Евгений Гришковец - Погребение ангела
Он развернулся и пошел прочь. Он шел через парк, мимо памятника космонавтам, уроженцам их города. Человек в обнимку с ракетой были чернее ночного парка, деревьев и низкого неба, куда они были так устремлены.
Андрей прошел парк насквозь, вышел из него, и телевизионная башня предстала перед ним во весь рост. Стальная высокая ограда окружала площадку, хорошо освещенную и чистую. Посреди этой площадки высилась металлическая конструкция, уходящая высоко-высоко. Андрей поднял голову и увидел огоньки. А еще выше он увидел низкое небо, слегка подсвеченное красноватым. Это город: все его заводы, фонари и непогасшие окна отражались в тяжелых, низко ползущих осенних облаках.
– Ну что же я так и буду всю ночь ходить?! – громко, не разжимая зубов, сказал Андрей куда-то туда, огонькам телебашни.
Пить хотелось так, как давно, а может быть, и никогда в жизни не хотелось. Андрей обошел телевизионный центр, вышел на тихую улицу и пошел по ней. Здесь практически замерло всякое движение. Светились несколько магазинов и дежурная аптека. Удерживая лопату и сверток то в одной руке, то в другой, Андрей пошарил по карманам и нашел мелочь, которой хватило бы на какой-нибудь напиток, но магазины были, конечно, закрыты, киоск на автобусной остановке тоже. У дежурной аптеки светилось только ночное окно. Андрей хотел пить так, что наудачу постучал в него. Хоть и не сразу, но вскоре пришла старуха в белом халате и больших очках. Она открыла окно.
– Слушаю вас, – сказала она с готовой сердитостью.
– Мне попить что-нибудь продайте, – сказал Андрей.
– Ты что?! Это аптека! Иди отсюда, пока милицию не вызвала.
– Да мне таблетку запить, – соврал Андрей. – Плохо мне, помогите, пожалуйста.
Бабка внимательно посмотрела на Андрея, а он даже не успел ничего специального изобразить на лице, как бабка сразу изменилась.
– Ой! Простите, я сейчас. Вам только воды?..
– Нет-нет! Только воды! Скорее, пожалуйста!
Бабка как могла быстро ушла. Андрей положил Графа и лопату на асфальт.
– Вот, возьмите. Кипяченая! – сказала бабка, протягивая Андрею большую фарфоровую чашку, белую с цветком.
Андрей взял чашку, изобразил, что положил в рот таблетку, и выпил теплую, с привкусом старого чайника воду.
– Вот спасибо! Вот выручили! Сейчас отпустит, – сказал Андрей и отдал чашку обратно.
– Да я же вижу, что человек сейчас тут у меня упадет. Вижу лицо ваше и понимаю: сейчас упадет человек. Я в этом понимаю. Давление у вас? – сказала бабка, а Андрей кивнул. – Ну я же говорю! Вы меня простите, что я сразу не разглядела, что с вами. Тут ведь каждую ночь ходят и ходят. То алкаши, спирту им надо, то наркоманы…
Андрей послушал, поблагодарил… Послушал, поблагодарил…
– Ну, мне уже гораздо лучше, спасибо! – сказал он, взял Графа, развернулся и пошел.
«Вот, разыграл целый спектакль из-за стакана воды. Целую пьесу… Тьфу!!!» – и он плюнул.
Он шел еще какое-то время, дошел до следующей автобусной остановки и сел на холодную, влажную скамейку. Посидел так, ни о чем не думая, глядя прямо перед собой. Пролился мелкий и редкий холодный дождик, он сидел. Потом к нему тихонечко прокралась гадкая мысль: не подбросить ли Графа на улицу у обочины, будто его сбила машина. Он много раз видел сбитых больших и небольших собак. Всегда аккуратно объезжал их. Они все куда-то исчезали с улиц. Исчезали, как ему казалось, довольно быстро. Но он тут же прогнал эту мысль. Мысль была какая-то чужая, холодная и стыдная. Он отогнал ее, встал и пошел дальше.
Город был уже совсем незнакомым. Андрей понимал, что ушел он от дома недалеко, но город уже потерял свои север и юг. Город утратил признаки его, Андрея, среды обитания. Он шел и шел и вдруг понял, что напевает, а точнее, проговаривает, почти бесшумно шевеля губами, слова песни. Он удивился этим словам и самой песне. Эту песню он даже не помнил, когда слышал в последний раз. Не помнил всех слов, но повторял и повторял один и тот же кусочек.
Вообще-то Андрей любил петь. У него был, он был в этом уверен, слух и приятный голос. Голос не сильный, но приятный. И Андрей им владел. Он любил в небольшой и нешумной компании спеть песню, но не пьяным хором, когда все, не слыша друг друга, надрывают одну песню за другой. Он любил исполнить тихое и грустное нетрезвое соло. Он пел песни из старых кинофильмов или романсы. Пел так, что его слушали и даже пускали слезу.
