Сергей Довлатов - Соло на ундервуде. Соло на IBM
— Не пить — это и будет слишком много чести. Почему же это именно сегодня вдруг не пить!
Оказались мы с Грубиным в Подпорожском районе. Блуждали ночью по заброшенной деревне. И неожиданно он провалился в колодец. Я подбежал. С ужасом заглянул вниз. Стоит мой друг по колено в грязи и закуривает. Такова была степень его невозмутимости.
Пришел к нам Грубин с тортом. Я ему говорю:
— Зачем? Какие-то старомодные манеры.
Грубин отвечает:
— В следующий раз принесу марихуану.
Зашли мы с Грубиным в ресторан. Напротив входа сидит швейцар. Мы слышим: — Извиняюсь, молодые люди, а двери за собой не обязательно прикрывать?!
Отправились мы с Грубиным на рыбалку. Попали в грозу. Укрылись в шалаше. Грубин был в носках. Я говорю:
— Ты оставил снаружи ботинки. Они намокнут.
Грубин в ответ:
— Ничего. Я их перевернул НИЦ.
Бывший филолог в нем ощущался.
У моего отца был знакомый, некий Кузанов. Каждый раз при встрече он говорил:
— Здравствуйте, Константин Сергеевич!
Подразумевал Станиславского. Иронизируя над моим отцом, скромным эстрадным режиссером. И вот папаше это надоело. Кузанов в очередной раз произнес:
— Мое почтение, Константин Сергеевич!
В ответ прозвучало:
— Привет, Адольф!
Как-то раз отец сказал мне:
— Я старый человек. Прожил долгую творческую жизнь. У меня сохранились богатейшие архивы. Я хочу завещать их тебе. Там есть уникальные материалы. Переписка с Мейерхольдом, Толубеевым, Шостаковичем.
Я спросил:
— Ты переписывался с Шостаковичем?
— Естественно, — сказал мой отец, — а как же?! У нас была творческая переписка. Мы обменивались идеями, суждениями.
— При каких обстоятельствах? — спрашиваю.
— Я что-то ставил в эвакуации, а Шостакович писал музыку. Мы обсуждали в письмах различные нюансы. Показать?
Мой отец долго рылся в шкафу. Наконец он вытащил стандартного размера папку. Достал из нее узкий белый листок. Я благоговейно прочел:
«Телеграмма. С вашими замечаниями категорически не согласен. Шостакович».
Разговор с ученым человеком:
— Существуют внеземные цивилизации?
— Существуют.
— Разумные?
— Очень даже разумные.
— Почему же они молчат? Почему контактов не устанавливают?
— Вот потому и не устанавливают, что разумные. На хрена мы им сдались?!
Летом мы снимали комнату в Пушкине. Лена утверждала, что хозяин за стеной по ночам бредит матом.
Академик Телятников задремал однажды посередине собственного выступления.
— Что ты думаешь насчет евреев? — А что, евреи тоже люди. К нам в МТС прислали одного. Все думали — еврей, а оказался пьющим человеком.
Нос моей фокстерьерши Глаши — крошечная боксерская перчатка. А сама она — березовая чурочка.
Костя Беляков считался преуспевающим журналистом. Раз его послали на конференцию обкома партии. Костя появился в зале слегка навеселе. Он поискал глазами самого невзрачного из участников конференции. Затем отозвал его в сторонку и говорит:
— Але, мужик, есть дело. Я дыхну, а ты мне скажешь — пахнет или нет…
Невзрачный оказался вторым секретарем обкома. Костю уволили из редакции.
Журналиста Костю Белякова увольняли из редакции за пьянство. Шло собрание. Друзья хотели ему помочь. Они сказали:
— Костя, ты ведь решил больше не пить?
— Да, я решил больше не пить.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Значит, больше — никогда?
— Больше — никогда!
Костя помолчал и добавил:
— И меньше — никогда!
Тамара Зибунова приобрела стереофоническую радиолу «Эстония». С помощью знакомых отнесла ее домой. На лестничной площадке возвышался алкоголик дядя Саша. Тамара говорит:
— Вот, дядя Саша, купила радиолу, чтобы твой мат заглушать!
В ответ дядя Саша неожиданно крикнул:
— Правду не заглушишь!
Однокомнатная коммуналка — ведь и такое бывает.
