Анна Матвеева - Девять девяностых
Париж пожимает плечами так, что деревья ахают и стонут.
«И каждый дом на набережных Сены»
Разумеется, она поехала.
Не так и много здесь развлечений; друзей — и вовсе мало.
Друзья, за исключением Паскаля (а он еще ребенок, потому не в счет), у Ады здесь — женщины.
Может, прав был Андре Бретон и зря она копила к нему вопросы?
Может, Париж — действительно женщина?
Ада много раз вспоминала того студента, с которым они переглядывались, вместо того чтобы ей пить кофе, пока не остыл, а ему — слушать своего научного руководителя.
Честно сказать, она специально заходила потом в это кафе недалеко от Сорбонны, но не встречала там больше ни студента, ни научную даму.
У Парижа много прозвищ.
Панама.
Парижск.
Памплюш.
Город света.
Модная столица.
А еще все считают, что Париж — город любви.
Ада здесь уже полгода — и сердце ее может вместить еще какое-нибудь чувство. То есть Париж никуда не денется, она его по-прежнему любит.
Но как-то глупо жить здесь одной.
Она вспоминает много и подробно свою несчастную любовь. Силится представить того мужчину в Париже — не получается. Они с Парижем не подходят друг другу.
Тогда Ада мечтает о том, кого еще нет.
В мужчине ей важны в порядке убывания:
— ум, — рост, — сдержанность, — красивый голос, — и пусть он хотя бы чуть-чуть знает русский.
О таких мелочах, как сексуальная совместимость и медицинская страховка, Ада не думает. Она так молода, что искренне верит: это мелочи, и всё, что нужно, появится со временем.
В назначенный день Ада надевает наименее элегантные Наташины обноски — черные брюки (катышки в промежности незаметны, если не щупать — а кому ее здесь щупать?) и серый свитер с линялыми пятнами под мышками. В химчистках эти пятна осуждающе именуют «закрасами». Но если не размахивать руками, как она когда-то давно, в позапрошлой жизни, советовала Олени, всё вместе выглядит вполне прилично. Уральские ботинки и халявный макияж из «Сефоры» тоже, конечно, добавили шарму. Вуаля!
Дельфин с друзьями ждут в назначенном месте. Какой все-таки гадкий район! И друзья у Дельфин такие, что, будь Ада ее мамой, она бы тоже посадила дочь под домашний арест. Ухватки бандитов, но при этом все они аккуратные, как гимназистки. Один парень не попал окурком в урну — подошел, поднял, исправился. Для бывшей жительницы Екатеринбурга, где по сей день принято открывать дверцы машины и харкать на мостовую, — это был, конечно, культурный стресс.
И еще ужасно смешно и мило, что все эти малолетние хулиганы говорили на французском — даже панк с гигантским розовым гребнем на голове. Картинка и звук так не подходили друг другу, что Ада хохотала не меньше, чем над фильмом «Пришельцы».
— Ты зачем смеешься? — почему-то с кавказским акцентом спросила Дельфин. — Тебе мои друзья смешные?
— Нет, они классные, — испугалась Ада. — Я просто очень рада познакомиться.
— Мне уже пора, — сказала Дельфин. — Иначе мать опять оставит без карманных денег. Пойдешь со мной или побудешь с ребятами?
— С тобой, — сказала Ада. Она хотела есть, вдруг Дельфин пригласит на ужин?
— Мы с мамой встречаемся в «Шартье». К ней какие-то подружки приехали, а она всех туда водит на ужин. Хочешь с нами?
Ресторан «Шартье» с улицы не разглядишь — название и неоновая стрела показывает куда-то во двор. Мало ли куда она показывает? Ада в жизни бы не додумалась пойти в том направлении.
Оказалось — просто замечательное направление! «Шартье» — бывшая бульонная, причем бульона здесь хватило бы на целое чрево Парижа. Внутри всё гудит и клокочет — два этажа, интерьер бель-эпок, за столиком у входа японцы дегустируют телячью голову. В те годы Париж был доверху полон японцами, как сейчас — русскими. Ада голодна, но на телячью голову всё равно не согласна. Дельфин проводит ее мимо длинной очереди — «нас ждут». Ада крутит головой — какой красивый зал! Здесь бы музей открыть, а не ресторан. Дельфин поднимается на второй этаж, и там действительно сидит Надя за столом, накрытым бумажной скатертью, а с ней еще две тетки. Одна — в темном платье, с плохим запахом изо рта, других примет нет, но и этих достаточно. Вторая — из породы бывших красавиц, вечно обиженных на несправедливость времени. Обе противные, а Надя — прелесть. Жаль, что Дельфин совсем на нее не похожа. И еще жаль, что эта мысль читается в глазах матери всякий раз, когда она видит свою дочь.
