Дэвид Николс - Мы
12. Молчание
Я засомневался, не перегнул ли палку. В надежде произвести впечатление страстного человека я, видимо, повел себя как душевнобольной. В моих словах была злоба, а кому понравится на званом вечере неприкрытая злоба — конечно, никому, и, уж конечно, не моей сестре, которая сердито уставилась на меня, не замечая, что с ее сервировочной ложки капает заварной крем.
— Ладно, Дуглас, будем надеяться, что до этого не дойдет, — пробормотала она. — Кому еще десерта?
Но что самое печальное, я выставил себя в самом невыгодном свете перед Конни. Мы хоть и обменялись всего парой слов, мне эта женщина очень понравилась, и я хотел произвести хорошее впечатление. С неким трепетом я взглянул направо от себя и увидел, что она так и сидит, подперев подбородок рукой, с совершенно невозмутимым, непроницаемым лицом, и она показалось мне еще прелестнее, чем прежде, когда отняла руку от лица, положила на мой локоть и улыбнулась:
— Прости, Дуглас. Кажется, я назвала тебя Даниелем.
И только тогда… именно тогда словно зажегся свет.
13. Апокалипсис
«Наверное, наш брак себя изжил, — сказала она. — Наверное, я хочу тебя оставить».
Сознаю, что отклонился от темы, вспоминая радостные времена. Возможно, я теперь вижу все это в розовом цвете. Понимаю, пары склонны приукрашивать фольклор «как мы познакомились» всевозможными подробностями, придавая им значительность. Из этих первых встреч мы лепим сентиментальные мифы, уверяя себя и своих отпрысков, что все «было предначертано», и, помня об этом, вероятно, лучше всего взять паузу и возвратиться к тому, с чего мы начали, — к той ночи, четверть века спустя, когда та же самая умная, веселая, привлекательная женщина разбудила меня и сказала, что она, наверное, будет счастливее, а ее будущее полнее и богаче, что, судя по всему, она ощутит «радость жизни», если уйдет от меня.
— Я пытаюсь представить себе, как мы будем жить здесь вдвоем, коротать каждый вечер без Алби. Я знаю, он не подарок, но именно ради него мы здесь, все еще вместе…
Неужели только ради него? Это единственная причина?
— …и меня, Дуглас, приводит в ужас мысль о том, что он уедет из дома. Меня приводит в ужас мысль об этой… пустоте.
Что еще за пустота? Это я пустота?
— Да с чего вдруг возьмется пустота? Не будет никакой пустоты.
— Только мы вдвоем, болтаемся без дела по дому…
— Не станем мы болтаться! Будем заниматься делом. Мы найдем себе занятие, работу и будем все делать вместе. Мы… мы заполним пустоту.
— Мне нужен новый старт, перемена обстановки.
— Хочешь поменять дом? Хорошо, переедем.
— Дело не в доме. Дело в том, что нам предстоит вариться в одном котле целую вечность. Совсем как… в какой-нибудь пьесе Беккета.
Я не видел ни одной пьесы Беккета, но предположил, что вариться в одном котле, наверное, это плохо.
— Неужели для тебя так… ужасно, Конни, что мы с тобой останемся вдвоем? Мне казалось, у нас хороший брак…
— Да, хороший. Я очень счастлива с тобой, Дуглас, очень, но будущее…
— Так с чего тебе захотелось все это выкинуть на помойку?
— Я просто чувствую, что наш союз, мужа и жены, выполнил свою задачу. Мы сделали все, что могли, теперь можно двигаться дальше, наша работа закончена.
— Для меня это никогда не было работой.
— Ну а для меня иногда было. Временами мне казалось, что я работаю. И теперь, когда Алби уезжает, я хочу чувствовать, что это начало чего-то нового, а не начало конца.
Начало конца. Она все еще обо мне говорит? Ее послушать, так жизнь со мной — сплошной апокалипсис.
Разговор продолжался какое-то время, Конни воодушевляло все это правдоговорение, я же, наоборот, старался уклониться, несвязно бормотал, с трудом стараясь понять, что все-таки происходит. Как давно в ней зародились подобные настроения? Неужели она действительно настолько несчастна, настолько измучена? Я понимал ее потребность «вновь найти себя», но неужели этого нельзя было делать рядом со мной? Она сказала, что наша работа закончена.
