Акрам Айлисли - Каменные сны
— Да, да, зять. Причем они большие друзья. Просто обожают друг друга. Уже больше тридцати лет проживают вместе. Ну, кто еще есть у доктора Абасалиева? Жена у него скончалась. Осталась единственная дочь. Вот он и относится к Садаю Садыглы как к сыну.
— Вот оно что… — проговорил доктор, думая о чем-то своем. — И они, кажется, земляки, не так ли? Доктор Абасалиев, насколько я знаю, должен быть из Нахичевани… Ну давай. — Он поднял стакан, выпил и опять закусил лавашем.
— Точно! Они нахичеванцы! — подтвердил Нувариш, опрокинул в себя водку, взял кусок колбасы и проглотил, почти не жуя. — Односельчане, оба из Айлиса. И оба как сумасшедшие любят свое село. Когда бы и где бы ни сходились, только об Айлисе и говорят. Когда-то, говорят, там было много армян. И они — то есть эти армяне — выходит, очень дружно жили с нашими мусульманами. Доктор Абасалиев сильно хвалит тех армян. Таких, говорит, культурных, честных, трудолюбивых людей больше нет нигде в мире. Я часто слышал их разговоры. Когда тесть с зятем начинают говорить об Айлисе, прямо хочется поехать туда и умереть там.
Доктор Фарзани слушал артиста, продолжая думать о своем.
— Так, значит, доктор Абасалиев сейчас в Мардакянах, — скорее сам себе пробормотал хирург, потом ненадолго задумался и спросил: — Он живет там один?
— Конечно, кто у него есть? Только Азада ханум часто бывает у него. Каждое воскресенье с утра уезжает к нему. Остается ночевать, а утром прямо оттуда приезжает на работу. Вы правы, пожилому человеку трудно одному жить на даче. Впрочем, у него времени свободного не так-то много, чтобы скучать. В здешней квартире у него больше тридцати тысяч книг было. Бедная Азада ханум уже целый год таскает их из Баку в Мардакяны. А доктор Абасалиев посиживает на даче и читает себе эти книги. Говорят даже, сам стал писать.
— А что, детей у них нет, что ли?
— Нет, доктор. С одной стороны, конечно, это и хорошо, что у такого человека, как Садай Садыглы, нет детей. Честное слово, это человек не от мира сего. Вечно витает где-то в облаках. Да и характер у него совершенно детский. Еще когда был маленьким, у них в деревне кто-то при нем застрелил лисенка. Так он до сих пор помнит того лисенка. Сколько раз рассказывал мне о нем. И всегда при этом в глазах у него слезы, вот какой он человек!
— Значит, говоришь, и артист он хороший? — бросил доктор явно ради того, чтобы продолжить разговор.
Тут Нувариш Карабахлы пришел в сильнейшее возбуждение.
— Он гений, доктор, клянусь Богом! Это великий артист на уровне Аббаса Мирзы и Ульви Раджаба. И грамотный, впрямь как ученый. Каких книг он только не читал. Но по характеру упрям, как черт. Уж больно любит стоять на своем. Он еще лет десять-двадцать назад мог получить народного. А до сих пор так и остался, как я, заслуженным. Потому что язык придержать не умеет. В семьдесят девятом его и еще троих наших артистов представили к званию народных. Накануне все только его и поздравляли. А на следующий день в газетах напечатали имена тех двоих, а про него ничего не было. Оказывается, пошел он в тот вечер с кем-то крепко выпил и опять распустил язык: мол, мне не нужно звания, которые раздает налево и направо щедрый ваш Хозяин, пусть это звание я заслужу в глазах народа.
Артист долго копался в кармане. Потом, видно, решившись, вынул из пачки одну сигарету и умоляюще посмотрел на Фарзани:
— Доктор, позвольте хоть затяжечку. Не ругайте меня, ради Бога. Ужасно хочется курить.
Доктор достал из ящика стола маленькую стеклянную пепельницу и поставил ее перед артистом.
— Кури сколько хочешь. Я с двадцатипятилетнего возраста ровно сорок лет курил. Но уже пять лет как бросил. — Он снова разлил водку из графина. — Ну, выпьем еще по одной — и довольно. Вещь хорошая, чистейшая вещь, никогда не вредила.
У меня есть знакомый из Казаха. И имя у него интересное — Афтандилом зовут. Как-то перевернулся на машине, все ребра себе переломал. А я его капитально отремонтировал. Теперь он каждый раз, как приезжает сюда, привозит мне пару литров. — Доктор приоткрыл окно, взял стакан и прямо у окна залпом выпил кизиловку. — Так, значит, сказал, что не нужны ему звания, которые раздает власть? А кто же среди ночи донес об этом Хозяину?
