Ричард Хьюз - Лисица на чердаке
Все утро во время отлива фермерские тележки катили вдоль реки к полуострову, где дорога обрывалась у широкой излучины, сливаясь с полосой гладкого, твердого, нанесенного приливом песка, отделявшего мелководное русло реки от заболоченных солончаков, и шла дальше — туда, где за серповидной грядой дюн начинается подъем к Флемтону. В тележках везли кур, гусей, индюшек, иной раз и целого барашка, а на худой конец мешок муки или горшок масла, ибо банкет Главного Управителя устраивался, что называется, в складчину и редко кто являлся на него с пустыми руками.
Но сейчас тележек не было больше видно. К вечеру прилив заполнил устье реки, вода разлилась вокруг скалы, затопила песчаную излучину и превратила это единственное флемтонское шоссе в обширную неглубокую лагуну. Поблескивавшую во мраке воду испещряли маленькие дремавшие на якоре лодочки и косые жерди рыболовных снастей. Флемтон был теперь полностью отрезан от мира, если не считать холмистого песчаного перешейка, соединявшего его только с дюнами. Впрочем, все утки, куры, гуси, индюшки, бараньи окорока и лопатки, свиные окорока, говяжьи филе и молочные поросята были уже доставлены, и в таком количестве, что хозяину «Отдыха пиратов» своими силами никак было бы не управиться, и, по установившемуся обычаю, все было распределено по имевшимся в городке печам.
Теперь этот провиант — вместе с принесенными из дому в кастрюлях сосисками и вымоченными в сидре вареными окороками, зубчатыми башневидными бланманже, дрожащими желтыми и пурпурными желе, яблочными пирогами, замороженным в ночных горшках заварным кремом, ведерками жареного картофеля и мисками с капустой — заполнял большую кухню «Отдыха пиратов», куда в праздничном возбуждении собрались уже все хозяйки Флемтона. А тут еще веселый водопроводчик и его подручный, ухитрившиеся выбрать именно этот день для установления в кухне новой раковины, создавали угрозу щиколоткам почтенных дам своими шипящими паяльными лампами.
Бочонки пива извергали свое содержимое в кувшины и чаши всех сортов и видов.
Когда глазам собравшегося в кухне женского общества предстал доктор Бринли, оно встретило его единодушными веселыми возгласами. Доктор помахал рукой в знак приветствия и спокойно направился к опустевшей стойке бара.
6
Формально флемтонский банкет считался мужским праздником. Приглашение на него получали только мужчины — они сидели за столом, произносили тосты и пели песни. Но женщины стряпали и подавали кушанья, задевали и поддразнивали пирующих, критиковали тосты и требовали повторения песни, если она пришлась им по душе. Словом, для женщин это тоже был праздник, и не меньше, чем для мужчин.
Откровенно говоря, мужчины держались, пожалуй, чересчур торжественно и важно. В сущности, среди всего этого сборища только один мужчина был, казалось, безмятежно счастлив и беззаботен — и конечно, не кто иной, как легендарный доктор Бринли, коронер, восьмидесяти пяти лет от роду, уже изрядно пьяный, всеми любимый и хорошо знающий это.
Кто-то сделал попытку помешать доктору Бринли сесть рядом с епископом. Епископ был известен как суровый трезвенник, он лишь недавно получил митру, и ему шел всего шестой десяток.
— Это место мистера Огастина, доктор, голубчик, перейдите-ка лучше сюда…
Но старик не шевельнулся и только с удивлением поглядел на говорившего.
— Что такое? Разве мальчик все-таки придет?
Ничего, конечно, не получилось: доктор прочел ответ на их лицах и преспокойно остался на своем месте.
Не прошло и минуты, как он ткнул епископа локтем в бок, одновременно уставив указательный палец в сидевшего напротив ольдермена, некоего Теллера, тщетно пытавшегося уместить свой массивный подбородок в непривычно высоком воротничке.
— Доводилось вам когда-нибудь держать кур, милок? — произнес доктор. — Прошу прощенья, я хотел сказать «милорд», уж вы не обессудьте, иной раз такое с языка сорвется, милок.
— Да, да, конечно, — сказал епископ. — То есть, я хотел сказать… Насчет кур — нет, разве когда был мальчишкой…
Не опуская своего протянутого перста и словно позабыв про него, доктор Бринли совсем повернулся к епископу, доверительно дыша ему в щеку винным перегаром и старостью:
— Ну, тогда вы небось не раз видели, как большая наседка усаживается на яйца в непомерно малом для нее гнезде?
Услыхав этот вопрос, епископ обратил к доктору свое продолговатое лицо с острыми чертами, придав ему вежливо-вопрошающее выражение, но доктор, по-видимому, считал, что выразил свою мысль достаточно ясно.
