Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
«История восхождения мелкого жулика к вершинам власти вплоть до депутатского кресла, — говорит Орхан Кемаль, — позволяет мне дать социальный срез нашего общества сороковых — пятидесятых годов».
После выхода «Инспектора инспекторов» в одной из редакций к Орхану Кемалю подошел чиновник и, справившись, он ли автор романа, сказал, что сам он инспектор. Вместе с коллегами по профессии, каждый вечер собираясь то у одного, то у другого, они читают роман вслух. И по их общему мнению, Орхан Кемаль, должно быть, сам служил ревизором, настолько точно изобразил он все «тайны и секреты их ремесла».
Роман «Мошенник», публикуемый в настоящем томе, — вторая книга из задуманной писателем трилогии. В ней показано превращение главного персонажа из обыкновенного жулика в жулика политического, высокопоставленного. С большим юмором и изобретательностью показывает писатель, как Кудрет Янардаг беззастенчиво эксплуатирует религиозные чувства, забитость и невежество «маленького человека» из провинции, не гнушаясь ни демагогией, ни лестью.
Точно изображена и политическая обстановка в стране накануне пятидесятых годов, когда по настоятельному требованию «заокеанских друзей» правящие классы Турции решили от авторитарного образа правления перейти к двухпартийной системе, дабы направить угрожавшее взрывом народное недовольство по ложному руслу.
В последней части эпопеи писатель намеревался показать деятельность своего «героя» на посту «народного избранника» в годы правления так называемой Демократической партии, стоявшей у власти в пятидесятые годы. Ее главари своей жестокостью, продажностью и беззастенчивостью заставили вспомнить о самых мрачных временах султанского самодержавия и кончили свою жизнь на виселице.
Но осуществить этот замысел писатель не успел. Орхан Кемаль был тяжело болен и знал об этом. Три года он добивался разрешения на выезд за границу для лечения. Когда, получив наконец паспорт, он приехал в Москву, выяснилось, что лечение потребует времени. Орхан Кемаль вынужден был вернуться на родину.
Он умер по дороге, в Софии, 2 июня 1970 года. В последний путь до Стамбула его провожала делегация Союза болгарских писателей. Похороны Орхана Кемаля превратились в грандиозную политическую манифестацию. Его гроб несли на руках через весь город. За гробом шагали огромные толпы молодежи, подняв над головой сжатые кулаки.
В те дни в стамбульских газетах было опубликовано завещание, которое Орхан Кемаль продиктовал своему сыну перед отъездом: «Все патриоты, все прогрессивные и революционные силы, вооружившись учением марксизма-ленинизма, должны объединиться в неколебимом боевом строю… Истинные художники, интеллигенты должны творить для трудящихся, опираясь на единство с ними, ради установления в стране народного строя».
Всего две недели пробыл Орхан Кемаль в нашей стране, верным другом которой он был. Он очень гордился тем, что его книги переведены на язык Толстого и Горького, что их у нас много читают.
В Москве он первым делом отправился на Новодевичье кладбище. У ворот купил цветы и, словно шел к живому, вложил в них свою визитную карточку. На обороте написал: «Не верю, Назым, что ты лежишь в земле!»
Когда увидел большой неотесанный камень и высеченную на одной его стороне фигуру высокого широкоплечего человека, упрямо идущего против ветра, обнажил голову и долго стоял неподвижно.
«Знаешь, — сказал он, садясь в машину, — только теперь я поверил, что Назым умер».
Мне не довелось с тех пор побывать в Стамбуле. Я не стоял над могилой Орхана Кемаля на кладбище Зинджирликую. Я вижу его живым, таким же, как его книги: несмотря ни на что, веселым, громкоголосым, устремленным в будущее.
Орхан Кемаль не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты тридцатых годов — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.
Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.
Радий Фиш
МОШЕННИК
Üç Kağıtçı
Перевод Ю. Смоляра
IОгромная толпа осаждала станцию.
Вот уже несколько дней народ стекался сюда к прибытию стамбульских поездов — поглазеть, как жандармы будут выводить из вагона «мошенника, околпачивавшего всех и вся». И не только поглазеть, но и как следует проучить его припасенными для этого гнилыми помидорами, тухлыми яйцами, картошкой, камнями: «Мы ему, подлюге, покажем, как выдавать себя за „ревизора ревизоров“!»