— Да уж наверняка донесли, доктор. А то как же из троих именно его вычеркнули? — Артист, докурив сигарету до половины, загасил окурок в пепельнице. — Почему-то власть советскую не любил он с самого начала. Поверьте, терпеть ее не мог. Был, кажется, шестьдесят восьмой год. Один спектакль нашего театра представили к Государственной премии. Пять исполнителей получили, а Садай Садыглы опять остался в стороне. А ведь он играл главную роль. Просто и тогда он не мог приструнить свой язык. Одному из членов Центрального Комитета прямо в лицо ляпнул: мол, то, что у вас в кармане, это — не партбилет, а пистолет. Своим пистолетом вы запугиваете народ, держите его в страхе, чтобы самим жить без страха.
Нувариш, еще не выпив свою третью рюмку, был уже настолько одухотворен, ощущал в себе столько легкости и счастья, что, будь его воля, пустился бы сейчас в пляс. С одной стороны, так на него подействовала выпитая водка, а с другой — радость, что сидит и беседует с таким великим хирургом, как Фарзани. И все мучения, испытанные им в течение дня, даже приснившийся недавний кошмар были позабыты. Даже сам сукин сын Шахгаджар Армаганов сейчас казался артисту не таким устрашающим. А доктор Фарзани доволен был посвежевшим, поздоровевшим видом своего гостя-артиста.
— Ну давай выпей, — дружески приказал ему доктор. — Значит, партбилет-пистолет! Хорошо сказано. Не в бровь, а в глаз. Если не собираешься кого-то пугать, зачем нашему брату партбилет?
Нувариш выпил водку и решил тоже закусить на этот раз лавашем с шором.
— Да что там пистолет, доктор. Он иногда такое выдавал, скажу — не поверите. Как-то его здорово побили во время застолья в Нардаране[9] — попал он на празднование обрезания. А во время такого застолья ведь есть свои правила: если тебе дали слово, ты по тем правилам и должен говорить. А о чем можно говорить, когда празднуется обрезание? О том, какое это богоугодное дело, насколько это важно для гигиены и здоровья. О святых и имамах. Об учении Пророка, где этот обряд считается одним из важных для всех мусульман, о Его великой мудрости… И в самый разгар застолья дают слово Садаю Садыглы как уважаемому гостю. А на него опять что-то находит. Начинает издеваться над обрядом. Потом вообще разошелся, прости меня Господи, стал задевать самого Пророка. Неужели, говорит, ваш Пророк умней Бога? Если б в теле человека было что-то лишнее, разве же Бог был слеп, чтобы не видеть этого? Как же это получается, что Господь не ошибся, создавая лицо, глаза, нос, уши, и все сделал правильно, а как дошло, черт возьми, до этого места, вдруг взял да ошибся, как школьник? Да кто велел вашему Пророку исправлять ошибку Бога?..
А нардаранцы никогда в жизни таких речей не слышали. И такое тут поднялось! Не было таких ругательств, которыми деревенские аксакалы не наградили Садая. Даже женщины, которые за столом не сидели, кричали из-за забора: «Будь ты проклят!» В конце концов, когда застолье закончилось, нардаранская молодежь ему здорово бока намяла. Так избили беднягу, что он потом целых три месяца не мог выйти на сцену. Говорят, сам Шейх — глава всех мусульман Кавказа Аллахшукюр Пашазаде лично посетил Садая в больнице, чтобы уговорить его публично извиниться перед всеми нардаранцами. Потому что оскорбленные нардаранцы потом запросто могли убить его.
Артист рассказал эту трагикомическую историю с восторгом, да еще, разумеется, немного приукрашивая. Вдруг он взглянул на доктора, заметил, что выражение его лица совершенно изменилось, и испугался, не перебрал ли он. Артисту показалось, что его рассказ доктору очень не понравился. Поэтому он торопливо и встревожено добавил:
— Откуда мне знать, может, всего этого вовсе не было. Может, придумал это такой же дурак, как и я, шут какой-то похуже меня. — И он умолк, сильно расстроившись и, видимо, решив, что смертельно опасная шутка Садая с богобоязненными нардаранцами оскорбила религиозные чувства и доктора Фарзани.
Но Фарид Фарзани не был фанатичным мусульманином. Доктор не соблюдал поста, не совершал намаза. Однако, живя в Москве, старался по мере возможностей придерживаться правил и законов, установленных своей религией и Пророком.
И основной причиной внезапного переезда Фарида Фарзани из Москвы в Баку была как раз более или менее сохранившаяся в нем верность своей религии. Если бы всего три года назад в Москве ему рассказали то, что когда-то наговорил о Пророке артист, без сознания лежавший сейчас в палате, доктору потребовалось бы много усилий, чтобы выслушать это. Увиденное им за три года в Баку, однако, резко изменило его отношение и к религии, и к родине, и к самому Пророку. Особенно поражен был доктор жестокостью мусульманского населения города к армянам, возможно, потому, что подобной жестокости со стороны армян он лично никогда не видел.
