Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)
Широко распахивается занавеска. Выходит крайне раздраженный Кольцов.
— Он ещё семье моей угрожает, мразь! — Кольцов не может сдержать эмоций. — Операции не будет, Степан Андреевич!
— Будет, Сергей Иванович! — Голос Лисина звучит жёстко.
— Пожалуйста, делайте! — Не менее жёстко парирует Кольцов. — Желаю успеха.
— Он, кроме банковских операций по переводу казенных средств в свой карман, других делать необучен, — рад вмешаться в разговор врачей Гуреев.
— Вас, Гуреев, не спрашивают. — Лисин даже не оборачивается в сторону старика.
— Это раньше, когда понедельники не считал, я молчал, если не спрашивали. — Гуреев собирается с силами и встаёт с кровати. — Всё боялся чего-то. А теперь! Теперь я хушь президенту, хушь главе ФСБ, хушь бандюгану этому за занавеской, хушь тебе, поганцу, всю правду-матку выскажу. Чего мне будет? Уже ничегошеньки! Остальным, пожалуй, не порекомендовал бы. А я всё могу! Гласность с демократией, мать её, у меня индивидуальные как бы. Что у нас за страна такая, коли пацан из-за баксов вонючих помирать должен. Чистый. Светлый. Не пахан какой-то, — зло указывает на занавеску. — Россиянин. Умница. Красавец. Отец будущих красавцев и красавиц. Умников и умниц. Тоже россиян, кстати.
— Слушай, Гуреев, смени пластинку. — Лисин вновь смотрит в сторону, как будто не замечая Гуреева.
— Зато демография у нас теперь тоже в приоритетах ходит. — Мрачно, как будто ставя неизлечимый диагноз, подает голос Кольцов. — С самых высших трибун бубнят и бубнят о ней. А что на деле?
— А на деле наш Степашка незабвенный на новой казенной иномарке выпендривается, — быстро находится Гуреев. — Что? Не так? Так! Сам вчера видел. Там, у любимой помойки, разворачивалась. Слушай, а это не ты на ней Сашку нашего покалечил и смылся? На тебя похоже!
— Слушай, уймись, Гуреев, — похоже, что Лисин такого не ожидал. Даже от Гуреева. — Когда то ДТП с Нефёдовым было, я ещё на «Волге» ездил. Усёк? Иномарку мне недавно выделили.
— Выделили! — передразнивает главврача Гуреев. — Красивую! Ценой как раз Сашке на сердечко донорское. А сдачи на утки хватило бы. На целую стаю! — Гуреев явно устал. Тяжело дыша, он вновь опускается на кровать. — Вот тебе и демография с порнографией. Министр наш финансовый всё о стабилизационном фонде хвастается. Эвон, мол, сколько накопили! Тьфу! — Гуреев чуть приподнимается и пальцем указывает на Сашу: — Вот наш главный фонд. Самый важный. Лежит, помирает. «Молодым везде у нас дорога»… Ага! Сашок наш одну дорогу хорошо знает. В морг. Левее вон той помойки.
— Так, с меня хватит, — подводит итог разговору Лисин. — Пойдемте, Сергей Иванович. Поговорим в кабинете. Тут, сами видите, какой разговор.
— Сначала с Нефедовой. Я ей раньше обещал. Да мне это и важнее. — Кольцов вслед за главврачом покидает палату.
Отодвигается занавеска. Из-за неё появляется голова Маракина:
— Ох, Гуреев, с каким удовольствием я бы тебе самый мощный паяльник в задницу запихал. Включил. Подождал, пока хорошо прогреется. И вращал бы! Вот так! Вращал, вращал, вращал! Сначала по часовой стрелке, потом против. Вот так! — Маракин очень натурально изображает описываемый процесс. — Жаль, что, когда я поправлюсь, ты уже тю-тю будешь.
— А я могу и очередь уступить. Чтоб тебе не так обидно было. Ты проигрался? Проигрался. А у вас, бандюганов, — карточный долг превыше всего. Так что в порядке возмещения… — Гуреев в задумчивости чешет затылок. — Ага! Первое — конфискую утку, она тебе больше всё равно не понадобится. И что ещё? И твою хромированную почку. — Хлопает по подключенному к Маракину аппарату. — Где там хренотень эта отключается? Ага, вот. — Гуреев нагибается и деловито вынимает вилку из розетки. — Всё! Забираю себе агрегат. По другую сторону занавески. Буду через неё самогон гнать. Тебе на поминки. Пригласишь, кстати?
— Включи, козёл, — испуганно шипит Маракин.
— И не подумаю! Я, думаешь, не понял, о чём с тобой Кольцов за занавеской говорил? Просил за Сашку! А ты отказал. Козёл! Ещё Кольцову зачем-то угрожал.
— Включи, говорю. — Маракин заметно побледнел. Голос ослаб.
— Если благотворительность окажешь, могу и включить на минутку. — Чуть подумав, Гуреев включает аппарат в сеть.
— Ещё раз к проводу прикоснёшься, подлюга, и можешь гроб выбирать, понял? — приходит в себя Маракин.
— Да я уже давно выбираю. Говорят, цинковый самый практичный, но мне чего-то кажется, что деревянный для здоровья полезнее будет. Ну так как? Дашь денег, Маракин?