Вот, значит, как. Мы воспитали сына, и он получился… в общем, здоровым. Временами даже счастливым, когда ему казалось, что никто на него не смотрит. Он был популярной личностью в школе и, видимо, обладал определенным обаянием. Разумеется, он был невыносим и всегда казался больше сыном Конни, чем моим; они всегда были ближе, чем мы с ним, он всегда примыкал к «ее команде». Своим существованием он был обязан мне, но, несмотря на это, моему сыну казалось, как я подозреваю, что его мать могла бы преуспеть больше. Но даже если и так, неужели он действительно был единственной целью и результатом, единственной работой двадцатилетнего брака?
— Я думал… Мне никогда не приходило в голову… Я всегда представлял… — Обессилев, я с трудом подбирал слова. — У меня всегда складывалось впечатление, что мы вместе потому, что хотим этого оба, а еще потому, что были счастливы бо́льшую часть времени. Мне казалось, мы любили друг друга. Я думал… Теперь-то ясно, что я ошибался… Но я предвкушал, что мы вместе состаримся. Ты и я, состаримся и умрем вместе.
Конни повернулась ко мне, голова ее лежала на подушке.
— Дуглас, неужели человек в здравом уме станет предвкушать подобное?
14. Топор
На улице рассвело, начался яркий июньский день. Вскоре мы устало поднимемся, примем душ и почистим зубы, стоя одновременно у раковины, катастрофа отложена на время, пока мы будем заниматься бытовой рутиной. Мы позавтракаем, прокричим «Пока, Албн!», выслушаем возню и стон, означающие, что он тоже с нами прощается. Мы коротко обнимемся на подъездной гравийной дорожке…
— Я пока не складываю чемоданы, Дуглас. Мы еще поговорим.
— Ладно. Мы еще поговорим.
…потом я поеду к себе в офис, а Конни направится на вокзал и уедет на поезде 08:22 в Лондон, где она работает три раза в неделю. Я поздороваюсь с коллегами и посмеюсь над их шутками, отвечу на электронные письма, затем встречусь за легким ланчем (лососина и водяной кресс) с приезжими профессорами, выслушаю их отчеты о достижениях, буду кивать, кивать, а сам все время думать: Наверное, наш брак себя изжил. Наверное, я хочу тебя оставить.
Все равно что пытаться продолжать свои дела с топором, засевшим в черепе.
15. Отпуск
Я справился, разумеется, потому, что публично предаваться отчаянию — непрофессионально. И только к концу последнего заседания в тот день выдержка начала меня подводить. Я дергался, потел, хлопал по карманам в поисках ключей, и не успели мои коллеги одобрить протокол собрания, как я уже вскочил, схватил мобильник, извинился, пробормотал какую-то отговорку и рванул к двери, спотыкаясь на ходу и протащив за собой стул.
Наши кабинеты и лаборатории построены вокруг площадки, названной, смеха ради, Пьяцца и гениально спроектированной так, чтобы туда не попадал солнечный свет. На плешивом газоне, топком и мокром зимой, засохшем и пыльном летом, расставили неудобные бетонные скамейки, вот я и расхаживал между ними, меря шагами это безлюдное пространство, прикрыв рот рукой, на глазах у моих коллег.
— Придется нам отменить Большое турне.
— Там видно будет, — вздохнула Конни.
— Не можем же мы путешествовать по Европе, когда такое висит над нами. Тоже мне удовольствие!
— А мне кажется, нам все-таки следует поехать. Ради Алби.
— Ну да, лишь бы Алби был счастлив!
— Дуглас, давай поговорим об этом, когда я вернусь с работы. Мне нужно идти.
Конни работает в учебном отделе известного лондонского музея, поддерживает связь со школами, сотрудничает с художниками и выполняет другие обязанности, в которых я плохо разбираюсь. И тут вдруг я представил, как она ведет приглушенный разговор со своими коллегами — Роджером, или Аланом, или Крисом, щеголеватым маленьким Крисом, в жилете и очочках. Наконец я ему сказала, Крис. Как он воспринял? Не очень хорошо. Дорогая, ты поступила совершенно правильно. Наконец ты избавишься от этой Пустоты…
— Конни, есть кто-то другой?
— О, Дуглас…
— Из-за этого весь сыр-бор? Ты уходишь к другому?
— Поговорим дома, — устало произнесла она. — Однако не в присутствии Алби.
— Ты должна сказать мне прямо сейчас, Конни!
— Никакого другого нет.
— Это Крис?
— Что-что?
— Маленький Крис, жилетный Крис!
Она рассмеялась, а я подумал: как она может смеяться, когда у меня из черепа торчит топор?
— Дуглас, ты ведь знаком с Крисом. Я пока в своем уме. Никакого другого нет, тем более Криса. Это дело касается только тебя и меня.
Я так и не понял, стало мне от ее слов лучше или хуже.
