Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
От страха, что подарками тесть еще больше свяжет его, Цемах начал говорить нетерпеливо, зло. Он обязательно должен увидеть своих родных. Ее отец поехал в Гродно рассказать сыновьям о сватовстве — вот и ему тоже позволено поехать переговорить со своими родными. Шить свадебные костюмы еще рано. Свадьба должна быть за две недели до Пасхи, а сейчас всего две недели, как окончился праздник Кущей.
Пурпурный цвет щек Двойреле начал бледнеть. Ее большие серые глаза медленно наполнились слезами. В уголках рта появилась та же печальная улыбка, что и на помолвке, — улыбка взрослого человека, расстающегося с последней детской надеждой.
— Хорошо, — сказала она и смотрела на своего жениха, пока слезы в ее глазах не высохли. Цемах, выйдя из магазина, боялся повернуться, чтобы снова не встретиться с ней взглядом. На постоялом дворе он сказал хозяину, что уезжает. Было похоже, что тот удивился и испугался еще больше, чем невеста.
— А когда вы вернетесь?
— Не знаю, и вас это не должно интересовать. С этой Рейзеле, как вы ее называете, я все равно не встречусь.
— Я даже ни на минуту не думал о том, чтобы вас с ней сводить, — реб Янкев-Ицхок впал в дикую ярость. — Мне не хватало только связываться с Фальком Наметом. Это вы хотите встретиться с Рейзеле, но вам это не подобает.
Этого владельца постоялого двора с двойным — по именам двух праотцев — именем Цемах считал Ахитофелем[36], интриганом, хотя все, что тот рассказывал о Фальке Намете, было правдой. Однако правдой было и сказанное им о женихе. Когда Цемах уже сидел в поезде, направляясь в Ломжу, он думал об этой очаровательной брюнетке с умными глазами больше, чем о своей невесте.
Глава 4
Реб Зимл Атлас, высокий и тощий, всегда ходил, словно погруженный в молитву. Его низенькая и полная жена Цертеле выглядела рядом с ним короткой тенью, падающей в полдень от высокого тонкого дерева. В Ломже их называли «лулав с этрогом»[37]. В будни она носила на голове платок, а не парик. Парик надевала только в честь субботы. Три их сына уродились в нее и по внешности, и по склонности гоняться за радостями этого света. Цертеле считала мужа бездельником и передразнивала, как он постоянно стоит, задрав голову к потолку. «Что слышно, Зимл, наверху? Что тебе рассказывает потолок?» — обращалась она к мужу, подняв голову, и реб Зимл задирал свою еще выше.
Еще до того, как Цемах миновал возраст бар мицвы[38], у него один за другим умерли родители, и вырос он у отцовского брата, дяди реб Зимла. Учась в Новогрудке, Цемах редко приезжал домой на праздники. После возвращения из России он только один раз был в Ломже, на могиле родителей. С тех пор семья больше не видела его и не получала от него писем. Дядя и тетя только слыхали, что племянник вырос большим человеком и что у него даже нет времени, чтобы жениться, так сильно он занят созданием ешив. Его неожиданный приезд в Ломжу стал большой радостью для пожилой пары. Дядя раскачивался над ним, а тетя трогала его своими натруженными руками, гладила и плакала, говоря, что вот бы теперь его родители, будь они живы, порадовались!
Измученному племяннику было печально и хорошо чувствовать, что он находится среди своих родных, защищенный и охраняемый их любовью и преданностью. За его спиной стоял реб Зимл, похожий на длинный изогнутый шофар, который выставляют в месяце элул в окнах еврейских книжных лавок. Напротив стояла тетя Цертеле и дрожащими руками подавала ему свежее яичко. Цемах задумчиво стучал ложечкой по жесткой скорлупе и не мог понять, почему он годами пытался вырвать из своей родной души дом и семью. Когда один из его учеников, выпив глоток водки на Симхастойре[39], зашелся в плаче от тоски по оставшимся в России родителям, Цемах жестко высмеял его, что, мол, вместо того чтобы работать над исправлением своих личных качеств, ученик хочет, чтобы мама жарила ему картофельные оладушки и варила мясные тефтельки. Он вел себя со своими учениками как сыны колена Леви, которые в пустыне не оглядывались даже на собственных братьев и сестер. И чего он в итоге достиг? Он остался надломленным, без веры, без морали и без перспектив на будущее. Цемах все еще стучал ложечкой по яйцу и смотрел на не находящие покоя тетины руки. Она пододвинула ему солонку, краюшку хлеба и умоляла, чтобы он ел. Почему он сидит такой печальный и задумчивый? Его родители, будь они живы, порадовались бы ему.