Что уж говорить про подружек-москвичек. У вонючей даже рот открылся сам собой, а списанная красотка начала ерзать на месте и выкрикивать:
— Ну да! Конечно! Я помню тебя таким ма-а-аленьким дельфинчиком, а сейчас вот какая ты выросла красавица!
Ада уже сталкивалась, несмотря на скудный жизненный опыт, с такими дамами — они считают своим долгом восхищаться всеми. Хотя вот именно в этом случае было бы лучше промолчать. Она сама, к примеру, тут же опустила глаза вниз — и увидела, что на скатерти написаны какие-то цифры.
Умница Надя включила любезную парижанку:
— Ты правильно смотришь, Адочка! Это особенность «Шартье» — здесь пишут заказ прямо на скатерти!
И вправду — прибежал официант в длинном фартуке, спросил, чего желают мадмуазели? Дельфин заказала, к ужасу Ады, потроха на гриле. Москвички — улиток и креветок. Надя — эльзасский шукрут. Ада долго вычитывала самое дешевое блюдо и нашла в конце концов целых два — родной салат из помидоров с огурцами и сельдерей под соусом ремулад.
— Адочка, ты вегетарианка? — переспросила Надя, но Ада не ответила. Она ведь не знала с точностью, заплатят за нее здесь или нет. Официант вслух повторил заказы, еще почеркался на скатерти и улетел вниз с полным подносом чужой грязной посуды.
Вонючка и Красотка (имен Ада не запомнила — потому что дамы представлялись еще и с отчествами) пошептались — и сказали, что сегодня они могут выпить. Надя тут же выбрала подходящее вино, а пробу снимала Дельфин — как хозяйка пробует суп, так и она подняла к губам бокал и осторожно пригубила.
— Неплохо, — одобрила, и бутылку разлили на всех.
Смотреть, как ведут себя малопьющие дамы после ста граммов — редкое удовольствие. Красотка в минуту налилась алой краской — как будто бледная ягода «виктории» созрела на глазах у пораженного садовода. Она дернула себя за ворот блузки, оторвала пуговицу и заухала таким тяжелым смехом, что люди стали оборачиваться в поисках возможной совы. Было ясно, что Красотка считает свой смех очень привлекательным — во всяком случае, Ада не решилась бы ее разубеждать. Впечатление несколько портила креветочная шелуха, застрявшая у Красотки между зубов.
Вонючка вела себя кардинально противоположным образом. Хороший коп ходит с плохим копом, интраверт любит экстраверта, а Вонючка дружит с Красоткой. Выпив, Вонючка поначалу ушла глубоко в себя и сидела за столом с несколько оскорбленным видом. Она не поддерживала беседу, не ела своих улиток — даже не пыталась выковырять их из домиков специальной вилочкой. Оказалось, что она настраивается — и сейчас будут стихи:
Неслись года, как клочья белой пены…Ты жил во мне, меняя облик свой,И, уносимый встречною волной,Я шел опять в твои замкнуться стены.
Читала Вонючка нараспев, хорошо интонировала и подвывала в нужных местах. Ада невольно заслушалась, вспомнив лекции по русской литературе, которые вел у них большой знаток поэзии. Читал по памяти, и Вонючка ему не уступала:
Но никогда сквозь жизни переменыТакой пронзенной не любил тоскойЯ каждый камень вещей мостовойИ каждый дом на набережных Сены.
Здесь она забыла продолжение и еще раз повторила последнюю строку — как в припеве: «И каждый дом на набережных Сены…»
После чего резко наклонила голову, как будто поклонившись — и ее двойной подбородок расцвел на платье широким воротником.
Надя, насколько успела понять Ада, больше всего в жизни не любила экзальтированного поведения — да еще и на людях, стыд какой! — и теперь вежливо улыбалась Вонючке белыми губами. Хороший коп Красотка попыталась аплодировать подруге и сшибла локтем тарелку с потрохами. Дельфин невозмутимо поймала тарелку в воздухе, а следом — и Адин взгляд, всё в секунду:
— У меня хорошая реакция!
От тарелки с потрохами пахло вкуснее, чем от Вонючки.
Ада доедала салат, пытаясь в то же самое время решить: можно ли ей взять еще один кусочек хлеба из общей корзинки, или это будет неприлично?
Надя тем временем не сдавалась — развлекала всех общей беседой:
— Говорят, что у Шартье в прежние времена завтракали грузчики с Центрального рынка.
Ада закашлялась, хлеб угодил, как мама говорит, «не в то горло». Маленькая Ада спрашивала: а сколько у человека горл? Или надо говорить — «горлов»?
