Мэтью Грин - Воспоминания воображаемого друга
Может, это потому, что все учителя Макса — женщины и просто никогда не попадали в такие неприятности, когда сами учились в школе? Наверное, никто из них не приносил на игровую площадку швейцарский складной нож и ни у кого из них не было проблем, когда они какали в школьном туалете. Может быть, они не знают, каково быть мальчиком, у которого большие неприятности, и, может быть, по этой причине они, болтая в очередной раз за ланчем, говорят что-нибудь вроде: «Не понимаю, о чем думал Томми Свинден, когда принес в школу нож».
Я знаю, о чем он думал. Он думал, что, если покажет, как ловко умеет остругать ветку армейским швейцарским ножом, они перестанут называть его Томми Тормоз за то, что он не умеет читать. Дети всегда так делают. Они стараются решить свои проблемы с помощью таких вещей, как армейский швейцарский нож.
Не думаю, что учителя это понимают, и, видимо, потому никто из них не научил Макса, что ябедничать на пятиклассника нужно так, чтобы об этом тут же не узнал весь мир. А сейчас Томми Свинден, пятиклассник, который не умеет читать, и у которого есть нож, и который в два раза крупнее Макса, идет к туалету, где в кабинке сидит Макс и пытается покакать.
— Макс! — говорю я и вхожу в туалет. — Сюда идет Томми Свинден!
Макс стонет и поднимает ноги, и его кроссовки исчезают из виду в проеме между дверью и полом. Я хочу пройти сквозь дверь и встать рядом с Максом, чтобы он не был там один, но понимаю, что не могу. Макс не хотел бы, чтобы я видел его на унитазе, к тому же он знает, что от меня будет больше пользы снаружи: чтобы я видел то, чего не видно ему.
Томми Свинден, который ростом с учителя рисования, а в ширину такой же, как учитель физкультуры, входит в туалет и подходит к одному из писсуаров. По пути он быстро заглядывает под двери кабинок, ног там не видно, и он, вероятно, думает, что в туалете один. Потом он озирается и, глядя на дверь в туалет и сквозь меня, сует себе руку за спину и поправляет застрявшие в попе трусы. Я знаю, что люди постоянно так делают, потому что часто бываю рядом с людьми, которые думают, что они одни. Когда трусы застревают в попе, это режет и это вообще неприятное ощущение. Со мной такого не случалось, потому что Максу не пришло в голову представить, что у меня застряли трусы. И слава богу.
Томми Свинден снова поворачивается к писсуару и писает. Закончив писать, он отряхивает последние капли и застегивает джинсы. Только делает он это не так, как мальчик, которого я видел в туалете для инвалидов, когда Макс попросил меня посмотреть, есть там кто-нибудь или нет. Не знаю, что именно тот мальчик делал, но он не просто стряхнул капли. Я не люблю смотреть на людей в туалете, особенно когда они так себя дергают, но Макс терпеть не может стучаться в дверь, потому что сам не знает, что отвечать, когда стучат в его кабинку. Раньше он отвечал: «Макс тут какает!» — а потом какой-то мальчик рассказал об этом учительнице, и у Макса были неприятности.
Учительница сказала Максу, что неприлично говорить, что какаешь.
— В следующий раз, когда кто-нибудь постучит в твою кабинку, просто скажи «занято», — посоветовала она.
— Но это глупо, — сказал ей Макс. — Человек тогда не будет знать, кто в кабинке. Какой смысл говорить просто, что кабинка занята.
— Хорошо, — сказала учительница таким тоном, каким все учителя велят сделать какую-нибудь глупость, а потом делают вид, что устали и не хотят больше говорить. — Тогда скажи, что ты занял кабинку.
Теперь, когда стучат к нему в кабинку, Макс говорит: «Макс Дилэйни занял кабинку!» Все, кто слышит такой ответ, либо смеются, либо таращатся на дверь.
Я за это их не виню.
Томми Свинден закончил писать, перешел к раковине, протянул руку и вот-вот откроет кран — и раздастся шум воды, как тут из кабинки, где прячется Макс, слышится бульк!
— Чего? — говорит Томми и снова наклоняется, чтобы заглянуть под дверь.
Ног он не видит и тогда подходит к первой кабинке и громко стучит кулаком в дверь. Он стучит сильно, так что кабинка трясется.
— Я знаю, что ты там! — говорит Томми. — Я вижу тебя в щель!
Вряд ли Томми знает, что в кабинке именно Макс, потому что щели между стенкой и дверцей слишком маленькие, чтобы разглядеть лицо. Вот потому-то и хорошо быть самым крупным мальчиком в школе. Можно тарабанить в дверь туалетной кабинки и нисколько не волноваться, кто там, потому что ты в состоянии поколотить любого.
Хорошо бы такое себе представить.
Макс не отвечает, и Томми снова тарабанит в дверь:
— Кто там сидит? Отвечай!
