Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек

Я вспомнила эскизы к рекламам этого пива, которые должны были появиться в журналах и на плакатах, и его этикетку: лосиные рога, а под ними — скрещенные ружье и удочка. В рекламной песенке тоже использовалась охотничья тема. Ничего особенно оригинального во всем этом не было, но мне понравились слова: «или просто на отдых»; они были тонко рассчитаны на среднего потребителя пива, — на этакого пузатого мужчину с покатыми плечами, который должен был, послушав песенку, почувствовать свое мистическое родство с изображенным на рекламной картинке охотником в клетчатой куртке, поставившим ногу на тушу убитого оленя, или рыболовом, вытаскивающим из ручья форель.

Я добралась до последней страницы, когда зазвонил телефон. Это был Питер. Я по голосу поняла: что-то неладно.

— Послушай, Мэриан. Наш обед в ресторане придется отложить.

— Да? — отозвалась я, ожидая объяснений и чувствуя разочарование: я надеялась, что обед с Питером разгонит мою хандру. К тому же я снова проголодалась. Весь день я ела что попало и рассчитывала вечером поесть как следует. А теперь опять придется довольствоваться одним из замороженных обедов, которые у нас с Эйнсли припасены на крайний случай.

— Что-нибудь случилось?

— Я уверен, ты меня поймешь. Видишь ли, Тригер… — голос его задрожал. — Тригер женится.

— Да что ты? — сказала я.

Я хотела было сказать: «Плохо дело», но эта фраза не подходила к обстоятельствам. Когда у человека рушится жизнь, не отделаешься сочувственными замечаниями, которые годятся для мелких неприятностей.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила я, желая предложить свою поддержку.

— Ни в коем случае, — сказал он. — Мне будет еще тяжелее. Увидимся завтра, ладно?

Он повесил трубку, и я стала размышлять о возможных последствиях женитьбы Тригера. Самое очевидное из них заключалось в том, что завтра вечером мне придется быть очень осторожной с Питером. Тригер был одним из его старинных друзей; больше того, он был последним неженатым другом из старинной компании Питера. В последнее время эту компанию охватила эпидемия браков: двое стали ее жертвами незадолго до того, как мы познакомились, а за последующие четыре месяца свалились еще двое, почти без предупреждения. Питер и Тригер теперь сходились иногда летними вечерами и пили вдвоем, и даже если кто-нибудь из прежних друзей присоединялся к ним, отпросившись у своей молодой супруги, атмосфера вечера уже не походила на былое безудержное веселье, а отдавала — по унылым рассказам Питера — синтетическим привкусом занудного вечера в гостях. Питер и Тригер держались друг за друга, точно утопающие, и глядели друг на друга, как глядят в зеркало, когда ищут поддержки у собственного отражения. А теперь Тригер пошел ко дну, и зеркало опустело. Оставались, конечно, еще приятели по юридическому факультету, но почти все они тоже были женаты. К тому же в жизни Питера они были героями послеуниверситетского, серебряного века, а не более раннего, золотого.

Мне было жаль его, но я знала, что мне придется быть начеку. Судя по тому, что я наблюдала после двух предыдущих свадеб, Питер теперь снова — особенно выпив стаканчик-другой, — станет видеть во мне еще одно воплощение сирены-интриганки, которая уволокла Тригера. Спросить Питера, как ей это удалось, я не смела: он может подумать, что я имею на него виды. Самое лучшее — это постараться отвлечь его.

Пока я размышляла, к моему столу подошла Люси.

— Ты не могла бы за меня написать письмо одной клиентке? — спросила она. — У меня кошмарная мигрень, и совершенно ничего не приходит в голову.

Она прижала ко лбу свою изящную ручку и подала мне записку, написанную карандашом на куске картона. Я прочла: «Уважаемая фирма, каша была прекрасная, но в пакетике с изюмом мне попалось вот это. Уважающая Вас миссис Рамона Болдуин».

Под текстом была приклеена раздавленная муха.

— Помнишь опрос насчет каши с изюмом? — сказала Люси умирающим голосом. Она пыталась вызвать мое сочувствие.

— Ладно, напишу, — сказала я. — У тебя есть ее адрес?

Я набросала несколько вариантов: «Дорогая миссис Болдуин! Мы чрезвычайно сожалеем о том, что произошло с Вашей кашей. К несчастью, подобные мелкие ошибки неизбежны».

«Дорогая миссис Болдуин! Нам очень жаль, что мы причинили Вам неприятность; уверяем Вас, что содержимое пакета было абсолютно стерильно».

«Дорогая миссис Болдуин! Позвольте поблагодарить Вас за то, что Вы обратили наше внимание на этот факт: мы всегда стремимся знать об ошибках, которые совершаем».

Я знала, что главное тут — не упомянуть в письме слово «муха».

Снова зазвонил телефон. На этот раз раздался голос, которого я не ждала.