Ольдермен Теллер — он все слышал, но тоже не уловил намека — пальцем заправил упрямую складку подбородка в воротник и важно поглядел по сторонам, приоткрыв маленький розовый ротик.
— Браво! — оглушительно расхохотавшись, воскликнул доктор Бринли. — Ваше здоровье, ольдермен Теллер, дружище!
Они чокнулись, лицо ольдермена Теллера расплылось в довольной улыбке, простодушной, как улыбка ребенка.
— Пулярочек, доктор! Вам бы тоже надо завести пулярочек, как у меня. Впрочем, вы правы: они всегда норовят снестись, где не положено.
Но доктор уже не слушал. Он теперь повернулся в другую сторону и указывал на сидевшего во главе стола Управителя. Управитель, восседая на этом почетном месте, от застенчивости нервно перебирал в пальцах украшавшую его грудь золотую цепь — знак занимаемого им поста.
— Штраф пять фунтов за употребление не по назначению, Том! — внезапно закричал доктор. — И сомневаюсь, чтобы банкет мог наложить ради тебя вето на этот закон!
На сей раз губы епископа тронула чуть заметная усмешка.
— Полно, вам, док, — пробормотал Главный Управитель хотя и добродушно, но все же с оттенком досады. — Вы уже порядком захмелели. — И, повернувшись к старику, добавил удивленно и не без зависти: — Как это вы умудряетесь — мы ведь даже не пили еще за здоровье короля!
Он был прав. Епископ принялся подсчитывать тосты, перечисленные на лежавшем перед ним листке бумаги: их было более двух десятков, и они шли вперемежку с песнями. Неужели доктор Бринли после такого начала сумеет все же продержаться до конца? Тост за короля… за благословенной памяти основателя… за павших на войне … Епископ прочел, что после тоста за павших доктор должен спеть «Клементину», а еще ниже в списке стояло, что снова тот же доктор Бринли должен предложить тост за его преосвященство епископа! В бытность свою миссионером в Африке епископ присутствовал на разных довольно необычных сборищах, но это сборище, по правде говоря… Он уже начинал сомневаться, следовало ли ему принимать приглашение.
— Рад, что вы пришли, — словно прочитав его мысли, сказал вдруг ни с того ни с сего доктор и потрепал епископа по плечу. — Правильно сделали, милок… милорд! — негромко поправился он и хмыкнул.
А банкет шел своим чередом. Пирующие быстро и почти в полном молчании поглощали приготовленную для них снедь, и только шутки доктора Бринли продолжали сыпаться одна за другой.
«Он у них тут вроде присяжного шута, как я погляжу, — размышлял епископ. — Однако в его-то возрасте!»
— Милорд, — сказал доктор Бринли, снова дохнув в лицо епископу запахом виски и гнилых зубов. — Не поможете ли вы по своей доброте бедному старику? — И придвинулся еще ближе к епископу, ожидая ответа и продолжая дышать ему в лицо.
— Конечно, если смогу…
— Тогда расскажите мне про какую-нибудь очень скверную проделку, совершенную вами в самом нежном возрасте.
От растерянности епископ едва не разинул рот, ибо внезапное воспоминание застало его врасплох. «Похоже, я нанес ему удар ниже пояса», — заметив эту растерянность, подумал доктор и снова хмыкнул.
— Нет, милок, этого не надо, — сказал он громко. — Ничего слишком постыдного… Просто что-нибудь, над чем можно немножко посмеяться, когда я предложу выпить за ваше здоровье.
— Ну что ж, дайте подумать, — сдержанно сказал епископ. Воспоминание о давно содеянном и неискупленном грехе потрясло его, а будучи по натуре человеком искренним, он даже не сделал попытки превратить все в шутку. — Но будет ли это так уж уместно — дать им повод «немножко посмеяться»?
— Да они только еще больше полюбят вас за это, — поспешил успокоить его старик доктор, снова, казалось, прочтя его мысли.
Впрочем, на том дело и кончилось. Кто-то поспешно протискался сквозь толпу хлопотавших вокруг стола женщин: коронера просят подойти к телефону. Звонят из полицейского участка в Пенрис-Кроссе, сказали ему, требуют доктора и не желают ничего слушать. Доктор Бринли вздохнул и встал из-за стола.
Телефон был в буфетной, но голос доктора отчетливо доносился в зал, перекрывая шум банкета:
— Как? Нет, завтра не могу, невозможно, в Нант-Эйфионе заседание охотничьей секции… Нет, в среду тоже не выйдет — собрание в Бридже… Ну вот что, я произведу дознание в четверг… Что? Скажите мне спасибо, дружище: я же даю вам время узнать, кто она такая… Не из местных? Вы в этом уверены?