— Слушай, отцепись! Сказал, не дам! — Маракин с опаской смотрит то на розетку, то на Гуреева. И, немного подумав, продолжает уже примирительным тоном: — Какой резон? Можно подумать, я его сбил на иномарке этой?
— А может, и ты. У тебя тоже «мерседес» навороченный. Это, во-первых. А во-вторых, я не Кольцов. Я просить не буду. У меня свой резон имеется. Хромированный! — Гуреев вновь, кряхтя, нагибается и отключает аппарат от сети. — Не хочешь так платить? Хорошо! Мы полюбовно договоримся. На дружеской встрече без галстуков. Значит, так. Расписываем одну партейку. Всего одну. Выиграешь — верну утку и аппарат включу. Проиграешь — гонишь Сашке на операцию двадцать тысяч баксов. Играем?
На последних словах Гуреева Маракин вспоминает про спасительную кнопочку над головой. Незаметно нажимает на неё. Раздается пронзительный звонок. В коридоре яркие мелькания света. Входит встревоженный Лисин.
— Что случилось, Руслан Львович?
— Вон! Розетка! Козёл тот, — хватает ртом воздух Маракин.
Лисин включает в сеть аппарат. Подходит к Гурееву и, взяв его под локоток, уводит к двери. За ними, как пёс на привязи, тащится штатив с капельницей.
— Послушай меня внимательно, Гуреев. Если с Маракиным что-то случится. По твоей вине, не по твоей. Я разбираться не стану. Я просто отменю всю поддерживающую терапию. Притом вовсе не тебе. Тебе поддерживать уже нечего. А другу твоему молодому. Нефёдову. Ему, если честно, и так дней десять-пятнадцать осталось.
— Чушь не неси. — Гуреев кидает настороженный взгляд на Сашу — не слышит ли он. Но Нефёдов спит.
— При чём здесь чушь, Гуреев? Вовсе и не чушь! Сердечная мышца у Нефёдова срастается с подреберной тканью. Сердцу такую тяжесть не потянуть. Тихо остановится. Ночью, скажем. И всё!
— Врёшь! — пытается вырваться из цепких рук главврача Гуреев.
— А это даже и не мой вовсе диагноз. Кольцова. — Лисин продолжает крепко удерживать за локоть Гуреева. — Можешь у него самого спросить. Дней десять-пятнадцать, не больше! Это с терапией! А без терапии загнется Нефёдов твой уже завтра! Притом в жутких мучениях. Понятно?
— Ты, гнида, не посмеешь.
— Посмею. Ты меня знаешь! — Выпустив, наконец, локоть больного, Лисин уходит из палаты.
В полном изнеможении Гуреев хватается обеими руками за косяк двери.
— Посмеет! Я тебе посмею. — Почувствовав временную свободу, капельница резко наклоняется и с грохотом падает на пол. Отлетает от штатива пакет с трубками. Раствор течёт по линолеуму. — Я мэру нашему напишу! Кручилину! Он справедливый, разберётся! Да я за Саньку. Я этого Лисина… я его, гада… я его… — Голос Гуреева начинает хрипеть. Он задыхается. — Лисин у меня кровью. Скотина… — Валится без сознания на пол.
* * *В ординаторской больницы тускло светят две пыльные лампочки. За столом Кольцов. Рядом на стуле Ирина Германовна Нефёдова, мать Саши.
— Ирина Германовна, дорогая. Увы, но я в таких случаях не ошибаюсь.
— Я вам верю, Сергей Иванович. — Губы у Нефёдовой дрожат, в глазах слёзы. — Но хоть какой-то шанс ведь должен быть.
— Главный шанс — найти донора.
— С моей зарплатой…
— К властям обратиться. К мэру! — Кольцов встаёт, подходит к тёмному окну. — В газету писать — «Помогите люди добрые. Спасите сына». Голодовку объявить, трассу федеральную перекрыть. Я не знаю что! Но что-то делать надо!
— В газету писала. Там одно объявление двух моих зарплат стоит. К мэру нашему на прием ходила.
— Неужели не помог? Я здесь недавно, но о Кручилине слышал только хорошее. Как-то даже странно в наши дни.
— Предложил мне десять тысяч… рублей. Но свои. Личные. Я не взяла. А бюджетные он не имеет права! Посадят, сказал!
— Увы, могут! — Кольцов продолжает стоять у окна. Он как будто бы смотрит вдаль. Далеко-далеко. Но за окном полная темнота. — Такие в стране порядки идиотские! Десятки тысяч больных ждут дорогостоящих операций. Тысячи детей. А власти прецедента боятся. Если дать кому-то одному, то, мол, несправедливо по отношению к другим получится. Да и коррупционноопасно это! Вот ведь слово какое изобрели! Так что, спасение умирающих — есть дело рук самих умирающих! Пусть сами деньги ищут. Спонсоров всяких там. А кстати, Ирина Германовна. — Кольцов отходит от окна, вновь садится за стол напротив Нефёдовой. — Сашу, как мне известно, сбили на пешеходном переходе. У водителя должна быть страховка на подобный случай. Да и иномарка, слышал, не бедная.
