Николя Барро - Ты найдешь меня на краю света

— Но мадам, — слабо запротестовал я, когда она, вцепившись в меня, с женской решительностью потащила в машину, — уже поздно, ваш муж будет беспокоиться.

Но женщина только хихикала, устраиваясь на заднем сиденье.

— Улица Канетт, пожалуйста, — сказала она шоферу и хитро посмотрела на меня. — Ах, мой муж… Это моя забота. Или вас кто-то ждет?

Я молча покачал головой. С тех пор как я расстался с Корали (или она со мной?), никто, кроме Сезанна, меня не ждал, и в этом положении тоже, безусловно, были свои плюсы.

Мы ехали по притихшей улице Сен-Симон, мимо ресторана «Ферма Сен-Симон», где можно вкусно и дорого поесть, и уже сворачивали на все еще оживленный бульвар Сен-Симон, когда я снова почувствовал на ноге ее руку. Она нежно ущипнула меня и прошептала на ухо, что ее муж на конференции, а дети уже взрослые. Она спрашивала, чем была бы наша жизнь, если бы время от времени мы не баловались конфетками.

Сквозь алкогольный дурман до меня дошло, что конфетка — это я и что ночь еще далека от завершения.

3

На следующее утро я проснулся с чувством, будто меня били по голове молотком.

Как и всегда в таких случаях, один бокал накануне окапался лишним, и понял я это только сегодня.

Со стоном перевернувшись на бок, я нащупал будильник. Четверть одиннадцатого. И это плохо, даже очень плохо, потому что через час на Северный вокзал приезжает месье Тан, ценитель прекрасного из Китая, а я обещал его встретить.

Такова была моя первая мысль. Затем я подумал о Шарлотте. Повернув голову, я увидел лишь помятую простыню. Пораженный своим открытием, я сел.

Итак, Шарлотта ушла. Ее одежда, которую она вчера с пением разбросала по комнате, исчезла. Вздохнув, я снова опустился на подушку и закрыл глаза. Какую ночь я пережил, боже мой! Так мало спал и почти ничего не сделал. Нечасто со мной случалось такое.

На кухне меня встретил нетерпеливый и радостный Сезанн. Налив себе большой стакан воды, я принялся рыться в ящиках в поисках аспирина.

— Все в порядке, старина, сейчас пойдем гулять, — успокаивал я Сезанна.

Слово «гулять» он понимал, а потому лаял и вилял хвостом. Затем понюхал мои босые ноги и склонил голову набок.

«Однако дама исчезла», — подумал я, опуская в стакан три таблетки аспирина. Вспомнил, как мало у меня остается времени, и настроение испортилось окончательно.

В ванной я заметил прикрепленную к зеркалу записку.

Мой дорогой Жан Дюк, ты всегда заставляешь женщин ждать, пока они не заснут?

Несмотря ни на что, мне было с тобой хорошо, помни об этом.

До скорого,

Ниже виднелся едва заметный отпечаток губной помады.

Усмехнувшись, я выбросил записку в мусорную корзину. Действительно, этой ночью я был не на высоте.

За бритьем я вспоминал, как Шарлотта вошла следом за мной в квартиру и наткнулась на Сезанна, который с лаем бросился ей под ноги. Я хотел помочь ей встать, но она вцепилась в мою штанину, и я рухнул на ковер около нее.

— Не так резко, месье Шампольон, — засмеялась она, и ее лицо вдруг оказалось совсем рядом с моим.

Шарлотта обвила руками мою шею и поцеловала в губы. Ее рот раскрылся, и идея насчет конфетки внезапно показалась мне заманчивой. Я зарылся лицом в ее темные густые волосы, которые пахли чем-то индийским. Смеясь и шатаясь, мы добрались до спальни, оставив ее кремовый костюм валяться в коридоре.

Я щелкнул лампой, стоявшей на комоде «Вертико», и комната погрузилась в желтый свет. Повернулся к Шарлотте. Она лежала на кровати, призывно размахивая ногами, и пела: «Voulez-vouz coucher avec moi… ce soiiiir».[13] Потом в воздух полетели ее шелковые чулки. Один приземлился на полу, другой — на моей детской фотографии на мраморной каминной полке, прикрыв полупрозрачной вуалью лицо долговязого светловолосого мальчишки с голубыми глазами, который гордо улыбался в камеру, вцепившись в руль первого велосипеда.

Шарлотта осталась в нижнем белье каштанового цвета, по-видимому недостаточно ценимом ее супругом-политиком, и протянула ко мне руки.

— Давай же, мой Шампольончик, иди сюда, — промурлыкала она. — Иди сюда, мой сладкий, я покажу тебе Розеттский камень.

Ее «Шампольончик» прозвучало как «шампиньончик», но я воздержался от возражений. Вытянувшись на одеяле, Шарлотта погладила свои стройные бедра и озорно мне улыбнулась.

