Алексей Слаповский - Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать

Он прочитал как-то слова Чехова, что рассказ можно написать о чем угодно, хоть о чернильнице. Это его поразило. Сам-то не написал! — неуважительно подумал он о Чехове. Ну-ка я!

Он обошел все магазины в поисках чернильницы и не нашел, потому что давно уже не производят чернильниц и никто уже чернилами из чернильниц не пишет. Тогда он пошел к своей бабушке, зная, что она ничего не выбрасывает из старых вещей, и точно, нашлась у нее чернильница. Он налил в нее чернил (чернила еще продают — для чернильных ручек, хотя эти ручки никто не покупает, они плохие, если не «Паркер», но для «Паркера» нужны совсем другие чернила, а других нет, поэтому эти никто не покупает и зачем их продают — непонятно).

Евдокимов поставил чернильницу с чернилами перед собой и стал думать.

Чернильница была из прозрачного когда-то стекла, но от чернил стала темно-синей.

Она была непроливайка, то есть с конусом внутрь, и действительно не проливалась, если ее осторожно перевернуть. А если плеснуть (Евдокимов попробовал), то проливается, конечно.

Три дня и три ночи он думал над чернильницей — и ничего не придумал, и в отчаянии от своей бездарности повесился.

С одной стороны, грустно, а с другой стороны, вы его не жалейте, ведь никакого писателя нет, я его выдумал. А вот чернильница у его бабушки есть, зачем-то она хранит ее. «С дерьмом не расстанется!» — темпераментно говорит о ней зять, отец Евдокимова, не любящий тещу. Впрочем, тьфу ты, Господи, не может же быть у Евдокимова отца, поскольку нет никакого Евдокимова!

Запутался я. Извините…

Правда в глаза

Лукин, работник конвейерной линии, очень уставал на работе, поэтому дома ничего не делал, только лежал и смотрел по телевизору эстрадные передачи, которые очень любил. И все чаще в телевизоре стал появляться певец Эхов. Он был конфетно-красив и соответственно этому глуп и неуклюж, глупым голосом пел он глупые плохие песни, и Лукину становилось за него совестно, он даже отворачивался или выключал звук, или вовсе уходил. В считанные годы, несмотря на глупость, Эхов приобрел государственную известность, а Лукин недоумевал: неужели никто не может выручить певца, спасти его от позора, сказать ему правду в глаза?

И Лукин не выдержал, взял отпуск за свой счет и поехал в Москву.

Он попал на концерт певца.

Певец был, как всегда — даже еще больше — глуп и неуклюж, песни же его и музыкой, и словами перешагнули уже порог, отделяющий простую глупость от клинической дебильности, тем не менее, несчастная публика восхищалась, а Эхов выхвалялся и гордился, а Лукину было до слез жаль и певца, и публику.

После концерта он стал пробиваться к певцу, что сделать было невозможно из-за поклонников и охраны. Проявив чудеса изобретательности, Лукин отыскал ходы и лазейки под сценой и оказался прямо перед гримеркой Эхова, охранники схватили его, но уж поздно, уже Лукин кричал, что у него для Эхова есть известие жизненно-смертельной важности.

— Пусть скажет, — разрешил Эхов.

И, страшно волнуясь, Лукин молвил:

— Я обязан сказать вам правду прямо в глаза. Потому что никто вам этого не скажет. Вы — глупы. И песни ваши глупые, и поете вы глупо, и когда-нибудь вы это поймете сами и умрете от стыда, но будет уже поздно!

— Что же мне делать? — спросил опечаленный певец.

— Не петь больше никогда!

— Но я не могу не петь! — воскликнул певец. И вдруг покраснел, потому что в глазах Лукина увидел, как глуп он в этом восклицании.

И с этого дня он перестал петь, он стал жить, работать на работе и уважать себя ровно настолько, насколько был этого уважения достоин. Он женился на хорошенькой, хоть и глупой, девушке, они родили хороших, хоть и глупых, детей, а потом состарились и умерли в один день. Лукин порадовался бы за них, но он умер раньше, в тот самый день, когда сказал Эхову правду, — эту правду слышали охранники и поклонники Эхова и, отведя в сторонку Лукина, убили его.

Смысл жизни

17 сентября 1993-го года Евгений Александрович Федоров, бульдозерист 3-й Строймехколонны города Саратова, шел по улице Лермонтова и между домами № 17 и № 19 вдруг остановился и подумал: а в чем смысл жизни?

Тогда он купил бутылку вина «Анапа» и пошел на Набережную Космонавтов, к Волге, там он сел на лавку и, глядя на волжскую воду, речной транспорт и проходящих мимо туда и обратно людей, стал пить вино и думать о смысле жизни. Он выпил вино, и на душе полегчало, но уму сделалось еще тяжелее. Заболела голова.

