Гулла Хирачев - Салам тебе, Далгат!
Но Далгат уже выходил на улицу. Вслед за ним вышел худой мужчина с буханкой под мышкой и пожал ему руку, представляясь:
— Яраги.
— Далгат.
— Какой молодой человек — и на вечер пришел, — сказал Яраги. — А я вот не хотел идти. Я уже плюнул на них. Почему, говорю, в лезгинскую секцию захожу, приношу стихи, говорю, так и так, дайте в издательство. Не дают. Почему, говорю, этой Сивли Ярахмедовой пятый сборник выходит. Мне говорят: ама-а-ан, она же в министерстве сидит! А ты не сидишь. Клянусь, так говорят.
Они шагали прямо по краю проезжей части, потому что узкий тротуар уже года три как был перерыт и завален досками. Из распахнутых дверей лавок неслась музыка и голоса. На деревянных стульчиках сидели менялы и зазывали: «Доллары берем, доллары берем». Кое-где пятачки перед частными магазинчиками были выложены цветной плиткой, на которой зимой скользили каблуки красавиц. Вспотевший Яраги вынул из кармана штанов тонкую книжку в мягкой обложке, на которой изображались горы и пирамидка какого-то селения.
— Вот, в Москве только смог издать, мне родственник помог. Почему, говорю, здесь не печатают. Это не стихи у меня, здесь просто размышления о родине, — пояснил Яраги, протягивая книжку Далгату.
Далгат взял книгу, пролистал и положил ее в кожаную папку, рядом с посланием для Халилбека.
— Я тогда в «Халал» пойду, — сказал Далгат. — Мне Халилбек нужен. За книгу спасибо, обязательно прочту.
— Спасибо, дорогой! — растрогался Яраги. — Там мой номер записан, ты мне позвони. Приедешь ко мне в Мамедкалу, у меня там виноград растет, жена долма сделает.
— Как-нибудь, — обещал Далгат.
5
Он старался идти по тени, но тени почти не было. Тяжелые наряженные женщины, откуда-то скопившиеся на дороге, закрывали путь и мешали ему идти. Обогнав их, он нырнул за угол, где стояла толпа мужчин среднего возраста и плотная, широкая бабья фигура в шелковом платке, упершая руки в бока. Шел привычный и полутайный торг о цене. Один из мужчин конфузливо ухмыльнулся зазевавшимся прохожим девочкам: «Уходите, девушки, вам нельзя здесь». Далгата кольнуло, когда он увидел эту толпу и место, где сам однажды точно так же стоял и торговался, чтобы потом провести два часа с бесстыдной скуластой женщиной.
На длинном заборе, за которым тянулось многолетнее и мучительное строительство спорткомплекса, кто-то написал углем без знаков препинания: «Сестра побойся аллаха — одень хиджаб». Чуть дальше: «Дагестан, защити религию Аллагьа словом и делом! Внуки Шамиля» и, наконец: «Смерть врагам ислама аллагьу Акбар». Между ними радужно лепились афиши концертов и рекламы салонов красоты.
Около большого перекрестка, где обычно слонялись со своими автоматами бездельные рядовые милиции, грызя семечки и приставая к медленно прогуливающимся модницам, было оглушительно шумно. Из джипа, надрывающегося от рева местной эстрадной музыки, торчали чьи-то босые ноги и прищелкивающие пальцами руки. По обочинам дремали толстые и худые бабушки с мешками жареных семечек, а из внутренних, завешанных бельем дворов доносились разноголосые крики.
Дома так и норовили съесть тротуар вместе с наваленными кучками мусора. Кто обнес себе двор забором прямо по проезжей части, кто проглотил трансформаторную будку и дерево, кто на маленькой пяди земли возвел себе длинную, в шесть этажей башню. Забыв, что растут на плоскости, дома по горской привычке лепились друг к другу. Квартирные многоэтажки со всех сторон обрастали огромными пристройками и застекленными лоджиями, а частные саманные хаты упрямо и нудно обносились высокой стеной из модного желтого кирпича.
Далгат свернул в сторону мелких улочек и еврейских кварталов, кучкующихся вокруг порта и холмика Анжи-арка с маленьким маячком на вершине. Он уже слышал звуки лезгинки и видел «Халал» с открытой мансардой и мелькающими белыми фигурами. Во дворе у банкетного зала стояли двадцать или тридцать украшенных лентами автомобилей, возле которых носились тучи детей. Невесту, видимо, привезли недавно, потому что, поднявшись по лестнице, Далгат сразу же увидел потного зурнача и барабанщика, которых кто-то поил минералкой. Зал был накрыт на три тысячи человек и полон людьми, большей частью знакомыми или где-то виденными. К Далгату сразу подлетел веселый родственник с брюшком и стал обниматься:
— Салам алайкум, Далгат! Ле, Исрапил, это Ахмеда, мунагьал чураяв,[27] сын, помнишь. Как на отца похож, ва! — восклицал человек с брюшком, радостно представляя Далгата окружающим мужчинам. Те, в основном, узнавали Далгата и звонко хлопали ладонями в пожатии. Обойдя довольно много людей, Далгат оказался в плену двух каких-то женщин в фартуках, с масляными руками. Женщины что-то спрашивали про его мать, и Далгат отвечал им, что мама сейчас в Кизляре. Его подвели к старухам в длинных светлых платках, сидящим в ряд за щедро накрытыми столами. Начались объятия и поцелуи. Далгат давал старухам чмокать себя в руку и отвечал невпопад, потому что ни вопросов, ни ответов не было слышно из-за громкой музыки.