Мог ли я устоять против этого? Я всего лишь человек.

Если я и отвлекся от нее, то не по своей воле. Как раз когда я, склонившись над кроватью, собирался приступить к археологическим исследованиям ее тела, зазвонил мой мобильный. Сначала я его игнорировал, продолжая шептать любезности на ушко своей Нефертити и целовать ее в шею. Однако решившийся побеспокоить меня в ту ночь не сдавался, и звонок становился все настойчивее. В голове промелькнули страшные мысли об умирающих в приступе инсульта родственниках.

— Извини, я сейчас.

Вздохнув, я оставил протестующую Шарлотту, подошел к бордовому креслу, на которое небрежно бросил штаны и рубашку, и полез в карман за мобильником.

— Да, алло! — выдавил я из себя и затаил дыхание.

Мне ответил сдавленный женский голос:

— Жан Люк, Жан Люк, это ты? — Мою собеседницу душили слезы. — Что же ты не берешь трубку? О боже, Жан Люк! — Она разразилась рыданиями.

Бог мой, только не это! Солей! Я уже проклинал себя за то, что вовремя не взглянул на дисплей. Однако на этот раз ее голос звучал драматичнее, чем обычно. Быть может, дело было не в простом творческом кризисе, в который Солей впадала каждый раз, когда мы назначали дату ее выставки.

— Солей, дорогая, успокойся. Что случилось? — осторожно спросил я.

— Больше не могу, — ныла она. — У меня ничего не получается. Забудь о выставке, забудь обо всем. Я ненавижу свою посредственность и всю эту бездарную мазню…

Далее послышался звук, как будто кто-то наступил в ведро с краской, и я зажмурился. Представил себе Солей, ее высокую, стройную фигуру, большие темные глаза и блестящие волосы, подобно черному пламени обрамляющие нежное лицо цвета кофе с молоком. Она была единственной дочерью матери-шведки и отца, уроженца Карибских островов. О Солей, мое черное солнце!

— Солей, — произнес я.

Мой голос прозвучал как заклинание, я вложил в него все буддийское спокойствие, на которое был способен в этот момент. Вспомнив о Шарлотте, я оглянулся. Она сидела на кровати и слушала меня с большим интересом.

— Солей, все это глупости. Все будет хорошо, уверяю тебя. Ты… ты очень талантлива, правда. Ты уникальна. Я верю в тебя. — Я понизил голос. — Сейчас действительно не время. Почему бы тебе просто не лечь в постель? Завтра я заеду и…

— Солей? Кто такая Солей? — раздался голос Шарлотты из спальни. Солей громко вздохнула в трубку. — Это твоя жена?

— Солей, я тебя умоляю. Сейчас ночь, ты смотрела на часы? — продолжал я, не обращая внимания на вопросы. Потом я успокаивающе кивнул Шарлотте и прижал трубку к уху. — Поговорим утром, хорошо?

— Но почему шепотом? — возмутилась Солей и снова ударилась в слезы. — Все понятно, у тебя женщина. Разумеется, бабы важней всего. Только я ничто, и даже мой агент мной не интересуется. — (Агент — это я). — И знаешь, что я сейчас сделаю?

Ее вопрос был подобен запущенному часовому механизму. Нависла напряженная тишина, вот-вот готовая взорваться.

— Возьму черную краску… и замажу все картины.

— Нет! Подожди!

Я повернулся к Шарлотте, жестом объяснил ей, что ситуация важная, но я скоро освобожусь, и захлопнул дверь в спальню.

Мне потребовалось около часа, чтобы более-менее успокоить Солей. Из нашего разговора, во время которого я беспрерывно бродил по коридору, скрипя деревянными половицами, я понял, что на этот раз мы имеем дело не просто с творческим кризисом, какой время от времени переживает любой художник. Солей Шабон безнадежно влюбилась. В кого? Этого я так и не смог из нее выудить. Но страдания любви напрочь лишили ее творческой силы. Отныне мир представлялся ей черной могилой, она ведь была экспрессионистка.

В конце концов она устала говорить. Рыдания сменились всхлипываниями, я снова осторожно посоветовал ей лечь в постель, заверив, что все будет хорошо и что я всегда к ее услугам.

Когда в начале пятого я вернулся в спальню, с трудом передвигая онемевшие ноги, моя гостья лежала поперек кровати в позе Спящей Красавицы. Я бережно подвинул ее, освобождая себе место. «Спать», — пробормотала потревоженная Шарлотта, обняла подушку и свернулась калачиком.

О «Розеттском камне» теперь не могло быть и речи.

Я потушил свет и через несколько минут погрузился в сон без сновидений.

Таблетки начинали действовать. Я выпил эспрессо и, спускаясь с Сезанном по лестнице на прогулку, чувствовал себя уже вполне сносно.