Тогда он пошел и купил две бутылки водки, потом пошел домой, приготовил себе ужин, стал есть его, пить водку и продолжать думать о смысле жизни.

К полуночи он понял, что в одиночку ему этого вопроса не осилить.

Тогда он взял телефон и стал звонить наугад, доверяя пальцам самим выбрать номер. И всем, кто снимал трубку, Федоров очень вежливо говорил:

— Вы, пожалуйста, извините за столь незнакомый звонок в полночь, но повод для него есть уважительная причина, которая побуждает меня задать вам странный, но жизненно необходимый вопрос, на который, возможно, у вас есть готовый ответ, и вы поможете мне этим ответом. В чем смысл жизни?

Почему-то ему отвечали грубо, с руганью и угрозами.

Федоров уже устал. Он откупорил вторую бутылку и решил сделать последний звонок, а потом алкоголем придушить беспокойство мысли и заснуть.

Ему ответил свежий мужской голос, ответил четко и ясно, словно ждал звонка Федорова.

— В чем смысл? А вот скажи, гад, где ты живешь, я тебе лично объясню и про смысл жизни и про все остальное.

— Улица Мичурина, дом сорок четыре, квартира два, вход с улицы, только на кнопку жмите подольше, звонок плохо работает! — радостно ответил Федоров.

— Я стучать буду, — обнадежил человек с четким голосом.

— Соседей разбудите. Я лучше дверь буду приоткрытой держать.

— Ну-ну, — сказал человек с четким голосом.

Через двадцать минут к дому подъехала большая красивая машина иностранного производства. Из нее вышел высокий мужчина с чем-то в руке.

Когда он вошел в квартиру, обнаружилось, что в руке у него милицейская дубинка.

— Тебе сразу объяснить или как? — поинтересовался он, хлопнув по ладони дубинкой.

— Зачем же сразу? — приветливо улыбнулся Федоров, кивнув на рюмочку, которую загодя налил для гостя. — Вопрос слишком сложный, выпьем сперва, познакомимся.

…И вот уже утро брезжит, гость Федорова, оказавшийся Петром Ильичом Егоровым, начальником охраны фирмы «Старт», в очередной раз набирает номер и говорит:

— Ты только, гад, не ложь трубку, замри, не дыши и слушай, падла, а потом ответь. В чем смысл жизни?

Это — мужчинам. Женщинам он говорит мягче, но тоже просто и прямо.

А потом очередную попытку делает Федоров.

И опять Егоров.

И опять Федоров.

Но ни тот, ни другой не добились ответа.

Правда, иногда к телефону никто не подходил. Федоров и Егоров, выпивая (перейдя при этом на коньяк, который Егоров принес из машины), говорили меж собой, что, может быть, как раз того, кто знает про смысл жизни, нет дома, шляется где-нибудь. Всегда так! — нужен человек, а его нет на месте. Егоров по несколько раз вызывает не отвечающий номер, подолгу слушает гудки.

— Сволочь! Где его носит? Люди дома должны быть! — сердится Егоров.

— Может, он просто заболел и в больнице, — успокаивает его Федоров.

— Разве что, — смягчается Егоров. — Твоя очередь крутить.

— А вдруг никто не знает?

— Не может быть! — не хочет допустить этого Егоров. — Кто-то должен знать! Хоть кто-то — должен! Крути!

17 сентября 1993

Часы

Касьянов терпеть не мог часов.

Его раздражало: только отвлечешься, забудешься, глянешь на часы, а там уж целый час прошел.

Он старался не глядеть на часы.

И вот, кажется, существует совсем как нормальный человек, становится ему почти легко и свободно, но словно бес нашептывает ему: глянь на часы-то, глянь! Он глянет, а там за полночь уже, спать давно пора — в то время как он только-только разжился, разохотился.

И не то чтобы он что-то важное делал, он, в общем-то, ничего, собственно, и не делал, и, тем не менее, время уходило, убегало, утекало прямо на глазах.

Он перестал носить наручные часы, и его выводило из себя, когда его спрашивали, который час.

— А вам зачем? — невежливо отвечал он. — Зачем вам-то? Может, вам и не надо время знать, а просто так спрашиваете? А если и надо, то вам же хуже, потому что всегда оказывается, что времени больше или меньше, чем вы предполагали. И если уж вам так необходимо знать точное время, то носите часы и не приставайте к людям, не отнимайте у них этим самым это самое время. Что же касается часов, то я их не ношу!

Но дома у него был-таки будильник, чтобы не проспать на работу, потому что хотя он ничего и не делал, но на работу ходил. Дома у него было еще радио (на работе тоже), был телевизор — и все эти устройства и механизмы постоянно напоминали о времени. «Местное время восемь часов тридцать минут!» — злорадно говорила дикторша то и дело. «Чтоб ты подавилась!» — сулил ей всякий раз Касьянов.