В ходе какой-то пьянки исчезла жена Саши Губарева. Удрала с кем-то из гостей. Если не ошибаюсь, с журналистом Васей Захарько. Друг его, Ожегов, чувствуя себя неловко перед Губаревым, высказал идею:
— Васька мог и не знать, что ты — супруг этой женщины.
Губарев хмуро ответил:
— Но ведь Ирина-то это знала.
Моя дочка говорила: — Я твое «бибиси» на окно переставила.
Я спросил у восьмилетней дочки:
— Без окон, без дверей — полна горница людей. Что это?
— Тюрьма, — ответила Катя.
Наша маленькая дочка говорила: — Поеду с тетей Женей в Москву. Зайду в Мавзолей. И увижу наконец живого Ленина!
— Буер? Конечно, знаю. Это то, дальше чего нельзя в море заплывать.
Сосед-полковник говорил о ком-то: — Простите мне грубое русское выражение, но он — типичный ловелас.
В Пушкинских Горах туристы очень любознательные. Задают экскурсоводам странные вопросы:
— Кто, собственно, такой Борис Годунов?
— Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?
— Где здесь проходила «Болдинская осень»?
— Бывал ли Пушкин в этих краях?
— Как отчество младшего сына А. С. Пушкина?
— Была ли А. П. Керн любовницей Есенина?!.
А в Ленинграде у знакомого экскурсовода спросили:
— Что теперь находится в Смольном — Зимний?..
И наконец, совсем уже дикий вопрос:
— Говорят, В.И.Ленин умел плавать задом. Правда ли это?
Случилось это в Таллинне. Понадобилась мне застежка. Из тех, что называются «молнии». Захожу в лавку:
— «Молнии» есть?
— Нет.
— А где ближайший магазин, в котором они продаются?
Продавец ответил:
— В Хельсинки.
Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. Бумагу пятнадцатилетней давности. Документ, в силу которого он и был арестован. В доносе говорилось среди прочего:
«Товарищ Баринов считает, что он умнее других. Между тем в Академии работают люди, которые старше его по званию…»
И дальше:
«По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека состоит из серого вещества. Причем мозг любого человека. Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии…»
Некто гулял с еврейской теткой по Ленинграду. Тетка приехала из Харькова. Погуляли и вышли к реке.
— Как называется эта река? — спросила тетка.
— Нева.
— Нева? Что вдруг?!
Мемориальная доска: «Архитектор Расстреллян».
Осип Чураков рассказал мне такую историю: У одного генеральского сына, 15-летнего мальчика, был день рождения. Среди гостей преобладали дети военных. Явился даже сын какого-то маршала. Конева, если не ошибаюсь. Развернул свой подарок — книгу. Военно-патриотический роман для молодежи. И там была надпись в стихах:
Сегодня мы в одном боюДруг друга защищаем,А завтра мы в одной пивнойДруг друга угощаем!
Взрослые посмотрели на мальчика с уважением. Все-таки стихи. Да еще такие, можно сказать, зрелые.
Прошло около года. И наступил день рождения сына маршала Конева. И опять собрались дети военных. Причем генеральский сын явился чуть раньше назначенного времени. Все это происходило на даче, летом.
Маршал копал огород. Он был голый до пояса. Извинившись, он повернулся и убежал в дом. На спине его виднелась четкая пороховая татуировка:
Сегодня мы в одном боюДруг друга защищаем,А завтра мы в одной пивнойДруг друга угощаем!
Сын маршала оказался плагиатором.
Издавался какой-то научный труд. Редактора насторожила такая фраза:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий не изменился».
Может быть, редактор почувствовал обиду за современного человека. А может, его смутила излишняя категоричность. Короче, редактор внес исправление. Теперь фраза звучала следующим образом:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий ПОЧТИ не изменился».
Лев Никулин, сталинский холуй, был фронтовым корреспондентом. А может быть, политработником. В оккупированной Германии проявлял интерес к бронзе, фарфору, наручным часам. Однако более всего хотелось ему иметь заграничную пишущую машинку.
Шел он как-то раз по городу. Видит — разгромленная контора. Заглянул. На полу — шикарный ундервуд с развернутой кареткой. Тяжелый, из литого чугуна. Погрузил его Никулин в брезентовый мешок. Думает: «Шрифт я в Москве поменяю с латинского на русский».
В общем, таскал Лев Никулин этот мешок за собой. Месяца три надрывался. По ночам его караулил. Доставил в Москву. Обратился к механику. Тот говорит:
— Это же машинка с еврейским шрифтом. Печатает справа налево…