— Клара! — воскликнула я, чувствуя себя виноватой оттого, что в последнее время уделяла ей мало внимания. — Ну, как ты?

— Спасибо, паршиво, — ответила Клара. — Ты бы не могла сегодня прийти к нам пообедать? Ужасно хочется увидеть свежего человека.

— С удовольствием, — сказала я почти искренне: все же лучше пойти к Кларе, чем есть дома обед из замороженных полуфабрикатов. — В котором часу?

— Да брось ты, — сказала Клара. — Не все ли равно? Приходи когда захочешь. Ты же знаешь, что мы не придерживаемся постоянного распорядка дня. — Голос у нее был обиженный.

Связав себя обещанием, я стала лихорадочно соображать, чем это мне угрожает: приглашали меня для развлечения хозяев и для облегчения Клариной души, перегруженной разными огорчениями, слушать о которых мне вовсе не хотелось.

— А можно мне Эйнсли прихватить? — спросила я. — Если она не занята.

Я сказала себе, что Эйнсли не повредит хороший обед — она ведь только чашку кофе проглотила в перерыв, — но на самом деле мне хотелось, чтобы она взяла на себя общение с Кларой; они могли бы поговорить о детской психологии, например.

— Конечно, почему нет? — ответила Клара. — Чем больше народу, тем веселее — такой у нас девиз.

Я позвонила Эйнсли и из осторожности сначала спросила, не собирается ли она куда-нибудь вечером; мне пришлось выслушать рассказ о двух приглашениях, которые она отвергла: одно — от свидетеля на процессе об убийстве с помощью зубной щетки, второе — от студента-дантиста со вчерашней вечеринки. Со студентом она обошлась прямо-таки грубо: сказала, что не собирается больше с ним встречаться. Он якобы обещал ей, что на вечеринке будут художники.

— Значит, ты сегодня свободна, — сказала я, констатируя факт.

— Свободна, — сказала Эйнсли, — если ничего не подвернется.

— Тогда пойдем со мной обедать к Кларе.

Я ожидала, что она откажется, но Эйнсли охотно согласилась. Мы договорились встретиться на станции метро.

В пять часов я встала из-за стола и направилась в розовый и прохладный дамский туалет. Мне нужно было хотя бы несколько минут побыть одной, чтобы морально подготовиться к визиту. Но Эми, Люси и Милли были уже там, расчесывали свои пергидролевые волосы и подправляли грим. Зеркала отражали три пары сияющих глаз.

— Идешь куда-нибудь сегодня вечером, Мэриан? — спросила Люси с нарочитой небрежностью. У нас параллельные телефоны, и она, естественно, знала о звонке Питера.

— Да, — ответила я, не вдаваясь в подробности.

Меня раздражает завистливое любопытство этих девиц.

Шагая сквозь густое золотистое облако раскаленной пыли, я шла по вечернему тротуару к станции метро. Чувство было такое, будто идешь под водой. Я издали увидела, как платье Эйнсли мерцает возле уличного столба; как только я поравнялась с ней, она молча повернулась, и толпа служащих, возвращающихся с работы, увлекла нас в прохладные подземные коридоры. С помощью серии ловких маневров нам удалось захватить места — правда, не рядом, а на противоположных скамьях, и всю дорогу я сидела, читая рекламы над головами толпящихся в проходе пассажиров. Когда мы вышли из вагона и кремовым коридором поднялись наверх, на улице было уже не так душно.

От метро до Клариного дома — несколько кварталов. Мы шли молча. Я хотела было заговорить с Эйнсли о пенсионном фонде, но передумала. Эйнсли не поняла бы, почему меня это беспокоит: она бы заявила, что мне надо бросить работу и найти другую, вот и все. Потом я подумала о Питере и о том, что с ним сегодня произошло. Эйнсли эта история могла только позабавить. В конце концов я спросила, как она себя чувствует.

— Брось ты обо мне заботиться, Мэриан, — ответила она. — Что я, тяжело больная?

Я обиделась и промолчала.

Улица едва заметно шла вверх. Весь город широкой спиралью поднимается вверх по берегам озера, но, когда стоишь на тротуаре, кажется, что он совершенно горизонтален. Чем дальше от центра города, тем прохладнее, а здесь было к тому же и тихо, и я подумала: как хорошо, что Клара — особенно в ее теперешнем положении — живет вдали от центра с его жарой и шумом. Впрочем, сама она считала это чуть ли не изгнанием: свою первую квартиру они с мужем сняли недалеко от университета, но она очень скоро стала им тесна, и они переехали в северную часть города; впрочем, до настоящей окраины с современными коробками и припаркованными семейными «пикапами» они еще не добрались. Улица была старая, но не такая приятная, как наша: дома здесь были построены на две семьи — узкие, удлиненной формы, с деревянными верандами и крошечными садиками.