Днем старички были заняты в своей бакалейной лавке, а их племянник оставался один в квартире. В спальне стояли две высокие застеленные кровати, дремлющие в обывательском покое. С комода, растрескавшегося от старости, смотрели с фотографии дедушка и бабушка уплывающими вдаль взглядами давних набожно прожитых лет. В холодном зале, под занимавшим полстены зеркалом, на столике стояли два высоких серебряных светильника с длинными белыми, необгоревшими свечами. В зале всегда царила вечерняя печаль исхода субботы, вечная предзакатная грусть. Из зеркала, запотевшего от холода и посеревшего от времени, на Цемаха пялилось потухшее лицо и спрашивало, почему ему не годится в жены Двойреле Намет. Он отвернулся от зеркала и сказал сам себе, что его дяде и тете Двойреле Намет наверняка бы понравилась. Однако ему придется жить с ней в Амдуре у тестя, ее отца, который не даст приданого и обещанных двух лет содержания. Ему снова придется скитаться, но на этот раз уже с женой и детьми. Нет, это сватовство не для него.
Вечером, когда дядя и тетя вернулись из лавки, Цемах сидел в потемках. Расстроенная тем, что племянник за весь день не прикоснулся к приготовленной еде, стоявшей в кухонном шкафу, Цертеле принялась причитать и подгонять мужа, чтобы он растопил печь в зале, где спит Цемах. А сама взялась готовить ужин. Еще до того, как престарелая пара и племянник поели, в комнату тенями проникли трое сынков Цертеле.
Эти трое низеньких и шумливых братьев Атлас мальчишками были певчими у ломжинского городского кантора и мечтали, что когда-нибудь сами станут канторами в высоких многоугольных ермолках и будут сотрясать городские синагоги своими голосами, мощными, как львиный рык. Однако таких мощных голосов они не получили, а вся Ломжа смеялась, что из-за низенького роста братьев даже не возьмут в солдаты. Именно потому, что на них смотрели как на карликов, дети Цертеле даже не пытались открутиться от армии, как это делали сынки обывателей. Они были отправлены в польские полки и стали там лучшими стрелками. Когда братья возвращались домой в отпуск, они были обуты в тяжелые кожаные башмаки с угловой шнуровкой, перепоясаны братья были широкими кожаными ремнями, а на головах их были фуражки лодочкой. В солдатской форме они выглядели еще ниже и шире. Ломжинцы хотели понять, почему эти трое парней стали лучшими стрелками в своих полках. Разве у них лучше глаза, чем у всех остальных? Солдаты смеялись, раздвигая в улыбке толстенные морды, которые наели в армии, и отвечали, что в цель попадают благодаря не только глазам, но и мозгам.
Отслужив в армии, братья женились на низеньких и толстых ломжинских девицах, чтобы не надо было смотреть на жен, как их мама смотрела на их отца. И все трое стали приказчиками в большой мучной торговле братьев Ступель. Когда человек заходил на склад Ступелей, ему казалось, что он попал в цирк. Приказчики висели в воздухе над мешками с мукой, сложенными до самого потолка, и карабкались по полкам, как акробаты по веревочным лестницам.
Теперь братья точно так же суетились в доме своей матери, распахивали дверцы шкафов, переворачивали кувшины и горшки, искали, чем полакомиться, смеялись и шумели. Широкая низенькая мама выглядела среди них как большая лягушка среди ребячливых, беспокойных лягушат. Длинный отец был похож на аиста с тощими крыльями, стоящего на одной ноге в болоте. Вот он наклонит свой длинный сухой клюв и поднимет трепещущего лягушонка вверх. Однако сынки не восхищались отцом, а вертелись вокруг матери. Со своим ученым двоюродным братом они тоже разговаривали без церемоний; с покашливанием и с издевательскими улыбочками опытных продавцов обращались они к нему. Мол, они слыхали, как люди рассказывали, что в России он вел войну с большевиками и среди ешиботников считался героем, этаким Иудой Маккавеем. Ладно, видали они таких, с позволения сказать, героев. Но один из братьев Ступель, самый младший, Володя, который учился с Цемахом в хедере, хочет его видеть. Дети Цертеле аж подпрыгивали от восторга по поводу своего хозяина и рассказывали, как он богат, как хорошо он с ними обращается и что когда-нибудь он еще поможет им самим стать хозяевами. Для Цемаха это честь, честь для всей семьи Атлас, что Володя Ступель приглашает его.
Трое юрких братьев выкатились из комнаты так же стремительно и весело, как вошли, и разбежались по своим низеньким бревноподобным женушкам. Опершись на стол обеими руками, тетя долго смотрела племяннику в глаза и советовала ему зайти к Ступелям. Они большие богачи, и у них есть одна-единственная сестра, младший ребенок в семье, девушка на выданье.