А тут Андрей шептал слова песни, которые каким-то непостижимым образом сами нашлись где-то в недрах памяти, сами оттуда вылились. Он шептал:
А как стану я немилой, удалюсь я прочь.И скатившись по перилам,И скатившись по перилам,Упаду я в ночь, прочь!Най-на-на-на-на-на,Най-на-на-на-на-на-на-на…
И снова сначала. Он вспомнил, что эту песню когда-то давно пела Алла Пугачева. Давно. Ему эта песня даже особенно не нравилась, но теперь он подивился тому, как точно явился кусочек этой песни, как подходят слова к ситуации и как прочно прилипли они к языку…
Он совсем устал, руки уже отказывались нести Графа и лопату. Он периодически забрасывал сверток то на одно плечо, то на другое, и шел.
Когда он дошел до длинного глухого забора какой-то стройки, он подумал, не забросить ли ему свою ношу за забор и все. Но в процессе борьбы с этой мыслью он прочел надпись на заборе: «Строительство жилого дома ведет (такая-то) организация». Рядом с этой надписью было еще написано: «Внимание: территория охраняется собаками». Андрей прочел, усмехнулся и покивал головой.
Ворота на территорию стройки были открыты, точнее, приоткрыты. Андрей зашел в ворота и огляделся. Стройка была только в самом своем начале. Справа стояла разная техника, слева строительный вагончик с темными окнами. Над вагончиком возвышалась тонкая мачта или попросту палка с фонарем наверху. Фонарь освещал строительную площадку желтоватым светом. Прямо перед Андреем был неглубокий котлован с вбитыми белыми сваями. В дальней части котлована было видно, что стоит вода. Вода отражала темное небо и свет фонаря.
– Эгей… Аллё-о-о… – позвал Андрей.
Но он сразу почувствовал, что здесь никого нет и что он пришел куда надо. Андрей зашагал к котловану и почувствовал, как жидкая грязь прочно обхватывает его ботинки при каждом шаге. Он даже не удержался от гримасы. Уж больно неприятно было наступать хорошими, всегда чистыми ботинками в такую грязь.
Он остановился на краю ямы, на месте которой обязательно, в конце концов, будет дом. Он осмотрелся, как мог, нашел более пологий край котлована, добрался до него и стал спускаться, оскальзываясь и чуть не падая. Конечно, хорошо, если бы при нем сейчас были его очки, в которых Андрей дома читал и смотрел телевизор. Зрение, он считал, у него было нормальное, но вечером дома он надевал очки, которые считал дурацкими и нелепыми. Очки же, которые бы ему шли, он так себе и не подобрал. Во всех очках он казался себе похожим на карикатуру, либо на персонажа классической литературы, либо на злобного маньяка из сегодняшних фильмов. Грязь под ботинками чавкала и скользила. Андрей кое-как спустился и понял, что выбирать какое-то особенное место просто не приходится. Он положил Графа на верхний край забитой в землю сваи, встал так, чтобы было светлее, и стал копать, низко нагибаясь. Грязь была глинистая, вязкая и тягучая, но пошло неплохо. Он копал и копал. Он не хотел просто прикрыть Графа грязью, он хотел, коль скоро проделал такой долгий и непростой путь, похоронить его поглубже и по-настоящему. Брюки, ботинки и рукава куртки он уже запачкал сильно, тогда волевым решением он перестал об этом думать и обращать на это внимание. Под грязью глина была суше и тверже. Андрею даже пришлось встать на дно ямы, которую он копал, и продолжить работу из такого положения. Он углубился примерно по колено и понял, что этого будет достаточно. Он выбрался из ямы и стал развязывать веревки, стягивающие покрывало.
– Ой, что я делаю? Зачем?!. – сам себе тихо сказал он.
«Зачем веревку-то развязывать?» – подумал он и догадался, что делал это машинально, не думая, но для того, чтобы забрать покрывало.
– Тьфу ты, – он плюнул и выругался.
Андрей взял сверток, сел на корточки и бережно опустил свою собаку в яму. Он стоял на краю маленькой какой-то почти круглой могилки и изо всех сил напрягался, чтобы вспомнить самые хорошие и трогательные моменты их совместной жизни. Андрей понимал, что нужно попрощаться, нужно прочувствовать момент. Нужно постараться совершить хоть какой-то ритуал. Он с усилием думал о том, какой Граф был смешной, когда был маленький, как он самозабвенно и очень ответственно рыл яму во дворе, как он смотрел в глаза и издавал звуки, похожие на голоса дельфинов, когда выпрашивал еду.
Андрей думал, вспоминал, но чувствовал, что делает это именно с усилием. Он понял, что его чувства уже неуправляемы, они как бы уже не его. И этот город уже не его, и собака, которую он хоронит, тоже уже…