— Молчи, Макс! — говорю я со своего места возле кабинки. — Он не может до тебя добраться. Он скоро уйдет!
Но я ошибся, потому что, когда Макс промолчал во второй раз, Томми встает на четвереньки и заглядывает под дверь.
— Ага, Макс-дебил, — говорит он.
Я слышу по голосу, что он улыбается. Улыбка у него недобрая. Мерзкая улыбка.
— Глазам не верю. Вот повезло так повезло. В чем дело? Не смог удержать?
— Нет, — кричит Макс, и я слышу, что он начинает паниковать. — Она уже вышла наполовину!
Дело складывается плохо.
Макс сидит в запертой кабинке в общем туалете, то есть там, где ему и так страшно. Брюки спущены, и он, наверное, еще не закончил. Томми Свинден сидит под дверью с другой стороны и явно хочет сделать какую-нибудь гадость Максу. В туалете, кроме них, никого нет. Есть, конечно, еще я, но толку от меня никакого, так что можно сказать, что они одни.
Меня пугает то, как Макс отвечает Томми. В его голосе я слышу не просто панику, а настоящий ужас. Так в кино бывает страшно героям, когда они в первый раз в жизни видят привидение или какого-нибудь монстра. Макс как раз и видит, как под дверь его кабинки заглядывает монстр, и ему очень страшно. Он уже совсем близко к тому, чтобы зависнуть, а это всегда плохо.
— Открывай, придурок, — говорит Томми, убирает голову из-под двери и встает на ноги. — Не создавай проблем, и я просто тебя отметелю.
Я не знаю, что означает «отметелю», но у меня перед глазами возникает картинка, как Томми метлой катает по туалету голову Макса.
— Макс Дилэйни занял кабинку! — кричит Макс пронзительным, как у девочки, голосом. — Макс Дилэйни занял кабинку!
— Даю последний шанс, придурок. Открой, или я войду сам!
Томми Свинден снова становится на четвереньки, собираясь проползти в щель под дверью, а я не знаю, что делать.
Макс больше других в его классе нуждается в помощи, и я всегда рядом, всегда готов прийти на помощь. Даже в тот день, когда Макс наябедничал на Томми Свиндена, я был рядом и шепотом просил: «Успокойся! Не беги! Не кричи так громко!» Макс в тот день меня не послушал, потому что в школу принесли нож, а это строго-настрого запрещено делать, и он потерял над собой контроль. В тот момент для Макса будто рухнул мир, и ему необходимо было найти учительницу, чтобы все исправить. В тот день я не смог остановить Макса, хоть и пытался.
Тогда я, по крайней мере, знал, что делать.
А сейчас не знаю. Томми Свинден намерен влезть в кабинку, где закрылся Макс. Макс, наверное, сидит с ногами на унитазе, брюки у него спущены, коленки прижаты к груди, и он боится пошевелиться. Он еще не кричит, но скоро закричит. А к тому времени, когда Томми пролезет под дверью в кабинку, Макс наверняка будет кричать очень громко и очень пронзительно, и от этого крика у него лицо станет красным, а на глазах выступят слезы. Потом он сожмет кулаки, уткнется лицом в руки, зажмурит глаза и будет кричать тоненьким, почти неслышным криком. Когда он так кричит, я сразу вспоминаю про специальные свистки для собак. Почти беззвучное движение воздуха.
Прежде чем в туалете появится кто-то из учителей, Томми Свинден уже отметелит Макса, что бы это слово ни значило. Я уверен, что это для любого плохо, а для Макса это совсем плохо, потому что это Макс. Что бы с ним ни происходило, остается в нем навсегда. Он ничего не забывает. Даже что-то самое крошечное, самое малюсенькое может изменить его навсегда. Что бы ни означало слово «отметелить», если Томми сделает это с Максом, оно изменит его навсегда. Я понимаю это, но не знаю, что делать.
Я хочу закричать: «На помощь! Кто-нибудь, помогите моему другу!»
Но меня услышит один Макс.
Голова Томми исчезает под дверцей в кабинку.
— Макс, защищайся! Дерись! Не пускай его в кабинку!
Не знаю, что заставляет меня это кричать. Сам удивляюсь каждому слову. Идея не самая хорошая. Неумная и даже неоригинальная. Но больше ничего не остается. Макс должен принять бой, или его отметелят.
Голова и плечи Томми уже исчезли под дверцей, и я вижу, как он подобрался, чтобы одним быстрым движением пролезть внутрь, туда, где сидит маленький, хрупкий, беззащитный Макс. Чтобы его отметелить.
А я стою, как манекен, рядом. Одна часть меня хочет войти сквозь дверь, хочет быть рядом с другом, но Макс не любит, когда кто-то видит его в голом виде и как он какает. И я зависаю, как зависает в трудных ситуациях Макс.
