и до конца, снова и снова. Не только потому, что это сладостно, но еще и потому, что он хочет запечатлеть ее в своем мозгу, выжечь как клеймо, навсегда. Чтобы ни она, ни ее живая любовь не исчезли, не поросли быльем, как это случилось с Вайолет. Сколько ни пытается Джо вспомнить их молодость, когда они только что поженились и решили переехать из округа Веспер на север, в Город, почти ничего на ум не приходит. Разумеется, он помнит даты, события, покупки, дела, даже отдельные сцены. Но ему с трудом удается вспомнить, что он чувствовал тогда.
Он долго не мог примириться с этой потерей и уже считал, что сдался, согласился с тем, что старость – это забвение чувств. Говоришь, например, «Я испугался до смерти», но чувства страха оживить не в состоянии. Проигрываешь в уме сцену экстаза, убийства, нежности, но из нее ушло все, кроме слов, в которых она заключена. Он думал, что смирился окончательно, но, оказывается, ошибался. Когда он зашел к Шиле, чтобы отдать ей заказ, в комнату, полную смеющихся, кокетливых женщин, она открыла ему дверь, та самая девушка, которая привлекла его внимание в кондитерской, прыщавенькая сладкоежка, показавшаяся ему такой трогательной, что у него защипало в глазах. И вдруг здесь, на пороге квартиры Алисы Манфред, стояла она – туфельки носками внутрь и косички – приветливо, хотя и без улыбки, приглашая его войти. Именно приветливо. Иначе ему бы не хватило духу, дерзости, что ли, шепнуть ей кое-что на ухо, когда он выходил.
Ему понравилась собственная грубая напористость, раньше ему незнакомая и ненужная. Еще больше понравилось страстное желание, вдруг уколовшее его, когда он шептал в полузакрытую дверь. Сначала он припрятал его, наслаждаясь сознанием того, что оно есть. Затем выпустил на волю, чтобы спокойно порадоваться на досуге. Не то чтобы он чах или томился по девице. Он просто подумал и решил. Сделал выбор. Точно так же когда-то давно он выбрал себе имя, участок земли и грецкий орех, под которым спал с Вайолет, и решил пере ехать в Город. Правда, брака с Вайолет он не выбирал и был как раз благодарен, что ему не пришлось брать это на себя – Вайолет сама все решила, чем спасла его от всех, сколько их было, дроздов с кpacным проблеском на крыльях и от тянущейся за ними настороженной тишины.
Они встретились под грецким орехом в округе Веспер, штат Вирджиния. Она работала в поле и после уборки урожая осталась пожить в одной семье, милях в двадцати от дома. Нашлись общие знакомые и наверняка нашлись бы общие родственники. Они оказались вместе, потому что оказались рядом, и не нужно было ничего выбирать, кроме времени и места вечерних встреч.
Вайолет и Джо отправились в путь со станции Тайрел в 1906 году в вагонах для цветных экспресса «Южное небо». Когда, при подъезде к большой воде, окружающей Город, поезд задрожал, они подумали, что вот и они также -
волнуются, что наконец приехали и в ужасе от того, что ждет на том берегу. Взбудораженные и немного испуганные, они глаз не сомкнули за все четырнадцать часов дороги, гладкой, словно их в колыбельке баюкали. Когда поезд въехал в туннель, им стало казаться, что рельсы сейчас кончатся и они провалятся в пропасть или врежутся в стену. Поезд содрогнулся вместе с ними при этой мысли, но понесся дальше, и, конечно же, за туннелем снова была дорога, и дрожь под ногами превратилась в танец. Джо встал, чтобы лучше чувствовать это чудесное приплясывание, и ухватился рукой за багажную полку над головой, потом поднял Вайолет.
Так они и стояли, молодая деревенская парочка, покачиваясь и смеясь, когда появился проводник, любезным, но неулыбчивый: здесь в вагоне для цветных не было такой необходимости.
– Завтрак в вагоне-ресторане, пожалуйста. Завтрак в вагоне– ресторане. Доброе утро. Горячий завтрак в вагоне-ресторане. – Из-под одеялка, перекинутого через руку, он достал бутылку с молоком и положил на колени молодой женщине с младенцем.