Освободившись, он вспомнил, что ему надо бы внести свою лепту. Недалеко от входа находился столик, за которым сидели две тети с калькулятором и тетрадями, куда записывалось, кто и сколько дал денег. Далгат подошел, поздоровался, кое-как пересиливая музыку, и отдал почти все, что нашлось в кармане.
Перед столом молодых, за которым висел красный ковер с выведенными ватой именами «Камал и Амина», шла бурная пляска. В центре тесного круга медленно и неповоротливо крутилась невеста в пышных юбках, дерзком декольте и опущенным в смущении сильно накрашенным лицом. Вокруг невесты, оттеснив жениха, козлами скакали его друзья. Один лихо взлетал, горделиво поводя плечами, другой, сменяя его, вертелся на месте, третий в свою очередь выхватывал у второго белую, в шифоновых кружевах палку, выкаблучивал ногами и выделывал вокруг невесты пасы руками, то неожиданно и быстро смыкая их вокруг ее талии, то воздевая над ее сложной прической и посыпая дождем из смятых купюр. Под зажигательную музыку хотелось плясать, но Далгат зарылся в толпу гостей и только хлопал. Девушки были особенно ухожены и наряжены, все сверкали какими-то украшениями и стразами.
Невеста продолжала лениво переступать ногами, обмахиваясь веером и придерживая кринолиновые юбки. Пока раззадоренные юноши без устали состязались в танцевальных прыжках и кульбитах, издавая громкое «Арс» и прочие молодецкие крики, худая женщина сосредоточенно ловила бумажные деньги, падавшие невесте на голову, под ноги и в складки платья. Расфуфыренная эстафетная палочка мелькала то в одних, то в других руках. Спустя пару минут невеста, видимо, устала крутиться и вместе с подругами, оправлявшими ей наряд, все так же медленно и осторожно начала пробираться к месту. Далгат увидел улыбчивого жениха, рыжего и высокого, идущего следом, и вспомнил, как в детстве, в старом селении, они сами были на чьей-то свадьбе. Тогда все сельчане усеяли плоские крыши домов, а на улице на стол молодых посадили пестро украшенную козлиную голову. Носили тяжелые подносы с хинкалом и вареным мясом. Какой-то ряженый мужчина семь дней разливал вино, а гости семь дней танцевали под зурну и барабаны.
Пока Далгат вспоминал, круг раздался и разлетелся на отдельные танцующие пары. Какая-то девушка тронула его за локоть и поднесла скрученную салфетку как знак приглашения. Далгат попятился и хотел отказаться, но, засмущавшись, все-таки принял салфетку и воздел кулаки. Пройдя три круга вместе с плавно семенящей девушкой, Далгат почувствовал неловкость за свои скупые и неумелые движения и остановился, слегка склонив голову и похлопав партнерше в знак окончания танца. Девушка взглянула игриво и удивленно и пошла прочь, а Далгат быстро смял салфетку и сунул ее в карман. Приглашать никого не хотелось.
Он оглядел многолюдный зал и подумал, что Халилбек мог легко здесь затеряться.
— Салам, Халилбека не видели? — спросил он у проходящего сухого человека в фетровой шляпе.
Сухой человек с интересом посмотрел на Далгата и спросил:
— Мун лъиль вас?[28]
— Мусал АхIмал вас,[29] — ответил Далгат.
Сухой человек оживился и повлек его за собой.
— С нами садись, — кричал он сквозь грохот лезгинки.
Сели. На столе стояли блюда с голубцами, картофелем, горячими, посыпанными толокном чуду,[30] зелень и закуски. Несколько человек пили водку. Налили и Далгату.
— Вот скажи, земляк, — сказал один из сидящих, грузный и печальный, — сколько это будет продолжаться?
Он неопределенно взмахнул рукой в сторону.
— Что? — спросил Далгат, подавшись к его уху.
— Этот хIапур-чапур.[31]
Музыка оборвалась и в возникшей тишине слова человека прозвучали громко, как выкрик. Далгат ничего не ответил и молча наложил себе в тарелку каких-то баклажанов и чуду. В здоровенных динамиках у стены послышалось шуршание, а затем захрипел путающийся, с акцентом голос.