По сообщениям газет, мошенник был схвачен в Стамбуле во время кутежа с дружками в ресторане нового, недавно открывшегося на Босфоре отеля. «И поделом ему! Упрячут за решетку — будет знать, как людей морочить!»
Кабатчик, содержавший поблизости питейное заведение, — первая жертва «ревизора», — почесывая зад в том месте, где на серых штанах красовалась коричневая заплата, разглагольствовал:
— Хоть и нехорошо за глаза осуждать человека, но от правды не уйдешь! Мужчина он представительный, что и говорить! Только фанаберии чересчур много. Честью клянусь, я сразу понял: мошенник. И благодарю бога за это! Верно я говорю? — Кабатчик повернулся к своему официанту, высокому сухопарому мужчине, стоявшему с яйцом в руке.
— Совершенно верно, — подтвердил тот, едва сдерживая одолевавшую его зевоту. — Более того, я…
— Разве я тебе не подмигнул? — перебил его кабатчик.
— Подмигнул. Но и я тебе…
— Подмигнул, да только… Впрочем, ладно. Ну а деньги, что я дал этому типу… — Кабатчик хотел сказать: «Так я их вроде бы ему подарил», но вовремя спохватился и решил на всякий случай придержать язык: кто знает, как все это обернется. Неисповедимы помыслы правителей наших! То одного захотят, то другого пожелают… Может быть, сегодня наконец этого мошенника доставят поездом, который вот-вот должен подойти. Как только он появится, все станут швырять в него яйца, помидоры, картошку, камни. А кабатчик повременит. Пусть пока другие пошвыряют. Да вот хотя бы Плешивый Мыстык, извозчик, просто надоел всем своей болтовней. Заладил одно: «Ну, что я говорил вам? Только глянул на него — сразу подумал: нет, на благочестивого паломника он не похож, прости меня господи! Помчался я к начальнику безопасности, докладываю: так, мол, и так, бейим[1]. А он мне в ответ: „Потерпи, Мыстык-эфенди[2]. И смотри, никому не проговорись, что мы следим за ним. Скоро ему крышка, вот увидишь!“»
Кабатчик смерил взглядом болтливого извозчика: короткохвостая сорока, вот он кто! Один лавочник из центра города рассказывал, будто Мыстык-эфенди постоянно возил «ревизора» по кофейням, кабакам и ресторанам, а то и по гостиницам и банкам. С ветерком возил! Осадит лихо лошадей, соскочит с козел, подбежит к дверям и таинственно шепнет: «Не от меня слышите, но этот бей-эфенди[3] — ревизор из Анкары. Так что будьте начеку!» Шепнет, а потом с почтением встречает «бея-эфенди» у входа. Но сейчас он, видно, все забыл, целыми днями снует, как мышь, по станции и подстрекает каждого проучить мошенника.
Нет, кабатчик не попадется на его удочку. Ведь неизвестно, какой номер могут выкинуть власти. Бог даст, все обойдется. Ну а если не обойдется? Лучше, как говорится, не спать, чем видеть кошмары. Не один месяц ломал кабатчик голову над тем, что за таинственный субъект вдруг объявился, не выполняет ли он какое-нибудь секретное поручение. А что, если власти решили испытать народ, проверить его преданность? Вначале поручили этому пройдохе роль вымогателя, потом разыграли комедию с арестом, в газетах поместили кое-какие снимочки, а теперь под стражей везут его в город, где он успел провернуть несколько афер. И все для того, чтобы…
На кабатчика накатила волна страха.
Да, все для того, чтобы спровоцировать людей, посмотреть, кто будет швырять яйцами и помидорами, схватить их и проучить так, чтобы чертям тошно стало.
Кабатчик пришел в сильное возбуждение и уже повернулся к официанту, желая поделиться с ним своими догадками, но не проронил ни слова и только зло поглядел на него: уползет змей ядовитый и начнет чесать языком.
Однако официант как ни в чем не бывало стоял с зажатым в кулаке яйцом, в душе моля всевышнего, чтобы «ревизор ревизоров» не прибыл. Начнут в него чем попало швырять, полиция всех переловит и потащит в участок…
